– А чьей будет победа, она не сказала? – хмыкнула Северга.
– Не припомню, чтоб говорила. – Птаха обглодала косточку дочиста, кинула в дотлевающий костёр. – Она мало говорит, но каждое её слово весит как тысяча.
После еды Северга вздремнула, и это было не привычно мучительное, хрупкое и полное бредовых видений полузабытьё, а хороший, полноценный отдых. Давно она так не спала. И давно не чувствовала себя так бодро после пробуждения. Оглядевшись, навья не нашла в пещере Птахи, но не беспокоилась, отчего-то зная, что та скоро вернётся. Так и случилось: девушка-оборотень принесла в кожаном бурдюке свежей, холодной родниковой воды.
– Испей.
Северга напилась вволю и умылась. Лицо и руки горели от ледяной воды, зато жизнь, как говорится, заиграла красками. С глаз навьи будто серая пелена упала, и она разглядела на шее у Птахи ожерелье из сушёной рябины, а в ушах – серёжки в виде деревянных бусин с пучочками из белых пёрышек.
– Вижу, полегчало тебе, – молвила Птаха с намёком на улыбку в уголках сдержанных губ. – Можем и в дорогу отправляться. Тут недалече – полдня пути.
Когда-то для Северги полдня пути равнялись именно полудню, но это было вечность тому назад, до Жданы, до иглы. Сейчас эта дорога грозила затянуться дня на два.
– Ты что, по хмари идти не можешь? – удивилась Птаха.
– Увы. – Северга опустилась на поваленный ствол, чтобы перевести дух. – Во мне сидит осколок белогорской иглы. Его, заразу, нельзя вынуть... Он-то и мешает мне. Приходиться плестись своим ходом – ногами по земле. Намучаешься ты со мной...
– Ничего, дойдём, никуда не денемся, – сказала Птаха твёрдо.
– Хотелось бы верить, – невесело усмехнулась Северга.
Впрочем, всё оказалось не так плохо и безвыходно. Девушка проявила изобретательность: наломав елового лапника, она сделала из него что-то вроде носилок и поместила их на полосу из хмари. Северге оставалось только на ходу вскочить на них и расположиться там с удобством, а Птаха потащила это ложе за собой. Скользило оно по хмари легко и быстро, и это значительно сократило путешествие.
Не зря Стая расположилась на болоте: хоть и дух там стоял тяжёлый, влажный, да зато пробраться к ним не мог никто чужой – ни зверь, ни человек. Непроходимы были болота. Может, и пролегали там какие-то сухие тропки, но о них знали лишь члены Стаи. Тишина в этих местах стояла жутковатая, засасывающая, как трясина... Зато клюква здесь брызгала соком прямо из-под ног – даже ступать жалко.
– Ну, вот мы и дома, – сказала Птаха.
Лесные оборотни не знали ни деревянных, ни каменных домов – жили в шатрах из шкур. Пространство меж деревьев над стойбищем было затянуто настилами из прутьев и мха – на случай солнечной погоды, так как глаза оборотней Яви тоже не любили яркого света. Будучи в человеческом обличье, они покрывали тело одеждой из меха и грубо обработанной кожи. Причём волчий и лисий мех они не использовали, считая этих зверей своими меньшими братьями, а брали для этих целей шкуры копытных и зайцев. Головы они обильно украшали разнообразными плетёными ремешками, бусами, перьями, пушистыми заячьими хвостиками, женщины носили многорядные ожерелья из сушёных ягод рябины. Севергу провожали настороженными взглядами, но ничего не говорили.
Птаха жила в собственном маленьком шатре на окраине стойбища. Места в нём хватало ровно настолько, чтобы в тесноте, да не в обиде разместиться двоим. Посередине имелся обложенный камнями круглый очаг, а вторую лежанку Птаха соорудила для гостьи из свёрнутого старого одеяла.
– Вот тут пока и спи. Потом придумаем что-нибудь получше.
– Одна живешь? – Впрочем, вопрос был излишним: Северга, окидывая взглядом маленькое холостяцкое жильё девушки, не видела признаков присутствия кого-то ещё.
– Одна. – Птаха уселась на свою лежанку, запустила руку в висевший на крючке мешочек и достала оттуда горсть орехов. – Хочешь?
Северга из вежливости угостилась. Птаха прибилась к Стае пять лет назад, после того как её семья погибла в междоусобной грызне двух племён – Приморских Рыбоедов и Древесных Крикунов. Сама она была из Рыбоедов и родилась у Северного моря. Здесь она слыла странной девушкой: замуж не выходила, от парней ничего, кроме дружбы, не принимала.
– Вот потому я и живу на отшибе, – усмехнулась Птаха, с хрустом раскусывая орешек за орешком не белоснежными, но крепкими и ровными зубами. – На меня посматривают косо, но не гонят. Я охотница хорошая, за что и уважают.
Весь день Севергу никто не беспокоил, но после наступления сумерек ей велели явиться в шатёр Бабушки. По грубоватому, мужеподобному лицу Свумары невозможно было понять её возраст, да и тело дряхлым не выглядело: короткая юбка из оленьей кожи не скрывала её сильных и подтянутых ног. Она удобно расположилась на ложе из шкур, опираясь локтем на подушку. Голову её венчал пышный убор из перьев – как и полагалось вождю стаи. Раскосые глаза под припухшими веками смотрели и на Севергу, и как бы сквозь неё. Тяжёлый это был взгляд – точно сама звёздная бездна разверзлась перед навьей и затягивала её в свои холодные неизведанные глубины. Северга поклонилась, а Свумара указала ей на место по правую руку от себя.
– Когда Бабушка сажает гостя справа, это значит, что она принимает его дружелюбно, – шёпотом пояснила навье Птаха.
Свумара жила в просторном шатре, способном вместить несколько семей. У каждого из семейств было своё пространство, отгороженное плетёными из травы полотнищами. Все обитатели собрались в середине шатра, чтобы посмотреть на чужестранку и послушать, что скажет Бабушка.
– Я знаю, кто ты, откуда и зачем, – молвила Свумара, и голос её прозвучал на удивление молодо. – Ты могла бы быть врагом, но ты им не станешь. Ты можешь оставаться у нас столько, сколько понадобится.
– Благодарю тебя, почтенная Свумара, – снова поклонилась Северга. – Но я, вообще-то, держу путь в Навь, к дочери...
– Тебе не нужно туда, – пронзая навью тьмой своего всевидящего взгляда, сказала Бабушка. – Твой путь и твоя судьба – здесь.
Удивлённая Северга раскрыла было рот, чтобы возразить, но Свумара кратким, властным взмахом руки словно бы собрала в тугой пучок готовые вырваться слова и не дала им прозвучать. Навья ощутила лёгкое удушье, которое через миг отступило, только звон в ушах остался. Что-то в старой волчице было от тётушки Бени... Только та ловила чужую боль в кулак, а Бабушка, как показалось Северге, могла этак остановить кому угодно сердце. В груди у навьи тяжко бухнуло, словно камень о рёбра изнутри ударился.
– Гостью никому не обижать, – сказала Свумара. – Нелёгок её путь, а в груди скрыто величайшее из сокровищ.
На этом приём у Бабушки был окончен. Северга вернулась с Птахой в её тесное жилище.
– Видала, какой у нас вожак? – с горделивой улыбкой молвила девушка. – Вот потому-то никто и не смеет напасть на Стаю с Кукушкиных болот: все боятся Бабушку... Старики сказывают, что случались раньше и стычки, но Бабушка встречалась с вожаком враждебной стаи, и у него просто разрывалось сердце. Вот так. Ну, ладно... Пора мне на охоту, а ты тут пока отдыхай. Орешки можешь грызть, коли захочется. А вон там, в туеске под рогожкой – клюква с лесным мёдом.
Охотились в Стае самые сильные и опытные оборотни, добывая пропитание для всех остальных. Судя по тому, что Птаху они брали с собой, её охотничьи навыки действительно оценивались ими по достоинству.
Перекусив своими сухарями и орешками из мешочка Птахи, а также попробовав клюквы с мёдом, Северга сняла доспехи и устроилась на отдых. Едва она сомкнула глаза и начала покачиваться на зыбких волнах дрёмы, как полог шатра откинулся и внутрь вошёл кто-то с охапкой дров под мышкой. «Что-то быстро Птаха вернулась», – проплыло в сонной голове навьи, но затрещавший в очаге огонь замерцал, отражаясь в бездне колдовских глаз Бабушки. Кутаясь в шерстяное одеяло, она невозмутимо уселась на пустую лежанку Птахи. Северга хотела почтительно подняться, но старая волчица знаком разрешила ей лежать. Впрочем, из уважения к Бабушке навья села.
Ночь с искрами улетала в дымовое отверстие шатра, горча в горле.
– Мне осталось недолго, Бабушка, – сказала Северга. – Поэтому я хотела бы напоследок увидеть свою дочь. Оттого я и иду в Навь...
– Ещё раз говорю: там тебе делать нечего, – ответила Свумара, глядя на огонь. – Я вижу кое-какие картины из твоей судьбы... Ты встретишься со своей дочерью здесь. Ей будет грозить опасность... И ты сможешь её спасти.
– Какая опасность? – встрепенулась Северга, ощущая ледяную тяжесть тревоги на плечах.
– Смерть, – сверкнув грозной тьмой в зрачках, сказала Бабушка. – И чтобы отвести от неё беду, понадобится твоё сердце.
Утопая в огненных искрах, отражавшихся в глазах Свумары, Северга чувствовала себя скованной по рукам и ногам... У неё будто разом выдавили из лёгких весь воздух. Бабушка говорила страшные слова, от которых хотелось отмахнуться, как от бреда сумасшедшей, но не поверить было невозможно – так же, как навья не могла не верить Бенеде.
