времени она успела полюбить произведения Андрея Белого и Федора
Сологуба и захотела заниматься изучением их творчества. Ее научным
руководителем был историк русского Fin de siècle,5 знаток Серебряного века, заведующий кафедрой теории литературы профессор Константин Генрихович
Швец, и Зина с увлечением взялась за предложенную им тему: «Поэтика грез
и сновидений в прозе Федора Сологуба». Зина составила план, содержание
5 Fin de siècle (фр. «конец века») — обозначение периода 1890—1910 годов в
истории европейской культуры. В России более известно как Серебряный век.
66
глав, сделала выводы, написала заключение и представила эти наброски
Константину Генриховичу. Тот одобрил, и девушка, окрыленная первым
успехом, начала работать.
Сдав последнюю сессию в конце января, она уже закончила черновой вариант
дипломной работы и отдала рукопись знакомой машинистке. Константин
Генрихович просмотрел машинопись и одобрил основные положения работы.
Посоветовал включить несколько цитат из трех-четырех публикаций.
- Времени у вас предостаточно, - улыбнулся он. – Давайте договоримся, что к
концу марта вы мне сдадите окончательный вариант диплома, чтобы за
оставшиеся до защиты два месяца я смог внимательно его прочитать и
подкорректировать недочеты, если таковые будут. Впрочем, ничуть не
сомневаюсь, что если они и будут, то очень незначительные. Успеха!
Защитилась она с блеском, и даже оппоненты вынуждены были поставить ей
«отлично». Константин Генрихович по своим связям добился того, что
дипломная работа выпускницы Гвоздевой была опубликована в солидном
научном журнале.
- Ну что, голубушка, вам прямая дорога в науку, - сказал Зине руководитель, поздравляя ее. – Хотите?
От волнения Зина не знала, что и сказать. Она густо покраснела и не сводила
с него восхищенных глаз.
- Задумайтесь хорошенько, - продолжал Константин Генрихович. – Я
попытаюсь пробить место на кафедре. Станете ассистентом, преподавателем.
Защитите кандидатскую, будете старшим преподавателем. А там и до
докторской недалеко. Интересная научная карьера вам обеспечена.
Соглашайтесь, - добавил он и пристально посмотрел ей в глаза.
- Н-н-не знаю… Все неожиданно как-то, - едва выдавила Зина и растерянно
повела плечами. – Тут не может быть случайности. Что из того, что мой
67
диплом так всем понравился? Может, дальнейшие работы и не получатся
совсем?
- От случая в нашем деле и правда, многое зависит, - подтвердил Константин
Генрихович. – Но почему вы думаете, что впредь у вас никогда не будет таких
счастливых, богодухновенных случайностей? И к тому же не стоит забывать
Пушкина: «Случай – бог-изобретатель». Каждая работа – такое вот
изобретательство, интересное, неожиданное. С опытом каждая последующая
работа будет писаться легче, увереннее…
- Однако тот же Пушкин добавил: «Опыт – сын ошибок трудных», - съязвила
Зина.
- Ловко, - рассмеялся Константин Генрихович. – Сдаюсь. Судя по тому, что
классики у вас в крови, что вы ими, можно сказать, так и брызжете и жизни
своей без них не представляете, смею заключить, что вы согласны?
- А что? Может, и соглашусь! – неожиданно даже для самой себя ответила
Зина.
- Вот и славно! – обрадовался Константин Генрихович. – Поверьте, школа –
это, конечно, хорошо, это благое дело, - затараторил он, пытаясь
окончательно убедить девушку. – Но через два-три года, поверьте, вы
благополучно забудете все то, чему вас учили в вузе, и погрузитесь в
обыденное, рутинное повседневное отбывание повинности. Нет-нет, есть,
разумеется, отличные учителя, но сама сущность учительской работы такова, что отбивает не только охоту, но и всяческую возможность научных
изысканий. Ну хотя бы источники взять. Где вы, скажите, будете начитывать
фактуру? В библиотеке Орехова-Зуева? В Можайске? А я предлагаю вам
остаться в Москве, где вам будет открыт доступ в любые лучшие библиотеки
и архивы. К тому же стоит забывать, например, о заграничных
командировках. Кстати, как у вас с иностранными языками?
68
- В школе я неплохо занималась немецким, в институте хорошо пошел
английский, - ответила Зина.
- Прекрасно! Не знать иностранные языки – для филолога непозволительная
роскошь. При желании можно подтянуть языки самостоятельным
штудированием научной литературы…
- Я всегда любила заниматься в библиотеках, - кивнула Зина.
- И это самое приятное занятие на свете, смею вас уверить! – подхватил
Константин Генрихович. – На сегодня простимся, подумайте еще раз
хорошенько, хотя хочу надеяться, что вы не измените своего решения.
Позвоните мне, например, послезавтра. И тогда я начну пробивать местечко
на кафедре. Для начала можно будет вести семинары по теории литературы.
У меня, к сожалению, не всегда есть время для практических занятий со
студентами.
Вечером Зина рассказала все матери, и радости женщины не было предела.
- Ты согласилась, надеюсь? – спросила мать.
- В общем-то да, - неуверенно сказала Зина.
- Что значит «в общем-то»? – удивилась мать. – Хочешь отправиться в
область?
У Зины мелькнула мысль, что в области живет и работает Володя Калугин, и
она на секунду представила, что, возможно, и ее могут направить в
Одинцово, и тогда…
«Да нет, глупости! Что «тогда»? – одернула себя Зина. – У него семья, да он
наверняка и не знал о моей… о моем чувстве к нему… Форменные
глупости!»
- Да согласна я, мама, согласна, - твердо сказала она.
69
- Ты у меня молодец, - мать кинулась обнимать дочь. – Ты такая
трудолюбивая, свое высшее образование ты получила сама. У тебя все
впереди. И к тому же со мной останешься, а то как же я ревела украдкой, представляя, что ты покинешь меня!
5
Через два дня Зина позвонила Константину Генриховичу и сказала, что
хорошенько все обдумала и согласна на его предложение. Профессор
обрадовался и пригласил ее в ресторан. «Надо же отметить такое
судьбоносное решение», - мотивировал он свое предложение.
Зина обескуражено замолчала, чувствуя, как рука, державшая телефонную
трубку, покрывается мелкими капельками пота. Профессор тоже молчал,
только едва слышно дышал в трубку.
Молчание затягивалось, и Константин Генрихович первым нарушил его:
- Ну так что? – мягко, но настойчиво спросил он. – Обещаю роскошный стол
в «Праге». Соглашайтесь, Зина. Надо привыкать: в перспективе у вас немало
торжественных застолий. За рубежом привыкли угощать.
Молчание показалось бы невежливым, но Зина не знала, что и сказать. А
потому выпалила первое, что пришло в голову:
- Но у меня нечего надеть! Да я никогда и не была в ресторанах.
- Вот я и говорю: надо начинать! – Швец был непреклонен. – Насчет платья
не беспокойтесь. Давайте заглянем к моему портному, он снимет мерку и за
несколько часов пошьет вам прекрасный наряд.
- Вы знаете… - замялась было девушка, но Константин Генрихович снова
взял инициативу в свои руки:
70
- Если вы о деньгах, не стоит волноваться. Это будет моим вам подарком.
- Но в честь чего? – искренне удивилась Зина.
- В честь того, что сегодня вы выбрали верный жизненный путь. – И потом, могу ведь я побаловать моих самых талантливых учеников. Согласитесь, без
таких маленьких радостей жизнь была бы обыденной и скучной – и моя, и
ваша. Разве я не прав?
Зина не стала возражать, что ее жизнь если и была, как он выражается,
обыденной, то уж скучной ее в любом случае назвать никак нельзя. Не
хотелось вдаваться в подробности, да и вряд ли он понял бы ее.
«Наверняка ведь он не рос в таких условиях, - подумала она, - не знает, что
такое отец-пьяница и загнанная, уставшая мать».
- Хорошо, Константин Генрихович, я согласна, - ответила она. – Только фасон
и цену платья, с вашего позволения, я выберу сама.
- Уговорили. Тогда через час встречаемся у входа на факультет, - донеслось с
другого конца провода, и Зине показалось, что голос Константина
Генриховича уже не был голосом ее преподавателя и научного руководителя.
- Я буду на машине, сразу же поедем в ателье.
Ателье профессора Швеца находилось в одном из переулков в районе
Тверских улиц. Они вышли из автомобиля – новехонькой «шестерки», -
вошли в обычный подъезд старинного жилого дома и дождались лифта,
который профессор отправил на шестой этаж.
- Разве мы не в ателье? – удивилась Зина.
- Собственно говоря, он, как бы вам сказать, шьет на дому. Только я попрошу
вас никому об этом не распространяться, хорошо?
71
Девушка согласилась, и вскоре они оказались в просторной квартире, где
повсюду были расставлены гладильные доски, развешены клеенчатые метры,
