И последняя мысль была, что сегодняшних стихов Гале он читать не будет. Очень ей тяжело будет про свою мать вспоминать, а от этих стихов она вспомнит, непременно вспомнит.
И в тот самый поздний вечер, когда дед Савелий плел сеть, а Сашко сочинял стихи к приезду матери, в тот самый поздний вечер, когда над морем и Слободкою светила луна и гудел ветер; в тот вечер младший из Чаек, семилетний Ивасик, не мог заснуть тоже очень долго. Сегодня днем, вернувшись из школы, Сашко сказал ему:
- Вот, Ивасик, приедет мать, а тебе и подарить ей нечего. Вот ты какой! Выходит, я маму больше твоего люблю.
- Нет, я! - вспыхнул Ивасик. - Я больше!
- Тогда давай так, - предложил Сашко. - кто приготовит маме лучший подарок, тот больше ее и любит.
Ивасик согласился, и теперь его мучила мысль о подарке. Сашко, конечно, и не думал о этом уговоре с младшим братом. Он попросту забыл о нем. Кто же может сомневаться в том, что победит он, Сашко? Что может подарить Ивасик лучше его, Сашковых, стихов? Напишет Сашко матери стихи – вот и победа! А ну, пускай попробует Ивасик написать такие стихи!
Ивасик лежал на своей постели, повернувшись лицом к стене. Он делал вид, что спит. Он даже зажмурил глаза и старался не ворочаться. Так никто не помешает ему думать, и дед Савелий не будет бранить «Полуночником».
Дед чинит сети на стене от каждого его движения прыгают причудливые тени: одни из них похожи на медведя, другие на громадную морскую свинку, кое-какие смахивают на акулу, которой никогда еще не видел Ивасик, но о которой слышал много диковинных рассказов. Впрочем разглядывать все это было очень неудобно, так как дед Савелий мог увидеть, что внук не спит, а время и правда уже позднее. Дед плел сети и время от времени, забывая, что этим можно разбудить Ивасика, начинал мурлыкать какую-то песенку.
Он пел так тихо, даже слов нельзя было разобрать, но это, наверное, была какая-то старинная рыбацкая песня, и песня эта, наверное, была о зеленых волнах и яростных бурях. Мурлыкал ее дед и вспоминал, наверное, молодость и жизнь, соленую от морской воды и широких ветров.
Ивасик никак не мог придумать, что же он подарит матери. Подарков будет много – подарит что-нибудь и Сашко, и дед Савелий, да и дед Гурий не поскупится сделать подарок лучшему рыбацкому бригадиру. Приходили сегодня и мамины подруги; они тоже говорили, что готовят какие-то подарки. Но подарок Ивасика должен быть лучше всех, краше всех!
И теперь понятно, конечно, почему не спится сейчас мальчугану, какие тревоги и заботы заставляют его ворочаться на постели.
Сначала Ивасик хотел подарить матери ящерицу, чудесную зеленую ящерицу с черненькими, как бисеринки, глазками. Но беда в том, что сейчас зима и ящерицы еще спят, зарывшись в песок. А сонные они неинтересные, вялые. Может, подарить морскую свинку? Нет, нельзя и свинку: Ивасик помнит, как мать когда-то сказала, что свинка – точь-в-точь как крыса. А крыс мать терпеть не может!
Ивасик приходит к мужественному решению подарить матери самое драгоценное сокровище – любимого своего щегольчика.
Это было действительно мужественное решение, так как у Ивасика навертывались слезы от одной только мысли отдать кому-нибудь эту певчую птичку. Но для матери не жаль ничего. Его мать побывала у дорогого товарища Сталина, его мать работает лучше всех рыбаков Слободки, даром что она женщина, и это говорят все: и дед Савелий, и дед Гурий, и все.
Много хороших и умелых рыбаков в Слободке, но нет таких, как Марина Чайка! Недаром же сам товарищ Сталин жал ей руку, недаром дали маме красный орден.
Об этом обо всем сегодня читали в газетах, а Ивасик слушал, и так ему было весело, что хотелось соскочить с места, крепко-крепко обнять деда Савелия, поцеловать его прямо в седую бороду, и деда Савелия, и морских свинок, и щегла, и всех, всех на свете.
Конечно, Ивасин подарок будет самым лучшим подарком: никто ведь не подарит маме такого чудесного щегольчика! Какие у него перышки – и желтые, и красные, и черные, - а как хорошо умеет он петь! А кроме птицы и клетки, подарит Ивасик еще и глиняного петушка. Такой он смешной и интересный, а сбоку у него дырочка, и, если дунуть в эту дырочку, петушок засвистит громко-громко!
Нет, ни Сашко, ни дед Гурий ни за что на свете не догадаются подарить матери щегла или глиняного петушка. Все это подарит ей он, Ивасик. Он ничего не пожалеет для матери, и это будет, конечно, самый лучший подарок.
Ну, Сашуня, посмотрим, кто больше любит. Свою мать.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Белое привидение и три черные фигуры
Жизнь в семье Кукобы вошла в свою новую колею. Небольшая это была теперь семья: отец да дочь – двое их, да еще третья бабуся, какая-то дальняя родственница доктора, наводившая сейчас порядок в опустевшем доме.
Время шло, и Галина понемногу начала привыкать к жизни без матери. Когда ей становилось особенно грустно, она старалась уйти в книги, в занятия и теперь никогда не имела отметок ниже «отлично». Дважды в пятидневку ходила в школу на репетиции. Школьный драмкружок ставил пьесу из пионерской жизни, где она играла главную роль. После отъезда матери Галя сильнее привязалась к отцу. Теперь их связывала самая тесная дружба.
Гале было приятно, что отец обращается с нею, как со взрослой, во многом советуется, придя из больницы, рассказывает про самые сложные хирургические операции, которые ему приходится делать.
Мало было у отца свободного времени, но все же иногда они ходили вместе к морю. Подолгу стояли на скале отец и дочь, смотрели на далекий синий горизонт с дымками пароходов, и каждому становилось тогда спокойно и чуть-чуть печально на сердце.
И почему приходит эта легкая печаль, когда стоит человек на скале в лиловатом свете сумерек и смотрит молча на далекий вечерний горизонт. Может, грустит тогда человек о безбрежных просторах, о недосягаемых мирах и кажется тогда, что даже чайки кричат по-вечернему спокойно и печально.
Но Галина не умела долго молчать. Она хватала отца за рукав, и они сходили с обрыва вниз, к самому морю, где у их ног ложились послушные волны. Галина смеялась, весело рассказывая отцу о своих школьных удачах и неудачах; но о матери они не говорили, ни отец, ни дочь, словно был между ними об этом какой-то молчаливый уговор.
Василий Васильевич прочел статью Нагорного о гипнотизме и только руками развел. Ну и Нагорный! Прочел где-нибудь, а может, и услышал о научных основах гипноза и сейчас же сделал из этого тайну черной магии. «Ну-ну, маг-чародей! Придется еще говорить с тобою – и в который раз»
В своем научном произведении Омелько доказывал, что гипноз это таинственная сила, давно открытая наукой. Этой силой обладают люди с черными волосами и такими же глазами. Такие люди, утверждал Омелько, могут на расстоянии десятков километров передавать молча свои мысли другим, и те покорно будут исполнять их волю.
Много еще подобных глупостей было в этой статье.
Конечно, лучше всего было бы сделать из нее бумажного змея, но Василий Васильевич уже вышел на того возраста, когда бегают с бумажным змеем, и потому статью Омелько он бережно спрятал в свой портфель.
Весь класс, заинтересованный журналом, с нетерпением ждал выхода его в свет. Возле дверей школы Сашко повесил объявление:
Материал принимали и из других классов, И таким образом само собой выходило, что «Рассвет» должен стать общешкольным журналом. Правда, у шестиклассников нашлось много «патриотов» своего класса. Они доказывали, что редколлегия делает ошибку и что ни в коем случае не надо помещать в журнале произведения учеников других классов.
Эти «патриоты» притихли только тогда, когда в спор вмешался Василий Васильевич и объяснил, что чем больше у журнала сотрудников, тем интереснее и популярнее будет он. А честь инициативы и издательства все равно остается за шестым классом. В портфеле редакции в числе других материалов были рассказы и стихи двух учеников седьмого класса. Вскоре один из них, высокий и насмешливый Чабанчук, известный в школе шахматист, пришел к Сашку с просьбой вернуть ему его произведения.
- Не хочу печататься в вашем журнале, заявил Чабанчук.
- Почему?
- Очень просто: направление не подходит. Василий Васильевич говорил, что у вас комбинато-капаблано-траекторно-гиперболическое направление, а мой рассказ написан в шахо-мато-гамбитном духе. Тебе, Чайка, как редактору должно быть известно, что это два совершенно противоположных литературных направления и примирить их невозможно, разве, только применить сюда ньюто-туро-ферзевую систему. Понял?
Он говорил совершенно серьезно: близорукий, он носил очки, и вид у него был чрезвычайно важный. Поглядев на ошеломленного Сашка, он вежливо извинился:
- Ой, извини, пожалуйста! Я забыл, что в шестом классе этого еще не проходили. Эти направления изучают только в седьмом классе.
Он взял свои рукописи, поблагодарил Сaшкa со всей серьезностью, какая может быть свойственна только ученикам седьмого класса, пошел на урок.
