Он подполз назад к кровати, скорчился, подтянул колени к груди и обхватил их руками. В камере было холодно. Моррис задрожал.
Я мог спросить того кассира, у него любимый бар. Потом, наверное, я сел в автобус. И поехал туда, да? Приехал и напился. Несмотря на то, что знаю, как на меня это действует. К тому же безумно. В хлам.
Так, скорее всего так и было. Несмотря на то, что знал. Что очень плохо, но он не мог вспомнить именно буйство, которое за этим последовало, и это было хуже всего. После третьего бокала пива (иногда после второго) он проваливался в темную дыру, и не выкарабкивался из нее, пока не просыпался на похмелье, но трезвый. Пить до отключки - так это называлось. И при таких видах отключек его почти всегда тянуло на … Назовем это «приключения». После таких приключений он попал в колонию для несовершеннолетних «Ривервью» и, скорее всего, из них оказался здесь. Где бы ни находилось это здесь.
Приключения.
Приключения, мать их.
Моррис надеялся, что произошла классическая драка в баре, и обошлось без взломов и незаконных проникновений. Иначе говоря, без повторения его приключений на Сахарном Пригорке. Ведь он давно перестал быть несовершеннолетним, и на этот раз ни одной исправительной колонии не будет, к сожалению, сэр. И все же, он сильно отсидит свое, если совершил преступление, лишь бы это преступление не имел отношения к убийству одного гениального американского писателя. Если же нет, ему еще долго не придется почувствовать запах свободы. Возможно, никогда. Ведь там не один Ротстайн? И здесь память решила наконец заработать, ему вспомнилось, как Кертис Роджерс спрашивал, есть ли в Нью-Гемпшире смертная казнь.
Моррис прилег на кровать, дрожа, думая. Не может быть, что я здесь из-за этого. Не может быть!
Может ли?
Приходилось признать, что это возможно, и не только потому, что полицейские могли связать его с трупами у зоны отдыха. Сознание наглядно вырисовывала, как он, Моррис Беллами, студент-недоучка и самопровозглашенный исследователь американской литературы, в таком себе баре или стриптиз клубе хлещет бурбон и бесится. Кто-то вспоминает об убийстве Джона Ротстайна, великого писателя, американского гения-отшельника, и Моррис Беллами - пьян, горя той огромной яростью, которую ему обычно удается держать в себе, возвращается к «собеседника» и заявляет: «Что-то он не очень был похож на гения, когда я разнес ему голову».
- Я бы этого не сделал, - прошептал он. Головная боль уже стала просто невыносимой, к тому же что-то было не так с левой частью лица. Она пылала. Я бы никогда такого не сделал.
Только откуда такая уверенность? Когда он пил, могло произойти что угодно. Черный зверь срывался с цепи. В юношестве этот зверь бесился в том доме на Сахарном пригорке, устроив там настоящий ад. А когда сработала тайная сигнализация, и приехали полицейские, он дрался с ними, пока один не оглушил его дубинкой. После чего его обыскали и обнаружили, что карманы набиты драгоценностями, в основном обычными повседневными, но были там и другие, неосмотрительно оставленные вне сейфа хозяйки, очень ценные, даже роскошные: добрый день, как поживаете, мы отправляемся в Риверью, где напряжем наш нежный юный задок и найдем новых замечательных друзей.
Он подумал: «Человек, который устроил такое шоу с разбрасыванием дерьма, вполне способен пьянючий хвастаться убийством создателя Джимми Голда, и ты об этом знаешь».
Хотя, это могла быть и полиция. Если они его идентифицировали и разослали ориентировки. Такая вероятность есть.
- Мне нужна подруга, чтобы не свела меня с ума-у-у!
- Заткнись!
На этот раз закричал сам Моррис, скорее, попытался закричать, но вместо крика выплеснулось какое-то блевательно-булькающее кряхтение. О, как невыносимо болит голова! И лицо! Он провел рукой по левой щеке и уставился в клочья засохшей крови, которые остались на ладони. Провел еще и почувствовал царапины, по меньшей мере, три. Следы от ногтей, к тому же глубокие. О чем это нам говорит? Ну, конечно, - хотя бывают и исключения - мужчины бьют, а женщины царапают. Женщины это делают ногтями, потому что обычно для царапанья у них есть красивые длинные ногти.
«Я попытался подцепить какую-то цацу, и она отказала мне за помощью ногтей?»
Моррис попытался что-то вспомнить и не смог. Он помнил дождь, пончо, свет фонаря на корнях. Он помнил кирку. Он, кажется, вспоминал что-то о баре с громкой музыкой и разговор с кассиром в «Зоне». После этого? Сплошная темнота.
Подумал: «Может, это машина? Чертов «Бискейн». Может, кто-то увидел, как она выезжала из зоны отдыха на Трассу 92 с радиатором и с правым боком в крови, а может, я что-то забыл в бардачке. Что-то с моим именем ».
Но это казалось маловероятным. Они купили «Шеви» у полупьяной шлюхи в какой-то забегаловке в Линни, платили все трое в складчину. Машину она переписала на некоего Гарольда Финмана, а это имя лучшего друга Джимми Голда в «Беглецы». Морриса Беллами она не видела, то предусмотрительно держался в стороне, пока укладывалось это соглашение. К тому же Моррис, оставляя машину возле торгового комплекса, сделал все, чтобы облегчить работу возможным похитителям, разве что не написал на лобовом стекле «Пожалуйста, похитит меня». Нет, «Бискейн» сейчас стоит на какой стоянке в центре города или возле озера, разобрана до самых колес.
«И все же, как я сюда попал? - Опять тот же вопрос, как крыса, бегает в колесе. - Если какая-то женщина украсила мне лицо ногтями, я ее ударил? Сломал челюсть? »
Под черной завесой забвения едва слышно звякнул звоночек. Если это так, его, предположительно, обвинят в насилии, и за это он может направиться в Вейнсвилли: путешествие в большом зеленом автобусе с проволочной сеткой на окнах. Тюрьма в Вейнсвилли, конечно, дело не из приятных, но, если придется, несколько лет за насилие можно и отсидеть. Насилие это же не убийство.
«Господи, только бы это был не Ротстайн, - подумал он. - Мне так много нужно прочитать, записные книжки ждут меня в надежном месте. Приятное дополнение к этому - у меня есть деньги, чтобы поддерживать себя, более двадцати тысяч долларов немеченого купюрами по двадцать пятьдесят долларов. Этого хватит надолго, если не разбрасываться. , Господи, лишь бы не убийство! »
- Мне нужна подруга, чтобы не свела меня с ума-у-у!
- Еще один раз, подонок конченый, - закричал кто-то, - еще раз, и я вырву твою задницу тебе сквозь рот!
Моррис закрыл глаза.
Хотя до полудня Моррис почувствовал себя лучше, он отказался есть те помои, которые здесь выдавали за обед: лапша, что плавала в чем-то, похожем на кровяное соус. Затем, примерно в 14:00, четверо полицейских прошли по коридору между камер. Один держал в руках планшет с зажимом, второй выкрикивал фамилии:
- Беллами! Холлоуэй! Макгивер! Райли! Рузвельт! Тит-Гарден! Шаг вперед.
- Правильно, Тигарден, сэр, - сказал здоровенный ниггер в соседней с Моррисом камере.
- Да мне насрать, хоть Джон Гандон. Если хочешь поговорить с назначенным судом адвокатом, шаг вперед, если нет - сиди и жди своего времени.
Полдюжины названных сделали шаг вперед. Это были последние из тех, кто остался, по крайней мере, в этом коридоре. Остальные из тех, кого доставили вчера (слава Богу, и того парня, что издевался над песни Джона Мелленкампа), или отпустили, или отвели в суд на утреннее выдвижения обвинения. Все это были мелочи. Моррис знал, что днем выдвигаются обвинения по более серьезные дела. После его небольшой происшествия на Сахарном пригорке ему предъявили обвинения в тот же день. Судья Буковски, и еще сволочь.
Моррис молился Богу, в которого не верил, когда дверь его клетки открылась. Насилие, Боже, договорились? Это очень просто. Только не убийство. Боже, да они ничего не знают о том, что произошло в Нью-Гемпшире или в одной зоне отдыха в Нью-Йорке, хорошо? Ты не против?
- Выходим в коридор, мальчики, - сказал охранник с планшетом. - Выйти и вернуться справа. Держаться на расстоянии вытянутой руки от честного американца, стоит впереди. Не оборачиваться, не шутить. Не огорчает нас, и мы не будем огорчать вас. Они спустились на лифте, таким здоровенным, что в нем могло бы уместиться небольшое стадо коров, потом прошли другим коридором, а затем - черт его знает зачем, если они все были в сандалиях и комбинезонах без карманов, - сквозь металлоискатель. За ним располагалась комната для посетителей с восемью разделенными стенками кабинками, похожими на библиотечные. Охранник с планшетом велел Моррису идти к номеру 3. Моррис присел и посмотрел на назначенного ему судом адвоката сквозь плексигласовое стекло, которое часто загрязнялось и изредка мылось. На стороне свободы сидел ботан с плохой стрижкой и перхотью. Под одной ноздрей у него краснел герпес, потрепанный портфельчик стоял на коленях. На вид ему было лет девятнадцать.
«Вот такое я получил, - подумал Моррис. - Господи, вот что я получил ». Адвокат указал на телефон, который висел на стене кабинки Морриса, и открыл портфель. Из него он вытащил единственный лист бумаги и, разумеется, желтый адвокатский блокнот, куда же без него. Когда эти предметы легли перед ним на столик, он поставил портфель на пол и снял трубку телефона. Говорил он отнюдь не неуверенным молодым тенорком, а наоборот, уверенным, хрипловатым баритоном, который казался слишком мощным для достаточно чахлого телосложения, что скрывалась за странной на вид фиолетовой галстуком.
