мне бы хотелось, чтобы ты перестал бледнеть, когда я упоминаю Моггерхэнгера. Меня это нервирует. Не то чтобы я не люблю твою маму, но я даже запятые писать не могу, когда она рядом. Так что я буду время от времени приносить пятьдесят страниц хлама Моггерхангера, чтобы набить себе карманы. Если есть что-то, о чем он ничего не знает, хотя он думает, что знает все, что нужно знать обо всем остальном, так это писательство.
— Не думаю, что он представляет, во что ввязался. — Я мрачно посмотрел на нэцке, чтобы подбодрить себя. — Должно быть, хорошо быть писателем и уметь делать людей такими несчастными.
— Замечательно, — сказал он, — но ты думаешь, это легко? Если кто-нибудь приходит ко мне и говорит, что хочет стать писателем, я говорю ему, чтобы он исчез, прежде чем я отрублю ему руки, ослеплю и разорву барабанные перепонки. В любом случае, писателю будет невозможно процветать в будущем. Рукопись каждой книги перед публикацией должна быть отправлена в Управление арабской цензуры. То же самое произойдет со всеми радио- и особенно телевизионными сценариями. Министерство иностранных дел не хочет, чтобы мы обидели кого-либо, чьи руки находятся на нефтяных кранах. Каждая книга и газетная статья должны быть одобрены ЮНЕСКО после получения разрешения от стран третьего мира, чтобы убедиться, что вы не раздражаете их в состоянии постоянной зависти к более обеспеченным странам. Нет, это будет не так просто.
С другой стороны потолка послышалось безошибочное царапанье. Его большая голова посмотрела вверх.
— Что это, черт возьми? Они уже там?
Я начал потеть. — Я думаю, это голуби.
— Должно быть, они снова залетели. Они размножаются. И всегда очень шумно.
Я потянулся за пальто и портфелем.
— Надо идти. Уже поздно, и у меня есть дела.
Он подошел, чтобы пересчитать нэцкэ, на которые, как он видел, я смотрел.
— Шурруп! — крикнул я, вложив в свой голос всю ноттингемскую свирепость и надеясь, что мои глаза вылезут из орбит, а щеки задрожали.
— Что ты сказал?
Я рассмеялся ему в лицо. — Шурруп! — снова заорал я. — Шшшшш! Кажется, я схожу с ума.
— Ты не против уйти и вернуться, когда ситуация станет более сложной и настолько очевидной, что я не смогу ее игнорировать? Может быть, ты позволишь мне тогда понаблюдать за тобой и написать об этом. А пока у меня есть работа.
Он последовал за мной до двери, чтобы убедиться, что я не засунул какую-нибудь картину под пальто, и едва не вытолкнул меня в коридор, чьи глухие стены и путь к отступлению я никогда в жизни не был так рад видеть.
Глава 5
На стене за стеклянным столом Моггерхэнгера было написано: «Пока вы об этом думаете, вы можете это делать».
Я изучал этот креативный девиз из «Маленькой синей книжки председателя Мога», зная, что если дикие лошади разорвут его на части, из него вылезут тысячи других. Даже большой палец его ноги, должно быть, был забит девизами. Десять лет назад я понял, что если ты пытаешься жить по таким правилам, ты попадаешь под его чары, поэтому я знал, что мне нужно следить за собой, особенно когда, повернувшись к двери, через которую я вошел, я увидел в месте, где только особо встревоженные или особенно двусмысленные люди будут выглядеть так, как гласит вышитая в рамке надпись «Если ты не попробовал все, значит, ты ничего не пробовал».
Я задавался вопросом, нет ли сзади микрофона, но предположил, что телевизионная камера находится в причудливой лампочке над его столом. Обстановка изменилась с тех пор, как я был там в последний раз. Фотография королевы в рамке стояла на полке книжного шкафа, забитого пособиями по естествознанию и наблюдению за птицами. За столом висела цветная карта Англии с дюжиной булавок, воткнутых в разные места, которые, как я предполагал, были местами, где у Моггерхэнгера были деловые объекты, места для отдыха или убежища. Единственный стул за столом наводил на мысль, что все, кроме Моггерхэнгера, в этой комнате стояли. До того, как он стал лордом, здесь было несколько стульев, но теперь нет. Он был даже большим англичанином, чем Блэскин.
На столе стояла дюралюминиевая модель его частного двухмоторного самолета в полете, который он хранил на аэродроме Скротэм к северу от Лондона. Рядом со столом стояла шестифутовая бутылка бренди с черной ручкой, закрепленная в латунной раме на колесиках. Бог знает, сколько галлонов в ней было. Пробка была размером с канализационную крышку, но жидкость сияла, как нечто небесное. Мне очень хотелось выпить, и я не знал, как с этим справиться. Одно неверное движение, и я бы пропал без вести, предположительно утонув. Я представил себе, как Кенни Дьюкс проталкивает через дверь «Нечего декларировать» в лондонском аэропорту эту штуковину, замаскированную под старушку, возвращающуюся из восстановительного пребывания на Ривьере.
Книжный шкаф распахнулся, а затем закрылся с нежностью пуховки, возвращающейся в коробку.
— Кажется, ты очарован моими афоризмами.
— Я восхищался рукоделием, лорд Моггерхэнгер.
— Моя дочь Полли сделала это. Она училась в лучшей швейцарской школе.
Конечно, так оно и было. Десять лет назад я трахал ее довольно много раз.
На нем был самый качественный темно-синий костюм и жилет в тонкую полоску, на животе висела тонкая серебряная цепочка для часов. Он похудел, хотя и ненамного. «Ничто никогда не теряется», — сказал он мне однажды. Только пропадает. Он принял решение о своем похудании во время своего появления в Новогоднем списке почестей, будучи не в состоянии смириться с идеей толстого лорда. Я думал, что тщеславие погубит его.
— Что привело тебя сюда, Майкл?
— Я слышал, вам нужен шофер, лорд Моггерхэнгер.
Когда он посмотрел на меня, я заметил тусклость контактных линз.
— Кто из?
— Кенни Дьюкс. Я встретил его в «Собачьей шерсти».
— Кенни в Италии и должен вернуться только сегодня вечером. Он ездит раз в месяц за покупками всей семьей в Милан. Так что не лги мне. Твой разум зацементирован. Ты хочешь, чтобы и твои ноги были такими? Почему ты не позвонил, если мог позвонить первым?
— У меня не было вашего номера.
— Он есть в телефонной книге. Ты не выглядишь таким проницательным, каким был десять лет назад, Майкл. Я удивляюсь тебе. Видите ли, я всегда считал, что тех, кого Боги хотят свести с ума, сначала делают экс-директорами. Все эти поп-звезды и писатели, которые вычеркивают свои имена из телефонной книги, как только считают, что они слишком известны, помешаны на самомнении. Если кто-то хочет со мной поговорить, ему достаточно найти меня в книге и взять трубку. Я, может,
