Особенно замечательно начало, но и дальше все прекрасно. Кроме все же упрека в перевранной цитате. Нет, в этом я не грешна. Я привожу цитату из незаконченного рассказа Пушкина про чертей. Черт играет в аду в карты, приговаривая: «Мы играем не для денег, а чтоб время провести»[250]. И я, и все мы в Петербурге постоянно повторяли ее по разным поводам. Кажется, я узнала ее от Ходасевича и даже читала ее в одной из его книг о Пушкине. Мне казалось, что она широко известна, иначе я, конечно, не взяла <бы> ее. «Если надо оправдываться, то не надо оправдываться».
Мне очень, очень интересно все, что Вы пишете, и невероятно приятно. И до чего лестно!
Вы правы — я довольно бесстыдно ищу читательской любви — она мне просто необходима. Хотя ее, как и многого житейски-необходимого, у меня нет. Не нравится и мне нарочитость концовки, обращенной к читателям, — это я уступила Софье Прегель (ей, между нами, я обязана книгой). Правы Вы и что горестные стихи больше всего нравятся читателям и доходят до них. Им бы хотелось, чтобы я издала толстый сборник «Розовые слезы», а остальные стихи выбросила. Я сама сомневалась, стоит ли помещать все «вдовьи слезы» в «Десять лет». Неловко как-то. Но меня уговорили — необходимо!
Я прочту Вашу статью еще много раз и разберусь в ней по пунктам — тогда напишу Вам подробно. Сейчас же мне надо ехать в Париж. И я могу только от всего сердца поблагодарить Вас. Спешно, но горячо.
Обо мне много писали — о моих романах — и часто хвалебно до крайности. Но это не радовало меня по-настоящему. Все это было «не то». А Вы именно «то». Адамович был прав, советуя попросить Вас. Кстати, он на днях будет здесь, и я узнаю, что он думает о Вашей статье.
Посылаю Вам портрет Жоржа. Это — «портрет со сходством», и даже большим, снятый в 1955 году.
Что Вы думаете о Пиотровском? Как он Вам понравился? В нем, несмотря на его хвастовство и манию грандиоза, много хорошего. Очень много.
Желаю Вам всего самого наилучшего и побольше радости. Я благодаря Вам чувствую себя сегодня именинницей — вот Вы какой. Надеюсь, Вам это приятно.
Душевно Ваша
Ирина Одоевцева
25/111 <19>61
Дорогой Владимир Федрович,
Пишу Вам снова, но уже не по поводу Вашей прекрасной статьи, а обращаясь к Вам с просьбой.
Мой большой друг М.Ю. Крузенштерн-Петерец[251] переехала из Рио-де— Жанейро в Palo Alto и никак не может найти там работы. Она умоляет меня обратиться за помощью к Вам и к Струве.
К Струве не решаюсь, но Вас горячо прошу помочь ей устроиться при каком-нибудь университете или колледже.
Она не имеет дипломов. Но знает французский, португальский, английский и немного немецкий язык. Она опытная преподавательница, писательница и поэт. И вообще вполне замечательная женщина.
Мне неловко обращаться к Вам, я знаю, как Вы заняты. Но я также по опыту знаю, как тяжело ей одной без друзей, не зная, что делать, встречая всюду отказ. «Человек человеку бревно». Но Вы ведь не похожи на «человеков». Вы все понимаете. Она готова работать в бюро или в библиотеке. С Palo-Alto она ничем не связана и могла бы переехать в любое место, где найдется работа. Может быть. Вы будете так добры и напишете о ней Струве, упомянув, что она мой большой друг.
Я послала ему «Десять лет», и он очень вежливо меня поблагодарил, но, зная его презрение ко мне, просить его сама не могу — перечла строки, посвященные мне в его книге, и запоздало возмутилась. Да и о Жорже тоже — подражал Одарченко и Штейгеру![252] О Господи! Неужели он это думал?
Еще раз спасибо за Вашу статью. Она всем очень нравится. Только «часами висит на телефоне» изумляет моих знакомых. Я, видите ли, терпеть не могу телефона и всячески избегаю его. Не могу разговаривать, не видя собеседника.
Меня очень заинтересовал портрет моей героини. Пожалуй, «Портрет без сходства». Нет, она в моем авторском сознании не такая. И все же я принимаю этот портрет, раз она такой выразилась в Вашем сознании. Ведь у нас и у наших героев столько обликов в зависимости от того, в ком мы или они отражаются, как в зеркале. Кстати, зеркальный мир чрезвычайно глубок, как Вам, конечно, известно.
Пусть Вам будет хорошо.
Душевно Ваша
И. Одоевцева
Адрес M.J. Krusenstern-Peteretz
1024 Emerson St. Palo-Alto.
Как Вам понравился Корвин?[253] Он гораздо лучше, чем кажется. В нем много настоящего, несмотря на хвастовство и озлобление.
Как Бобка? Поправился ли с весной? Здесь старички молодеют и пьянеют от весны. Даже девяностолетние скачут по дорожкам сада.
Адамович очень хвалит В<ашу> статью. Очень.
6 мая 1961 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Ваше письмо меня неожиданно рассмешило. Не могу поверить, что Вы «умственно отдаете честь» Пиотровскому и стоите перед ним навытяжку. Неужели? И все оттого что его похвалил Адамович[254]. Но, уверяю Вас, Адамович делал это из вежливости и безразличия. И главное, оттого, что Пиотровский приставал к нему до невозможности. Мне же Адамович не раз говорил, что Пиотровский «напрасно старается стать Пушкиным» и что все его писания никому не нужны. Но это, конечно, между нами. О Вас же Адамович говорит, что Вы талантливы и оригинальны, хотя иногда и раздражаете его. Так что, как видите, скорее Пиотровскому следует стоять перед Вами навытяжку. Пиотровский неплохой человек, несмотря на его хвастовство и вранье — верить ему абсолютно нельзя. Он законченный мифоман. Чего стоит его «граф Корвин-Пиотровский», в которого он самовольно превратился из местечкового еврея Пеотровского[255]. Наверное, он Вам уже поведал «историю своего рода», как и свои невероятные успехи — во всех областях. Но, повторяю, он скорее достоин жалости, чем презрения — он больной. А жена его очень мила, и сын тоже.
К сожалению, он наверно сумеет очень скоро со всеми поссориться. Все же будьте к нему снисходительны. Меня он тоже возненавидел неизвестно за что и даже, после того как пресмыкался перед Жоржем, заявил после его смерти, что «считает его плохим поэтом и говорил ему об этом», что меня просто восхитило. Боюсь, что Вы, дорогой Владимир Федрович, страдаете комплексом неполноценности. Вам, право, есть чем гордиться не только над Пиотровским, но вообще — начиная с «Гурилевских романсов». Уже не говоря о Ваших статьях. Как хорошо Вы написали о стихах Чехова[256]. Так умно и ясно.
Ну, вот. Надеюсь, я хоть немного поколебала Вашу несправедливость к себе самому, огорчающую меня. А теперь спасибо за хлопоты о Крузенштерн. Очень большое спасибо. Авось ей и удастся где-нибудь устроиться с Вашей помощью. Я не думала, что это так трудно в Америке.
Что же касается спора о пушкинских героях, то нет, я никакой цитаты не перепутала. Но найти Вам эту цитату вряд ли удастся. Она из неоконченного рассказа Пушкина. Я ее впервые услышала от Ходасевича еще в Петербурге. Конечно, вина моя, что я взяла эпиграфом такую малоизвестную цитату. Сожалею об этом — ведь Вы не единственный упрекнувший меня в «искажении Пушкина», что, понятно, очень обидно, хотя и незаслуженно. Я думала, что все ее знают, вроде «Птички божией»[257].
Как Ваши дела с домом? Удалось ли найти такой, как Вам нужно.
Представляю себе, как все это сложно и неприятно — переезжать, паковаться, устраиваться.
Надеюсь, что на этот раз Вы все будете вполне довольны новым домом и новым садом.
Меня огорчает, что Вы совсем не пишете стихов. Я же, напротив, к сожалению, совсем не пишу прозы, а только стихи. Их у меня после «Десяти лет» накопилось много. Но мне надо писать статьи и статьи для заработка, а я не могу себя заставить. И здоровья не хватает. Пишу Вам, лежа в постели. Несмотря на весну и солнце, я все же ухитрилась простудиться и кашляю.
Знаете ли Вы, что Вы не только доставили мне большую радость, но даже помогли мне лучше понять мои собственные стихи. Это огромная редкость. Похвалы всегда приятны, но в большинстве случаев они, как и упреки, как будто не имеют отношения к моим стихам. А Ваши попадают в цель.
Теперь обо мне будет писать Завалишин в «Н<овом> журнале». Ничего не жду от этой статьи[258].
Желаю Вам всяческих радостей и удач и новых стихов.
Сердечно Ваша
Ирина Одоевцева
<вторая половина мая 1961 г.>[259]
Дорогой Владимир Федрович,
Посылаю вам автограф «самого Адамовича»[260], чтобы поднять Ваше самоуважение и заставить Вас понять, что Вас ценят много больше тех, о которых пишутся статьи (я в их числе).
Так вот. Терапиано передал мне о Вашем желании получить рисунок Хлебникова. Я сейчас же написала Анненкову и от себя. Я уверена, что Вы его получите[261].
Поздравляю вас с новым домом. Надеюсь, что в нем все Вы будете себя хорошо чувствовать.
Я все время хвораю. Пишу стихи, но на прозу не хватает сил. Мне следовало бы серьезно лечиться, но не на что. Что Вы думаете о моих стихах в «Н<овом> журнале»?[262]
