сыграть, ее вообще никто так больше не играл. Так же легко и четко, наверное, играли, и может быть, даже еще ловчее сыграют кульминационные эпизоды. Но таким звуком! С такой пружинистой внутренней энергией, с такой ритмической пульсацией, устремленностью, красочностью, блеском… И «Петрушка», и многое, многое… Подобное, может быть, появится, но
такого уже не будет. Потому что у Гилельса виртуозность совершенно неразрывна с его гениальностью как музыканта.
Что делают нормальные люди, когда такое слышат? Восхищаются. Наслаждаются. Поклоняются.
Что делают «оценщики» Гилельса? Попрекают его этим. Логически это выглядит так: искусство Гилельса плохо, потому что оно неимоверно хорошо.
Этот упрек сопровождал его на протяжении всей жизни. Описан даже такой момент из самого начала его карьеры: непрерывно гастролируя после своей победы в 1933 году, юный Гилельс стал допускать техническую неряшливость. С.М. Хентова объяснила это тем, что ему из-за постоянных поездок некогда было заниматься, и что неискушенный юноша, на которого неожиданно обрушилась громкая слава, слегка зазнался и снизил критичность в отношении к себе 62.
Л.А. Баренбойм объясняет это гораздо более остроумно. Он полагает, что таков был наивный юношеский протест шестнадцатилетнего пианиста. Его уже тогда начали упрекать в виртуозности, не в силах понять глубочайшую содержательность его игры, его неповторимое «я», уже им нащупывавшееся: простое в высшем понимании, лишенное всякой модной вычурности. И юноша как бы сказал: «Вот вам! Не буду виртуозом!», отчасти сознательно начав игнорировать техническую сторону исполнения, что и повлекло за собой ошибки 63.
Взрослый Гилельс такого позволить себе не мог (тут уж совсем бы съели), и деваться от упреков ему было некуда. К эпитету «советский» стало добавляться слово «технарь». «Советский технарь» Эмиль Гилельс начал противопоставляться «гонимому подлинному художнику» Святославу Рихтеру.
Начал это тоже Г.Г. Нейгауз. Вспомним его книгу: там ведь имя Гилельса не то чтобы звучит лишь в критическом ключе: нет, он частенько удостаивается похвалы, но… только за технику. «Виртуоз», «замечательный виртуоз», «виртуоз больших аудиторий», – подобное у Нейгауза в адрес Гилельса звучало постоянно. Он прямо противопоставлял «материальное» «духовному» в отношении Гилельса: «Когда он начинал, почти мальчиком, свою пианистическую деятельность, всем было ясно, что налицо великолепная “материальная база”, но высокой артистичности, одухотворенности еще не хватало», – писал Генрих Густавович, причем не когда-нибудь, а в 1962 г. в связи с выдвижением Гилельса на Ленинскую премию (!) 64.
Но напомним, что еще ранее, чем Гилельса впервые услышал Нейгауз, его слушали А. Боровский и Арт. Рубинштейн, и оба в высокой степени сочли, что ему хватало и артистичности, и одухотворенности уже тогда. Никому из обычных виртуозов-вундеркиндов, которых крупным артистам всегда демонстрируют множество, они не давали характеристик подобных той, которую дали Гилельсу. «Совершенно потрясен совершенством игры на рояле Эмиля Гилельса», – написал Боровский о пятнадцатилетнем мальчике 65.
А вот слова Артура Рубинштейна, посетившего Одессу в 1931 г.: «Там был один паренек небольшого роста с шапкой рыжих волос, который играл… Я не нахожу слов, чтобы описать, как он играл. Скажу одно: если он когда-нибудь приедет в Соединенные Штаты, мне тут нечего будет делать» 66. Причем, сказав это, Артур Рубинштейн по возвращении в США тут же пригласил мальчика на гастроли за рубеж: Эмиль и его родители через несколько месяцев получили телеграмму с предложением дать концерты в ряде стран – это Рубинштейн рассказал о нем. Разумеется, в начале тридцатых годов такой выезд был невозможен 67.
Неужели два крупнейших пианиста, не сговариваясь, ошиблись? Или они оба так любили ловкие пальцы («плоть»), что не обращали внимания на музыку?
Слова Нейгауза о «духе и плоти» вызвали недоумение у многих: так, Л.А. Баренбойм писал: «Это в интерпретации, скажем, “Свадьбы Фигаро”, Фуги Баха – Годовского или Токкаты Шумана не было “духа музыки” – одна лишь плоть? Необъяснимое заблуждение!» 68.
Но Г.Г. Нейгауз, несмотря на высказываемое многими подобное недоумение, оставался на той точке зрения, что Гилельс изначально – только виртуоз, и лишь длительный, упорный труд позволяет ему одолевать музыку… Подразумевалось, конечно, что интерпретация в этом случае будет менее интересной, чем у того, кто буквально родился «с музыкой в руках»… Из-за этого явно ощущаемого подтекста в высказываниях Нейгауза о Гилельсе любой комплимент по поводу его виртуозности стал превращаться в оскорбление, наносимое Гилельсу-художнику.
И это тоже перекочевало во многие рецензии о Гилельсе: в редких из них не упоминается о его виртуозности или, шире, мастерстве. И вроде бы правильно: как не восхититься тем, что действительно прекрасно? Но все хорошо в меру, а в критических отзывах о Гилельсе на виртуозности делался сильный акцент.
Разумеется, были и авторы, писавшие о Гилельсе по-настоящему глубоко: Л.Е. Гаккель, Л.А. Баренбойм, Г.М. Цыпин, К.Х. Аджемов и другие. Но их прекрасные статьи и книги – плод работы высокого индивидуального интеллекта. А миф (мы ведь пишем о мифах) – функция коллективного бессознательного, согласно учению К.-Г. Юнга. Миф, возникнув как некий сюжет (его в данном случае дал Г.Г. Нейгауз), формируется преимущественно устным творчеством, в которое многие вносят что-то свое (тут и разговоры в среде музыкантов, и мнение очень многих не столь известных критиков, отчасти изложенное письменно, но по скромному интеллектуальному уровню скорее соответствующее устному жанру…). В результате формируется некий инвариант, ядро мифа. В нашем случае оно таково: Гилельс – прежде всего виртуоз, громадный виртуоз, это у него самое главное.
Мифические тенденции в отношении Гилельса были так сильны, что проникали даже в статьи крупнейших специалистов в области теории пианизма: к примеру, в статье Г. Когана «Эмиль Гилельс» 69, в целом чрезвычайно положительной, произведено удивительно «вычитание» из высших художественных достижений Гилельса почти всех авторов, кроме четырех (подробно об этом см.: Г.Б. Гордон. «Гилельс и критика») 70. Почему так? Миф действовал, нельзя, неудобно было признать, что музыка всех авторов, входивших в репертуар Гилельса, была в его исполнении высшим художественным достижением вся. А было именно так: он ведь не играл ничего случайного, выносил на публику не все, что играл, а только те произведения, с которыми буквально сроднился душой, и каждая его интерпретация становилась шедевром.
Но если признать подобное, тогда ведь пришлось бы и место Гилельса определить подлинное – наивысшее. А этого делать было нельзя. И рождается компромисс: конечно, вершинные художественные достижения у Гилельса есть; но только в исполнении Бетховена, Рахманинова, Шумана и Прокофьева, которых он играет «замечательно». А остальное? Бах, Гайдн, Моцарт, Шуберт, Шопен, Лист, Мендельсон, Брамс, Чайковский, Григ, Дебюсси, Равель, Скрябин,
