Конечно, я насмехаюсь над этими людьми, которые, учуяв запах беды, слетелись, как мухи на мед, поглазеть на этот ужас. Друзья, настоящие друзья, даже те, с которыми и виделись-
то раз в год по обещанию, и разговаривали редко, все они были желанными гостями и с первой минуты были готовы прийти на помощь, не докучая: “Позвони мне, если что-нибудь нужно”, “чем я могу помочь?”, “Присылайте ко мне ребят, пусть они придут поесть и поспать, кровати у меня есть”, “почему бы вам не поговорить с доктором Х по моей рекомендации?”, “у меня есть один близкий друг...”, “я могу сходить за продуктами”. Все это предлагалось по дружбе, от души и, естественно, без назойливости. Они звонили каждый день на протяжении всего времени, проведенного в больнице, ежедневно были готовы помочь в решении административных вопросов. И когда парень вернулся домой, ковыляя на своих ногах, (вопреки единогласному прогнозу врачей, костыли остались в машине), друзья искренне продолжали успокаивать его после всего случившегося. Ясно, что друзья никогда не надоедают, как говорит тот, кто всем заправляет. У них мягкий, бархатный голос и огромное, как вселенная, сердце, в котором умещается вся вложенная тоска, тоска, наполнявшая этот дом на протяжении многих месяцев. Как бы на нас ни накатывало, только мы подсознательно чувствуем наше отношение друг к другу, особенно я. Я говорю так не из глупого тщеславия, просто я лучше других улавливаю биение сердца каждого из членов семьи.
Иногда я задаю себе вопрос, как бы им жилось без меня, ну, если бы я не вошел однажды в их дом, став частью их жизни. Думаю, мое присутствие в этом доме было важным и сыграло свою роль в формировании характера детей, смягчив какие-то острые грани в оношениях старших. Как бы то ни было, я уверен, без меня жизнь семьи была бы другой. Уверен, мое отсутствие, когда это произойдет, привнесет в семейство чувство неполноценности. “Тот день, когда Ио умрет, это...”, - услышал я однажды слова Бегонии-матери. Дело в том, что несмотря на все мои шалости и проказы, я постоянно присутствую в их повседневной жизни, являясь лекарством от их маленьких печалей. Я настраиваюсь на волну их чувств и ощущений без особенных усилий. Я смог это проверить и доказать во время тех месяцев, что Луис Игнасио играл бесспорно печальную главную роль.
Глава 18. “Неисчерпаемый кладезь”.
Нет, совсем нелегко измерить температуру чувствам. Даже когда они обостряются. Как мне кажется, особенно это касается детей. Эмоциональный накал усиливается благодаря ласке, которую получает человек, и благодаря тесной связи, которая со временем образуется между нами. Я наблюдал за реакцией всех и каждого в отдельности. Я мог бы поведать о грустных моментах в жизни всех детей, потому что, как я уже говорил, в моем присутствии они не чувствуют себя обязанными скрывать даже свои слезы. Излияния тянулись недели, месяцы, почти год, и всегда они заканчивались лаской, которую я получал, и которую в свою очередь, возвращал, по мере своих возможностей. Ласка была своего рода счастливой дорожкой, ведущей к выходу, окончанием напряженного момента, неким пинком маленькому камешку, который вдруг попался на пути... Вот в чем я не уверен, так это в возможности измерить, в чьем же сердце спрятано больше всего грусти, чье из них печальнее всех.
Малышка Бегония, более мягкая, домашняя, чем ее братья и сестра, пролила много слез, плача до жуткой икоты (а она очень к ней склонна), до ужасных, синяков под глазами. Это были месяцы беспокойного, тревожного сна. Она подпрыгивала в кровати, как от удара, от приснившегося кошмара, к несчастью, оказывавшегося более точным, чем любая иная действительность. Иногда я видел ее заплаканную, всю в слезах, не признающую очевидность. Она тяжело качала головой, приговаривая срывающимся голосом: “Не может быть, не может быть”... Но это было. Теперь я уже понимал, что это – жестокая, безжалостная реальность.
Глупейшая ошибка водителя вдребезги разбила семейное счастье, разрушила веселый водоворот головокружительной радости пятерых ребят, которые и горя не знали. В отличие от родителей, у которых, понятное дело, имелись свои проблемы, свои опасения и которые всегда были начеку, ребята до сих пор и понятия не имели об изнанке жизни, о ее другой, более суровой и шершавой стороне.
О Бегонии-дочери я не могу сказать много, могу только повторить, что она себе на уме.
Что это означает? Хорошо это, или плохо? Не знаю до конца. Ее характерные особенности: настойчивость и упорство, предприимчивость и личная инициатива, прилежность и усидчивость, – ни одной серьезного промаха в учебе, которую она только что блестяще завершила. Она уверена в себе гораздо сильнее, чем кажется, и способна без проблем совершенствоваться в любой области. Она свободно говорит по-английски, по-немецки, немного знает французский. Бегония-дочь в меру ласкова, элегантна, cентиментальна. Отсюда и те черты ее характера, которые можно было бы назвать отрицательными: она излишне самостоятельна и независима, конкурентоспособна, несколько эгоистична, с обостренным чувством долга. Она знает свои обязанности и особенно права. Малышка Бегония благоразумна, сдержанна, порой даже замкнута. Она всегда знает, куда идет, не слишком-то интересуясь, что находится на ее пути и может остаться позади... Без сомнения, иногда она ведет себя противоречиво: самоувереноость сменяется беззащитностью, сила оборачивается слезами, а уверенность в правильности выбранного пути – клубком сомнений. Возможно, это проистекает из ее последнего, указанного мной положительного качества, ее сентиментальности. Я думаю, из-за этого случая с Луисом Игнасио мы все выиграли в великодушии. И она тоже. Я вдруг обнаружил, что теперь она стала гораздо ласковее и более открыта проблемам остальных, стала менее уверенной в своих поступках и менее эгоистичной.
“Неисчерпаемый кладезь тайн и загадок” – называют Луиса Игнасио. И впрямь, в его загадочной душе поселилась тайна. Он всегда был одной из моих слабостей в часы, когда я предаюсь размышлениям, но теперь, с момента той аварии, я ни на миг не выпускаю его из вида, за исключением тех моментов, конечно, когда он выходит на улицу. Ведь я-то туда не выхожу, кроме тех случаев когда меня волокут в клетке к проклятущему эскулапу, этому врачевателю котов и собак.
Так вот я говорю, что душа Луиса Игнасио всегда казалась мне бездонным колодцем.
Рассудительный, молчаливый, скрытный в своих чувствах, но имеющий тягу к взаимному обмену мнениями. Три года назад, по времени это совпало с его поступлением в Университет, он очень быстро созрел, как личность. Его ум был благодатной почвой для самых разнообразных идей, а душа была открыта нараспашку. Впрочем, в основных вопросах он был скептиком и всегда во всем сомневался. Его собственные взгляды боролись с иными убеждениями, полагаю, противоположными. Он никогда не подпадал под влияние эмоций ни своих, ни чужих. Его глубокий рационализм служит ему своего рода защитой, подобно зонтику, защищающему нас от дождя. По ходу, я, возможно, запутался в словах, и не уверен в том, что не только правильно, но хотя бы приблизительно изложил идеи и описал моральные качества этого парня. Я бы хотел к этому вернуться и попытаться охарактеризовать его простыми словами: он великодушный и добрый, готов прощать и даже оправдывать поступки и поведение, которые могут поражать обычных людей, то есть, иными словами говоря, он способен самостоятельно анализировать и осмысливать общепринятые ценности, но очень требователен к самому себе. Он – ярый приверженец рациональности, которая является неизбежной точкой отсчета в его скептическом и дотошном анализе вещей. Он ничего не принимает на веру только лишь потому, что так принято, или кто-то так говорит, но в то же самое время он готов водрузить на операционный стол рациональности – слово-то какое, м-рр, аж в дрожь кидает – свои собственные убеждения, проще говоря, пересмотреть свои взгляды. Все это плоды его доброго, мягкого, открытого, тихого и спокойного характера, его неспособности причинить кому бы то ни было боль, даже в минуты легкого раздражения. Конечно, в последнее время, у меня складывается впечатление, что из больницы он вернулся более раздражительным, хотя нужно все же сказать, что его раздражение сейчас улетучивается со скоростью воздуха.
Его чувство справедливости легендарно... Я хотел сказать, что оно чуть ли не семейное предание. Оно проснулось в нем, когда он был совсем еще малышом, едва ли не с пеленок.
Уже давно тот, кто всем заправляет, его отец, в шутку, любя, назвал его “приверженцем справедливости”, вспоминая, вероятно, свои собственные уроки детства, когда все главные герои комиксов и более-менее сносных фильмов, взвалив на себя груз имперской политики, были “приверженцами справедливости”. Начиная с Роберто Алькасара с Педрином и Хорхе с Фернандо, почти фалангистом, и заканчивая Эль Койотом с Майорки и Рыцарем в маске, который провел свою жизнь в Сантьяго, совершая убийства и освобождая красивых христианок из когтей сарацинов.
