На полях я приписала: «Когда меня не станет, передайте сыну, чтобы он помнил о моих наставлениях и прилежно учился». Запечатав письмо, сверху я добавила: «Открыть и прочесть, когда закончится по мне траур». Потом взяла китайскую коробочку, которая находилась рядом со мной, и вложила письмо в нее. Те, кто видел, посчитали это странным, но у меня болела душа при мысли, что болезнь затянулась, и я должна была хоть что-то предпринять.
***
Состояние мое было все то же, празднество и обряд очищения, устроенные для моего выздоровления, не принесли перемен, и только к исходу шестой луны понемногу мое сознание и самочувствие стали улучшаться. Тут я услышала, что госпожа из Северных покоев старшего чиновника из Высшего Императорского совета[8] ушла в монахини. Когда мне сказали о ее постриге, это произвело на меня большое впечатление. Особняк Нисиномия, принадлежавший ее супругу, на третий день после ареста хозяина сгорел дотла, и госпожа из Северных покоев переехала в свой собственный особняк в Момодзоно[9], и я слышала, что она там очень скучает. Я очень ей сочувствовала, но сознание мое было еще не вполне ясным, и, продолжая лежать в постели, я собралась с мыслями и написала ей стихи, правда, неумеренно многословные, - так что получилось весьма неуклюже.
Ах, только теперь
Говорю Вам
Об этом, -
А могла бы и прежде.
Мысли заняты
Тем, что весне уж конец.
Как лист облетающий,
Он заспешил.
Я с такою печалью
Об этом узнала...
Нисиномия - как соловей
С Западных гор
Свою песню пропел на прощанье.
Я слышала, Ваш господин
Скрылся от нас
На горе Атаго.
Многие люди
Ему сострадают,
Только нет среди гор
Дороги для состраданий.
В долине укрывшийся
Горный поток
Все способен бежать.
А когда наступает
Вторая луна -
Месяц горести и цветка У[10],
Взамен соловью
Прилетает кукушка.
Она господина жалеет -
Не переставая кричит,
И на сколько же ри
Крик ее слышен?
Удвоился нынче
Долгий месяц дождей -
Пятая луна[11].
Покуда хлестали дожди,
В этом мире неверном
Чьи рукава
Оставались сухими?!
А дожди шли и шли,
И даже пятая луна
Повторилась...
В рукавах наших платьев
Разделить невозможно
Верхнюю часть и низ -
Так размокли они от слез.
Он отправлен по грязной дороге,
А Ваших детей
Раскидали по свету,
Разделили на четыре части.
Один лишь ребенок
Оставлен в гнезде,
Остальные рассеяны.
Этот остался
Непроклюнувшимся птенцом.
В жизни Вашего господина
Уж нет Девятикратного[12], -
Эту цифру он видит
В девяти провинциях и двух островах[13].
Может, все это лишь сон?
Не зная, когда вы увидитесь снова,
Вы объяты печалью;
Монахиней стали,
Занятой только одним,
Словно рыбак в его лодке,
Теченьем влекомый,
Напряженно глядит вперед,
Тихую бухту ища.
Была бы та разлука,
Как у диких гусей, -
То отлет, то прилет!
Но на постель
Ложится лишь пыль,
И не знаете Вы,
Где же подушка его.
Теперь вот и слезы
В луну без воды, в шестую[14],
Сохнут у Вас.
А у цикад,
Что укрылись в тени у деревьев,
От тоски уже лопнула грудь[15].
А осенью, чуть погодя,
Лишь ветры подуют,
Зеленый забор из мисканта
Ответит им шелестом.
И Вы всякий раз
Станете вглядываться во тьму.
Но и во сне
Не увидите господина.
Долгими ночами
Так же, как и теперь,
Будут стонать насекомые.
Их стон Вам покажется
Невыносимым.
Будете мокрой от слез,
Как от росы
Намокает трава
В роще Оараки[16].
А внизу приписала:
Ваш особняк увидав,
Никто не подумает,
Что ворота его
Заросли полынью
И плотно закрыты.
Сделав эту приписку, я отложила письмо, но мои служанки обнаружили его и стали говорить мне:
- Как оно замечательно прочувствовано! Хорошо, если бы его увидела та госпожа из Северных покоев, - и я подумала: «Действительно, я сделаю это, только неудобно будет, если она сразу увидит, что оно пришло от меня», - и дала переписать его на покупной бумаге, сложила поперек строк и привязала к оструганной палке.
- А если спросят, откуда это, - наставляла я посыльного, - скажи, что с горы Тономинэ. - То есть, велела сказать, что письмо от ее единоутробного брата, монаха, который там живет.
Как только в доме госпожи взяли послание, мой посыльный сразу вернулся. Я даже не знаю, что там подумали обо всем этом...
***
Тем временем здоровье мое понемногу восстановилось, и в двадцатых числах Канэиэ засобирался в Митакэ. Взяв с собой молодого человека, нашего сына, в сопровождении положенного числа слуг, он отправился в путь, и в тот же день, едва стемнело, сама я перебралась в прежнее жилище, которое к этому времени привели в порядок.
Обычное для себя число слуг я поначалу оставила на старом месте, но потом и они переехали. В дальнейшем меня тревожили только заботы о своем уехавшем ребенке - я думала: «Как же, как он там?» - но первого числа седьмой луны на рассвете он прибыл домой и заявил:
- Мы только что вернулись!
Поскольку теперь я жила довольно далеко от Канэиэ, то подумала, что он некоторое время не сможет ко мне прийти, но около полудня, в день возвращения, Канэиэ, несколько утомленный, появился у меня.
***
А в эту же пору супруга старшего чиновника Высшего Императорского совета, не знаю уж каким путем, узнала, откуда ей прислали то стихотворное послание, но написала ответ в особняк, где я жила прежде, до конца шестой луны. Письмо принесли в дом главной жены Канэиэ, там его приняли, и, думая, что, возможно, произошла ошибка (письмо выглядит странным), все же, как я слышала, дали на него ответ. Госпожа, писавшая мне, прочитав ответ, поняла, в чем тут дело; она подумала, что снова посылать мне то же самое письмо нельзя. Я услыхала о ее затруднениях и решила прекратить их прежним способом - написала ей на бледно-голубой бумаге:
Я слышу эхо,
Будто был ответ,
Но он исчез
В пустынном небе.
Его не стану я искать.
Потом сложила листок поперек строк и прикрепила его к цветущей ветке. Посыльный опять ушел. Он не сказал, кто прислал это письмо, и, вероятно, боясь повторения прежней ошибки, та дама на некоторое время задержала ответ. Наверное, она сочла мои поступки очень странными. Прошло какое-то время, и, изыскав верный способ передачи мне своего послания, она написала:
Повеял ветерок от Вас,
Значит, помните меня.
А я считала, не заметят
Дым от костра, в котором
Монахиня выпаривает соль.
Стихотворение было написано детским почерком на светло-серой бумаге и прикреплено к ветке ивы. В ответ я сочинила:
Я вижу - дым
Встает
Над солеварней Вашей,
Но только ветра не дождусь,
Который бы повеял от нее.
Потом написала эти стихи на бумаге орехового цвета и привязала ее к поблекшей сосновой ветке.
***
Наступила восьмая луна. В это время народ шумно веселился, поздравляя Левого министра из Коитидзё[17]. Глава Левой дворцовой гвардии сказал, что изготовил для министра в подарок ширму, и попросил меня - так, что отказать было невозможно - написать для этой ширмы стихи. На ширме там и сям были изображены разные сцены.
Меня это не слишком заинтересовало, и я неоднократно отказывала ему в просьбе, но все же деваться было некуда и однажды, когда я наслаждалась созерцанием луны, - по одному, по два стихотворения в один прием стала придумывать нужные стихи.
Вот на ширме изображено, как в одном особняке происходит поздравительное пиршество:
Как по этому небу
Уходят и снова приходят
Друг за другом солнце с луной,
Так и мы станем Вас поздравлять
Бесконечно - отныне и впредь.
Вот путник остановил коня на берегу моря и слушает крики куликов:
Крик услышав, он сразу же понял -
Это "тысяча птиц", кулики.
Я не знаю,
Быть может, продлится веками
Ваш расцвет, как в названии их.
Вот на склоне Аватая пасутся кони. В домик рядом вошел пастух и присматривает оттуда за ними:
