– А что, на нартах поедем по земле?
– Не по воде же. Хотя тундра летом – почти болото сплошное. Тунгусы ведь зимой и летом на оленьих упряжках аргишат. Со всем скарбом. На сотни верст. И стада перегоняют. Сейчас низовские ушли к Карскому морю, а затундринские – к Лаптевым. У моря гнуса и комара почти нет. Прохлада от воды.
К дому подъехал на первой нарте Хвостов, остальные четыре шли цугом. На последней – пастух Тубяку.
– По четыре олешка хватит. Поклажа небольшая, – подошел Мотюмяку к Сотникову.
– Знакомьтесь, Александр Петрович! Это проводник Хвостов, владелец полуторатысячного стада ездовых оленей. Надежный человек!
Кытманов протянул ему руку.
– Слышал, слышал о тебе.
Хвостов робко вложил свою маленькую руку в широкую ладонь.
– Шибко большой человек. А ладонь, что смушка выпортка, – мягкая и теплая, – глядя снизу вверх на Кытманова, разулыбался Хвостов. – Я к руке Михалыча привык. Она другая. Шершавая, как шкура нерпы, но надежная.
– Шершавая, Митрий, от работы, а надежная ли? В тундре, ты знаешь, без надежности – каюк. Надежность во всем: и в человеке, и в упряжке, и в нартах, и в ружье. Чай пить будешь?
– Нет! Маленько дома пил. Пока хватит. Олени сытые ходить хотят.
Вышел на крыльцо, потягиваясь, Кривошапкин.
– Доброе утро, гости и хозяева! – почтительно обратился он к стоящим. – Хлопотное это дело – сборы в тундру. Вроде сто верст – не дорога, а забот хватает. Сколько ж туда ходу на оленях?
– Дня четыре. Смотря как реки, ручьи, – ответил Хвостов, – а зимой, налегке да на хороших оленях, полсуток хватит.
Кривошапкин подошел к Мотюмяку и стал рассматривать почти в упор.
– Ты какого роду-племени, человек?
– Некогда сейчас говорку держать, – ответил проводник, – в дорогу торопимся. Род я свой не помню, сиротой остался после мору. Священник меня спас. А народ мой называется – ня.
– Слышал и читал о твоем народе. Самобытный. Он первым появился на Таймыре еще до Рождества Христова. А у нас всех под одну гребенку тунгусами зовут. Хотя есть ня, ненцы, якуты, кето. Ученые, если займутся, разберутся: кто есть кто. На первый взгляд вроде одинаковы, а вникни, увидишь много различий у этих народов.
– Да Хвостов больше уже русский, чем нганасанин. Он нашу культуру освоил лучше, чем свою, спасибо отцу Евфимию. Ему впору князьцом быть да медную бляху властную на шее носить. Он грамоту знает, занимается своим делом. Власть ему ни к чему. Обременительна она. Свободы лишает, – пояснил Сотников.
– Ты прав, Киприян Михайлович! Обуза она, притом большая. Жду не дождусь, когда отставку примут, – запахнул на груди халат туруханский начальник.
– Обуза-то обуза! А многие хотят ее оседлать, как лошадь свою. Чтоб за поводья дернул, она и пошла, куда мне хочется. Это не власть! Управлять должен один, чтобы Россия двигалась только к лучшему, – вмешался Кытманов, надевая накомарник.
Забытый на время Хвостов подтянул упряжь на оленях и разматывал веревки для увязки поклажи на легких нартах.
Остальные, разговаривая, стали подносить припасы и укладывали на санки. Сначала сложили ружья, потом патроны, мешки с харчем на каждую нарту поровну, кроме упряжки Кытманова.
– Сюда ничего не класть. Гость тяжел, как мы с Тубяку, – посмотрел он снизу на Александра Петровича. – Куда такой вымахал? Выше сопок в тундре.
– Чем выше, тем дальше вижу! – ответил Кытманов, поднимая со ступеньки коробку с дегтем.
– Чем выше, тем больше комаров сядет, – засмеялся Хвостов. – А деготь летом в тундре – дело не последнее. Дайте и нам этой слякоти. В тундре мошка бесноватей, чем в селе. А ну-ка, Тубяку, собаку намажь.
Отъезжающие не жалели мази, тщательно втирая в кожу.
– Ее духу хватает часа на четыре. Потом комар снова блаженствует, а мошка залазит в любую щель в одежде. Катюша, перевяжи мне рукава! – позвал Киприян Михайлович. – А ты, Александр Петрович, не в Енисейске. Застегнись на все пуговицы, а воротник затяни веревками. Пусть душно, но от мошки спасение.
Катерина вытянула книзу рукава мужниной куртки, свела вплотную манжеты, проверила, не осталось ли лазеек для мошки, и, будто невзначай, скользнула по руке Киприяна Михайловича. На миг взгляды встретились. Этого было достаточно, чтобы понять друг друга. На их лица легла грусть.
Сотников, чтобы отвлечься, обратился к Кривошапкину:
– Михаил Фомич, сходите до Бреховских островов. Посмотрите, как живут сезонники. Там и юраков много. А сегодня попаритесь со Зверевым и отцом Даниилом. – Ты, Катенька, накажи Акиму, чтобы тот баньку истопил да венички березовые замочил.
– Да, попариться не мешает! – поддержал Михаил Фомич. – На пароходе парилки нет. Тут Александру Петровичу надо подумать.
Кытманов засмеялся.
– Сейчас в деле проект судна дальнего плавания «Утренняя заря». Там будут отдельные каюты для комсостава. И душевая. Я же не зря говорил, чем выше человек, тем дальше видит. Я на этой «Заре» пройду по разводьям от Енисейска до Мурманска, минуя льды. Причем без дополнительной бункеровки.
– Ну ты, Александр Петрович, размахнулся! – не поверил туруханский начальник. – Такие пароходы, наверное, появятся только к концу века. Попробуй – пройди льды! Сколько парусников ушло на дно!
– Наука пока отстает. Океан Ледовый никто толком не изучает. Считают бессмыслицей. А когда будем знать направление движения льдов, появление разводий, тогда и пароходом лавировать станем. Кытманов, друга мои, слов на ветер не бросает. Мы утрем нос Европам. Именно мы – сибиряки!
– Да! – словно спохватился Киприян Михайлович. – С твоего позволения, пусть капитан покажет людям машину и прокатит по Енисею. Даже Герасимов просился с детьми.
– Лады, Киприян Михайлович! Михаил Фомич передаст просьбу капитану.
У причала дымил пароход. Шла разгрузка «Енисея» и барж. Грузители, словно муравьи, цепочкой сноровисто сновали по сходням с мешками, тюками, ящиками. На берегу сначала штабелевали, затем грузили в одноколесные тачки и по деревянному настилу катили на угор к лабазам.
– Ты, Киприян Михайлович, так скоро людей загонишь, а разгружают медленно. Работа непосильная. Я скоро поставлю на пароходы лебедки. Тогда трюмы легче освобождать будет. А тебе надо строить деревянную эстакаду и ручной конвейер. Видел, как в Енисейске, на пристани. Тогда все и пойдет с причала до самого лабаза. А так катали падают.
– У меня руки не доходят. Если уголь будет, без конвейера не обойдешься. Годка через три построю эстакаду. На Алтае и закажу конвейер.
– Тогда у тебя и суда меньше будут простаивать. Это копейку сбережет.
Киприян Михайлович согласно кивнул и посмотрел на хронометр.
– Ну ладно, по-моему все уложили. Пора трогать. Митрий, выводи оленей.
*
Сотников и Кытманов шли рядом с нартами, пока не минули Мало-Дудинское и двинулись вдоль правого берега реки Дудинки. Хвостов сидел на передней сайке и тыкал хореем оленей. Рядом с ним на иряке лежала собака Мунси. Ее шерсть лоснилась на солнце от дегтя. На последней нарте трубкой попыхивал Тубяку.
Идти становилось труднее и труднее. Ноги увязали в хляби. Небольшие островки суши, даже кочки, покрытые мхом, лишайником, пушицей, с надеждой притягивали путников. Ведь кочка все-таки – не хлябь. У грузного Кытманова испарина опустилась с плеч до пояса, превращаясь в капли смешанного с дегтем пота. Он со злостью раз за разом поднимал накомарник, чтобы схватить ртом глоток свежего и прохладного воздуха да остудить потное лицо.
Хвостов остановил упряжку.
– Михалыч! Пора садиться, быстрее пойдем. Ягель хороший под ногами. Олень бежать хочет от паутов.
Сотников поудобней усадил на нарты Кытманова, на третьи сел сам, поджав по-тунгусски ногу под себя. Хвостов еще раз обошел упряжки, посмотрел, не растряслась ли поклажа, не избиты ли копыта у оленей.
– Поехали! – крикнул Мотюмяку и развернул свою сайку вдоль реки. – Теперь до самой переправы.
Слышно, как в скрытых ивняком озерах галдят утки, пронзительно вопят гагары, тревожно кричат чайки, в камнях пищат свищухи. В небе парят канюки, выслеживая полевок. Тундра живет своей жизнью. Пять упряжек идут по тундре, почти не нарушая гармонию ее бытия. Олени местами бегут резво, почуяв под копытами ягель. Сотников иногда окликает Кытманова, если замечает что-то интересное.
Взлетела стая куропаток, чуть не зацепив седоков крыльями. «Не боятся, чертята. Ждут, пока олени заденут. Тогда взмоют», – сделал вывод Александр Петрович. А куропатки, опоясав круг, почти коснулись крыльями ивняка и возвратились на прежнее место.
– Хитра птица! – крикнул он Сотникову.
– Видно, травку там надыбали вкуснее, чем где-либо, – пояснил купец Кытманову. – А может, червей разгребли.
Александр Петрович достал из чехла бинокль. Метнулся взглядом по сопкам, покрытым темно-зеленым кустарником, по закрывающемуся тучами горизонту, потом по оленьим рогам своей упряжки, спине Хвостова и застыл в распадке, где на клоке снега стоял на задних лапах зверек.
