Так как такое объявление никто не размещал, каждое лето Колина отправляли в лагерь для одаренных детей, и с каждым годом ему становилось все яснее, что он совершенно не годен ни для какой работы, в чем честно признался Холлис Уэллс.
– Мне нужен кто-нибудь смышленый не из Гатшота, и вы подходите. Пятьсот долларов в неделю для каждого плюс бесплатное питание и проживание. Вы наняты! Добро пожаловать в дружный коллектив «Гатшот Текстайлс»!
Колин бросил взгляд на друга, который изящно держал перепелку в руках и обгладывал кость в тщетном поиске съестного. Заметив его взгляд, Гассан едва заметно кивнул; Колин наморщил губы; Гассан потер щетинку на подбородке; Колин укусил большой палец; Гассан улыбнулся – это у них был такой ритуал.
– Ладно, – наконец сказал Колин.
Они решили остаться. Нравится ему это или нет, подумал Колин, но у путешествий всегда есть пункт назначения. А этот пункт назначения был не самым худшим: милые, хотя и розовые комнаты, приятные хозяева, рядом с которыми он чувствовал себя знаменитостью, и самое главное – здесь он впервые в жизни испытал озарение. Как и Гассан, Колин не нуждался в деньгах, но он знал, что Гассан ненавидит выпрашивать деньги у родителей. И кроме того, никто из них раньше не зарабатывал себе на жизнь. Пора бы и попробовать, что это такое. Но по большому счету, все его мысли были заняты только теоремой.
– La ureed an uz’ij rihlatik, wa lakin min ajl khamsu ma’at doolar amreeki fi l usbu’, sawfa afa’al[37], – сказал Гассан.
– La ureed an akhsar kulla wakti min ajl watheefa. Yajib an ashtaghil ala mas’alat al-riyadiat[38], – ответил Колин.
– Мы можем удостовериться в том, что у моего друга останется время на почеркушки? – спросил Гассан, перейдя на английский.
– Что это за абракадабра? – удивленно прервала его Линдси.
Пропустив ее слова мимо ушей, Колин возразил Гассану:
– Это не почеркушки, и ты сам это понял, если бы…
– Да-да, если бы учился в колледже. Какой же ты предсказуемый, – поморщился Гассан. Потом повернулся к Линдси и ответил: – Это не абракадабра. Мы говорим на священном языке Корана, языке великих халифов и Саладдина, прекраснейшем и сложнейшем из языков.
– А звучит так, будто енот прочищает горло, – заметила Линдси.
Колин на мгновение задумался над этими словами.
– Мне нужно время на то, чтобы работать, – сказал Колин, и Холлис молча кивнула.
– Отлично, – воскликнула Линдси, вроде бы искренне. – Отлично. Но в мою комнату вам нельзя.
– Думаю, в этом доме нам найдется местечко, – произнес Гассан с полным ртом риса.
Через некоторое время Холлис предложила:
– Давайте сыграем с скрэббл!
Линдси издала недовольный стон.
– Я еще ни разу не играл, – сказал Колин.
– Гений, и ни разу не играл в скрэббл? – удивилась Линдси.
– Я не гений.
– Ладно. Умник.
Колин засмеялся. Прозвище ему подходило. Уже не вундеркинд, еще не гений, но по-прежнему умник.
– Я не играю в игры, – сказал Колин. – Не люблю.
– Ну и зря. Это весело. Хотя есть игры и повеселее скрэббла, – сказала Линдси.
* * *
Итоговый результат игры:
Холлис: 158
Колин: 521
Линдси: 193
Гассан: 0[39]
После того как он позвонил родителям и сказал, что находится в Гатшоте, умолчав о том, что поселился у незнакомых людей, Колин допоздна работал над теоремой в отведенной ему комнате на втором этаже. Там стоял замечательный дубовый письменный стол с пустыми ящиками. Колину почему-то всегда нравились столы с пустыми ящиками.
Работа над теоремой не ладилась. Но едва он начал волноваться, что его познаний в математике не хватит, чтобы справиться с задачей, как дверь отворилась. Подняв глаза, он увидел Линдси Ли Уэллс в пижаме салатового цвета.
– Как твоя голова? – спросила она, присаживаясь на его кровать.
Он закрыл правый глаз, потом открыл его и прижал палец к ранке:
– Болит. Спасибо, что помогла.
Скрестив ноги по-турецки, она пропела:
– Вот для чего нужны друзья-а! – Но потом вдруг приняла серьезный вид. – Слушай, можно тебе кое-что рассказать? – спросила она и куснула большой палец.
– Эй, я так же делаю, – воскликнул Колин.
– Да? Странно. Это как палец сосать, только не так стремно. Но я так делаю только, когда одна, – сказала Линдси, а Колин подумал, что сейчас она не одна. – Ну так вот. Это тупой вопрос, но можно рассказать тебе о той фотографии, чтобы ты не подумал, что я стерва? Просто я тут лежала и думала, что вы с Гассаном, наверное, считаете меня стервой и обсуждаете это.
– Ага, – сказал он, хотя, по правде говоря, у них с Гассаном было много других тем для разговоров.
– Я была страшная. Не жирная, без скобок, без прыщей, но все равно страшная. Я сама не понимаю, кто решает, кто страшный, а кто нет – наверное, тайное общество мальчишек, собирающееся в раздевалке, потому что, насколько я помню, привлекательных четвероклассников не существует.
– Это ты про Катерину I не знаешь, – прервал ее Колин.
– Ха-ха-ха. Маньяк! Первое правило слушанья историй: не прерывать. В общем, я была страшная. Меня часто дразнили. Я не буду докучать тебе рассказом про то, как все было ужасно, но все было ужасно. И поэтому в восьмом классе я стала альтернативщицей. Мы с Холлис поехали в Мемфис, купили мне новую одежду, я сделала стрижку как в «Зельде», ну, это такое японское аниме, если не знаешь, покрасила волосы в черный, перестала выходить днем на улицу и стала полуэмо, полуготом, полупанком, полухипстершей. Честно говоря, я сама не понимала, что делаю, но это было не важно, потому что в средней школе города Милан, штат Теннесси, отродясь не видали ни эмо, ни готов, ни панков, ни хипстеров. Я была не такой, как все, вот и все. Я всех ненавидела, и все весь год ненавидели меня. А потом я перешла в старшие классы и решила заставить всех меня полюбить. Просто так решила, и все. И знаешь, это оказалось легко! Я стала крутой. Тот, кто ходит как крутой, разговаривает как крутой, одевается как крутой и ведет себя чуть-чуть нахально, как крутой, становится крутым. Но я не стерва. Популярность в моей школе – вообще не проблема.
– Так, – сказал Колин, – говорят только популярные люди.
– Ну, хорошо. Но я не просто какая-то бывшая чувырла, которая продала душу, чтобы встречаться с красавчиками и ходить на лучшие вечеринки в Гатшоте… Я… не продавала душу. – Казалось, она пытается оправдаться.
– Ага. Но мне без разницы, – признался Колин. – Ботаны всегда говорят, что им плевать на популярность, но без друзей фигово. Лично мне «крутые ребята» в кавычках никогда не нравились – по-моему, они все придурки. Но, наверное, в чем-то я похож на них. Например, недавно я сказал Гассану, что хочу быть значимым – ну, чтобы обо мне помнили. И он сказал: «Слава – это новая популярность». Может, он прав, и я просто хочу прославиться. Сегодня я думал над этим. Может быть, я хочу, чтобы незнакомцы считали меня крутым, потому что мои знакомые меня таким не считают. В десять лет я ходил с классом в зоопарк и очень захотел писать, да? Кстати, в тот день мне несколько раз хотелось писать, наверное, из-за чрезмерной гидратации. Кстати, ты слышала, что правило восьми стаканов воды в день – научно необоснованная фигня?[40] Такое часто встречается. Многое кажется правдой, потому что люди ленивы и нелюбопытны, и, кстати, «нелюбопытны» – это правильное слово, хотя кто бы мог подумать.
– Так странно наблюдать за тем, как ты размышляешь, – сказала Линдси, и Колин вздохнул. Он знал, что не умеет рассказывать истории, что всегда перегружает их лишними деталями и отступлениями, которые интересны только ему.
– В общем, мой пенис чуть было не откусил лев. Я к чему – такое никогда не случается с популярными ребятами. Никогда.
Линдси засмеялась.
– Из этого вышла бы отличная история, если бы ты умел рассказывать. – Она снова куснула большой палец, как делала только наедине с собой. И, прикрыв лицо рукой, призналась: – Я думаю, что ты крут, и хочу, чтобы ты думал так же про меня, – вот и вся популярность.
Конец начала
После первого поцелуя Колин и Катерина I минуты две сидели молча. Катерина внимательно смотрела на Колина, а он пытался продолжить перевод Овидия, но столкнулся с беспрецедентной проблемой: он не мог сосредоточиться и все время смотрел на нее. Ее большие – слишком большие для такого юного лица – глаза пристально смотрели на него. Он подумал, что влюбился.
Наконец она заговорила:
– Колин.
– Да, Катерина.
– Нам нужно расстаться.
Тогда Колин еще не осознавал важность момента. Он погрузился в чтение Овидия, молча оплакивая свою потерю, а Катерина наблюдала за ним еще с полчаса, пока родители не забрали ее домой. Но несколько Катерин спустя он уже с ностальгией вспоминал о Великой как об идеальном представителе феномена Катерин. Их трехминутный роман был эталоном неизбежного танго между Бросальщиком и Брошенным: борьба, покорение и возвращение домой.
