Но хотя Трюсделль и не принес с собой родового дома, он все же прихватил кое-что, что оказалось прочнее камня и кирпича. Он принес семейную вражду между Трюсделлями и Куртисами. И когда один из Куртисов купил ранчо Лос-Ольмос, в шестнадцати милях от Сиболо, то поросшие грушевыми деревьями и кактусами равнины сделались ареной многих интересных происшествий. В эти дни от карабина Трюсделля пало не только много волков, тигров и мексиканских львов, но и двое представителей семьи Куртиса. В свою очередь, и Трюсделлю пришлось похоронить своего родного брата с куртисовской пулей в груди на берегу озера в Сиболо. Вскоре после этого племя индейцев киова совершило свой последний набег на усадьбы между реками Фрио и Рио-Гранде, и Трюсделль во главе своих всадников смел их до последнего человека с лица земли, чем и заслужил свое прозвище «Киова». После этого наступило его благоденствие в виде растущих стад и увеличивающихся земель, а потом пришла старость – и семейное горе. С огромной гривой волос, белый, как лунь, и с свирепыми голубыми глазами, сидел он под навесом веранды своего дома и рычал от ярости, как те пумы, которых он когда-то убивал. Старость его не страшила, и не это было причиной его горя. Печаль его состояла в том, что его единственный сын, Ренси, хотел жениться на девушке из семьи Куртисов, единственного уцелевшего отпрыска враждебной семьи.
* * *
В течение некоторого времени около лавки слышен был только стук оловянных ложек о жестянки консервов, поедаемых погонщиками, да топот пасущихся пони и заунывное пение Сэма, который с довольным видом в двадцатый раз причесывал свои жесткие каштановые волосы перед кривым зеркалам.
Со ступенек лавки можно было видеть неровную, отлогую полосу прерии, тянувшуюся к югу. Низкие места были покрыты ярко-зеленой, волнующейся на ветру, мескитовой травой, а небольшие холмы увенчаны почти черными массами низких кактусов. По мескитовому лугу вилась дорога, которая в пяти милях от ранчо соединялась с большой дорогой, ведущей в Сан-Антонио. Солнце стояло так низко, что самые небольшие возвышения бросали длинные синие тени в зеленовато-золотистое море солнечного света.
В этот вечер слух был острее зрения.
Мексиканец поднял палец, призывая к тишине. Стук ложек о жестянки прекратился.
– Вдали слышен фургон, – сказал он. – Вот он пересекает ручей Гондо… Я слышу уже шум колес… Очень каменистое дно у этого ручья…
– У вас, однако, тонкий слух, Грегорио, – сказал Мустанг Тейлор. – Я ничего не слышу, кроме чириканья птиц в кустах и дуновенья ветерка в долине.
Через десять минут Тейлор заметил:
– Я вижу облако пыли, подымающееся прямо над краем луга.
– У вас очень тонкое зрение, синьор, – сказал улыбаясь Грегорио.
На расстоянии двух миль видно было небольшое облачко, затемнявшее зеленую рябь мескитовой травы. Через двадцать минут послышался топот копыт, а еще через пять минут из-за чащи кустарника показалась пара серых лошадей. Они весело ржали, чуя овес, и быстро неслись, таща за собой фургон с такой легкостью, как будто он был игрушечный.
Из хижин послышались крики: «El Amo! El Amo!» Четверо мексиканских мальчишек стремглав побежали распрягать лошадей. Погонщики приветствовали прибытие фургона радостными криками.
Ренси Трюсделль, сидевший на козлах, бросил поводья на землю и засмеялся.
– Он находится под брезентом, ребята, – сказал он. – Я знаю, чего вы ждете. Там два ящика. Вытащите их и откройте. Я знаю, вы все хотите покурить.
Шесть пар рук стали рыться под мешками и одеялами, стараясь достать ящики с табаком.
Верзила Коллинз, посланный за табаком лагерем Сан-Габриэль и славившийся самыми длинными шпорами во всем западном крае, шарил длинной, как дышло, рукой. Он захватил что-то, что было тверже одеял, и вытащил какую-то странную вещь – бесформенный грязный кожаный предмет, связанный проволокой и веревкой. Из обтрепанного его конца, подобно голове и когтям встревоженной черепахи, высовывались пальцы человеческой ноги.
– У-у-у! – заорал Верзила Коллинз. – Что это, Ренси, ты возишь с собою человеческие трупы? Откуда это у тебя?
Пробудившись от своего долгого сна, Кудряш прорыл себе путь наружу и уселся, мигая, как безобразная сова. Лицо его было синевато-красное, одутловатое; опухшие глаза казались щелками, нос – маринованной свеклой, волосы – как у дикобраза. Что же касается всей фигуры, то можно было принять его за воронье пугало.
Ренси спрыгнул с козел и широко раскрытыми глазами уставился на странный привезенный им груз.
– Ах ты, чучело поганое! – воскликнул Ренси. – Как ты сюда попал?
Погонщики в восторге обступили фургон. Они даже на время забыли про табак.
Кудряш медленно огляделся по сторонам. Затем он проворчал что-то себе под нос, как шотландский терьер.
– Где я? – прохрипел он сдавленным голосом. – Это какая-то проклятая ферма в поле! Зачем вы меня сюда привезли, скажите-ка? Разве я вас об этом просил? Что вы меня обступили? Убирайтесь прочь, или я разобью ваши рожи.
– Вытащи-ка его оттуда, Коллинз, – сказал Ренси.
Кудряш соскользнул вниз и упал на спину. Он встал и сел на ступеньки лавки, обхватив колени и дрожа от злости. Тейлор вытащил ящик табака и отбил от него крышку. И вскоре шесть папирос задымили, знаменуя мир и прощение Сэму.
– Как ты попал в мой фургон? – повторил Ренси, на этот раз таким голосом, который требовал ответа.
Кудряш знал этот тон. Таким тоном говорили проводники товарных вагонов и важные особы в синих мундирах с дубинками в руках.
– Я? – проворчал он. – Вы это со мной говорите? Очень просто, я собирался в ресторан Менджера, но мой лакей забыл упаковать мою пижаму. Поэтому я забрался в этот фургон на постоялом дворе, поняли? Я никогда не просил вас привезти меня на эту ферму, поняли?
– Что это за животное? – спросил Дубина Роджерс, захлебываясь от восторга и забыв даже о курении. – Где оно водится и чем питается?
– Это канюк, – сказал Мустанг, – который завывает по ночам на вязах у болот. Только вот не знаю, кусается ли он или нет?
– Нет, не то, Мустанг, – с серьезным видом вмешался Верзила. – У канюков плавники на спине и восемнадцать пальцев на ногах. Это – чапура. Он живет под землей и питается вишнями. Не подходи к нему близко. Одним ударом хвоста он снесет всю усадьбу.
Космополит Сэм, знавший по имени всех буфетчиков в Сан-Антонио, стоял в дверях. Он оказался сильнее всех в зоологии.
– Врите, врите, да знайте меру, – сказал он, а затем обратился к Ренси: – Где вы выкопали это сокровище, Ренси? Не собираетесь ли вы из ранчо устроить музей редкостей?
– Слушайте, – сказал Кудряш, от бронированной груди которого отскакивали все стрелы остроумия. – Нет ли у кого-либо из молодцов что-нибудь выпить с похмелья? Можете забавляться сколько угодно – мне все равно!..
Он обернулся к Ренси:
– Слушайте, вы завезли меня в вашу проклятую степь – разве я просил вас об этом? Дайте мне хоть что-нибудь выпить, а то я разнесу все на мелкие куски!
Ренси видел, что нервы бродяги были напряжены до крайности. Он послал одного из мальчишек в усадебный дом за стаканом виски. Кудряш залпом выпил его, и глаза его выразили благодарность, напоминавшую преданность собаки.
– Спасибо, хозяин, – сказал он спокойно.
– Вы находитесь в тридцати милях от железной дороги и в сорока милях от ближайшего трактира, – сказал Ренси.
Кудряш беспомощно повалился на ступеньки лестницы.
– Идемте со мной, раз вы уж попали сюда – продолжал Ренси. – Не можем же мы вас вышвырнуть в степь. Кролик и тот бы вас разорвал на куски.
Он повел Кудряша под большой навес, где хранились усадебные повозки. Там он раздвинул парусиновую походную кровать и принес одеяло.
– Не думаю, чтобы вы могли заснуть, – сказал Ренси, – раз вы проспали целые сутки. Но вы можете здесь остаться до утра. Я пошлю к вам Педро с едой.
– Не могу уснуть! – сказал Кудряш. – Я могу спать хоть целую неделю подряд.
* * *
Ренсон Трюсделль проехал в этот день больше пятидесяти миль. И однако вот что он сделал после этого.
Старый Киова Трюсделль сидел в большом плетеном кресле и читал при свете керосиновой лампы. Ренси подошел к нему и положил ему на стол пачку только что привезенных из города газет.
– Ты уже вернулся, Ренси? – сказал старик, подняв голову. – Сын мой, – продолжал «Киова», – я весь день думал о том, о чем мы с тобой говорили. Я хочу, чтобы ты мне сказал это еще раз. Я жил для тебя. Я сражался с волками, с индейцами и с еще большими злодеями – белыми людьми, чтобы защитить тебя. Ты не помнишь своей матери. Я воспитал тебя, я научил тебя метко стрелять, мастерски ездить верхом и жить честно. Я много работал, чтобы накопить для тебя побольше долларов. Ты будешь богатым человеком, Ренси, когда меня не будет. Я тебя сделал таким, какой ты есть. Ты не принадлежишь себе – ты прежде всего должен сделаться настоящим Трюсделлем. А теперь скажи мне, выкинул ли ты из своей головы любовь к дочери Куртиса?
