Решили: пока императорский двор занят таким полезным делом -- не отвлекать их по пустякам от обычной дворцовой жизни. Пусть и дальше друг друга режут, травят, душат, форсировать штурм не будем, выделим дивизию для блокады и продолжим уже наши дела. Хотя кое-кто позволял себе сомневаться в изначально утвержденном плане и требовал немедленного штурма. Как же, все-таки грабить привыкли. И ведь видели, что я недоволен, молчу. Пару генералов пришлось отправить домой, в степь, остыть. Поэтому Мухали сам развивал наше наступление на юг от Жунду, захватив Бочжоу и занимаясь формированием вспомогательных китайских частей.
На юге от столицы проживают преимущественно китайцы, и никакого желания умирать за правящую династию чурдженов они не испытывали. Даже расхотели становиться чиновниками и офицерами империи Цинь, право на это им было даровано указом предыдущего императора. Оценили наши скромные успехи в борьбе со своими поработителями. Желающих вступить в непобедимые ряды монголов было столько, что Мухали организовал из них единую войсковую единицу численностью около ста тысяч бывших воинов империи. Командует ею потомственный генерал Ши Тяньсян. Она самостоятельно решала поставленные задачи и вскоре получила почетное прозвище -- "Черная Армия". Это Китай, ребята, сотню здесь в микроскоп не видно.
Главным делом Мухали было координировать их действия в борьбе с чурдженскими армейскими группировками. Воевали хорошо, претензий к качеству нет. Вообще люди всегда воюют хорошо, если цель им ясна и близка, а командиры не идиоты и не скоты. Берегут людей и болеют душой за дело. А не дачи лепят и не ордена друг другу на грудь изобретают. В общем, ясно, без орденов и денег Черная Армия била чурдженские части в хвост и в гриву. Кроме них у нас уже было сорок шесть сводных бригад, разбросанных по всем фронтам. Треть имела в своем составе необученную массу крестьян, а тридцать были вполне профессиональной пехотой, в полтора раза превышающей по общей численности Черную Армию.
Если учесть стотысячную армию киданей и около тридцати тысяч пехоты Си Ся, на нашей стороне были сосредоточены китайские силы, ненамного меньшие действующей армии Цинь. Почти четыреста тысяч китайцев встали под наши знамена. Империя ответила на это массовым призывом крестьян, горожан и вообще -- всех, кто ей попадался под руку. Эта плоховооруженная и необученная аморфная человеческая масса кидалась во все места наших прорывов, истреблялась и снова набиралась за какой-то месяц. Иногда возникало ощущение, что император готов положить на алтарь весь народ ради сохранения династии и кажущейся, опереточной, личной власти.
Никогда не понимал таких людей: власть ради власти, пусть даже в домоуправлении, собесе или иной жалкой конторе. Давить людей, упиваться их унижением. Как это роднило в моих глазах начальника задрипанного участка и некоторых товарищей и господ из высших эшелонов. И людей из высших эшелонов это роднит. Подумаешь, лапа волосатее. У каждого свой участок.
Вспомним, вспомним монгольские степи
Голубой Керулен, золотой Онон
Мы, внушившие страх и трепет
Тем, кто еще не покорен...
Приблизительно, если перевести на русский. Вот так за пять лет наши самодеятельные поэты переиначили песню Берковского, услышанную когда-то Боорчу в моем исполнении. Мелодию еще можно узнать, а слова для него тогда здорово подправил. С тех пор жизнь и война вносят в текст свои коррективы... Теперешний обратный перевод как раз на Гимн СССР ложится. "Славься Отечество наше свободное"... Но, все равно, как щемит сердце, когда на чужой планете бог знает через сколько лет поймаешь в ночи на излете знакомую мелодию в звучании хриплых мужских голосов и плохо различимые издалека слова сами складываются в такие родные строки, губы щепчут...
И, когда над ними грянул смертный гром,
Нам судьба иное начертала,
Нам, не призывному, нам, не приписному
Воинству окрестного квартала.
Вспомните, ребята, вспомните, ребята,
Разве это выразить словами,
Как они стояли у военкомата
С бритыми навечно головами.
Вспомним их сегодня всех до одного,
Вымостивших страшную дорогу.
Скоро кроме нас уже не будет никого,
Кто вместе с ними слушал первую тревогу.
Песнь воинов Чингизхана...
Настроение в песне сохранили, глубинный смысл, то о чем думаешь и о чем вспоминаешь. Что всех нас объединяет. Несмотря на разделяющие века и пространства. Мужчины.
Спасибо.
Общая цель на этот год была -- взять под наш контроль ту часть Китая, которая находится к северу от Желтой реки -- Хуанхэ. Дивизии Чагатая и Октая под общим руководством Зучи отправились к югу от хребта Тайханьшань, разорять всю срединную часть их любимой, изъезженной вдоль и поперек провинции Шанси, с конечной целью - выходом к Хуанхэ. В бассейне реки Фынь, делящей тот район пополам, с севера на юг, они должны взять главные на реке города: Биньян, Фучжоу и Сучжоу, а также захватить столицу края, хорошо укрепленный Тайюань. Как обычно: атакой с тыла или ворвавшись в открытые ворота. Их проблемы. Думаю, справятся.
Центральная группа под руководством Собутая, захватив Хэбэй и Шандунь, вышла на берега Хуанхэ, взяла штурмом все города и городки этих провинций, не успевшие вовремя открыть ворота. От стен столицы до самого берега Желтой реки тянутся бесконечные равнинные поля: рис, просо, неизвестные мне злаки. Зеленеют сады, каждое селение окружено кольцом огородов. Мы прошли не менее пятисот километров. Гигантский, благодатный край.
Достигнув Хуанхэ, двинулись на юго-восток, пересекли плодородную долину Шаньдун и заняли ее главный город Цзинань, где я с удовольствием посмотрел на китайскую средневековую жизнь и ознакомился с местными достопримечательностями. Нет слов. В моем мире ничего подобного не сохранилось, и все исторические реконструкции -- жалкая подделка. Народ вызывает восхищение своим трудолюбием и талантом. На каждом сантиметре что-то выращивают. Каждая вещь проникнута любовью творца, мастерство не имеет границ. Люди не жалеют жизни для достижения совершенства во всем, чем занимаются.
А национальный характер подкачал. Доколе можно терпеть, что тобой помыкают? Веками? С другой стороны, если бы у китайцев был характер монголов, весь мир стерли бы с лица земли, аккуратно разравняли и чем-то засеяли. Не нравится? А какой бы был урожай!
Держа на востоке горный массив Тайхан, мы достигли самой южной точки провинции Хайдун и вышли к заливным землям, по которым Хуанхэ выходит к своей дельте. Поскольку Чжирхо отправился опекать братьев и учить их жизни на личном примере, его группа двигалась на восток под командованием Бота. Дойдя до морского берега, Бот повернул вдоль побережья на север, разграбил провинцию Ляоси и взял города Луаньчжоу, Цзиджоу и Пинпуань. Они там самые крупные и защищенные, остальные сами сдались.
Итак все три группы вышли на запланированные рубежи. А где Собутай? Да вон он, рожа веселая! С нами Собутай, куда он от нас денется.
В захваченном Мухали Мичжоу стали погибать монголы. Их находили утром с перерезанным горлом. Находили днем, утонувшими в колодце. Несколько человек отравились, установить, что они ели -- не удалось. Помню китайские яды, которые действуют только через полгода. Один такой могу приготовить сам, буквально из подручных средств. Возможно, здесь его еще не изобрели. Причины таких действий населения непонятны. Никто не может сказать, что явилось отправной точкой. Перспективы как раз-таки ясны. Я отдал прямой приказ Мухали. В Мичжоу больше нет населения.
После захвата крепости Дайкоу оставил Мухали продолжать дело завоевания провинции Хабэй и отправился назад, к столице Цинь.
Таким был этот прошедший год. Тысяча двести... Мусульмане называют точно, какой этот год по хиджре, но не могут перевести на понятное для меня исчисление. Христиане ссылаются на дату сотворения мира и не могут сказать, сколько лет прошло от Рождества Христова. Нет привязки. Просто -- таким был этот год...
Глава 18
Лет тридцать, пока жил в своем прежнем мире, когда заходил в православный храм, указывал в поминальной записке и ставил свечу за упокой души Евтихия. Конечно, не только ему, но и всем моим родным и близким, за эти годы список все увеличивался. Евтихий шел в нем сразу за моей бабушкой по матери. Настоящего имени его я не знал, никто не знал, спросить было не у кого. Они звали его Евтиш. В декабре сорок первого года в дом на Литейном, где они жили, попала бомба. Точнее, она попала в кухню, пройдя через крышу все этажи насквозь, и разорвалась в подвале. Когда дом осыпался, остались стоять две угловые стены, и бабушке объяснили, что взрыв был с той стороны. Мать в свои двенадцать как-то уже устроилась на почту, а младшие были с бабушкой, она работала в летном училище, и курсанты в обед подкармливали детей. Время было такое, бабушке выдали какие-то вещи и ордер на комнату в трехкомнатной коммуналке на Лиговке. Одна комната оказалась пустой, а в другой жил Евтиш. Он работал на хлебозаводе и, как все, опухал от голода. Нормы урезали до минимума, нечего было обменять на хлеб, комната стояла пустой. Евтиш последний раз сходил на работу и принес бабушке несколько буханок хлеба для детей. Сам он есть уже не мог и на другой день умер. Это было в январе тысяча девятьсот сорок второго года. Мама и одна из младших сестер выжили. Пока была жива бабушка, я как-то не задумывался об этом. Этот долг перешел на меня уже после ее смерти.
