Девочка, однако, не торопилась поднимать крик при виде воришки и звать на помощь, хотя в доме, наверное, находилось немало слуг. В тёплой глубине её глаз не было ни страха, ни вражды – только любопытство и волнение. Забор внезапно исчез из-под Цветанки, и она с воплем повисла на яблоневой ветке, болтая ногами и стараясь подтянуться. Девочка с пушистыми ресницами сначала испуганно вскрикнула, но потом, увидев, что воришка держится цепко и не намерен падать, рассмеялась. Но веселье было недолгим: появился бородатый дядька в зелёном кафтане и стал пытаться сбить Цветанку метлой.
«Ах ты, стервец! Ужо я тебя!»
От метлы толку не было. Выбежали ещё несколько слуг и служанок, и поднялся гвалт, от которого уши закладывало. Девочку увела в дом нянька, а дядька, скинув кафтан наземь и засучив рукава рубахи, принялся карабкаться на яблоню, что с сытым пузцом ему оказалось весьма непросто осуществить. Ценой превеликих усилий ему удалось пока добраться лишь до самой первой ветки, но сдаваться он, похоже, не собирался. Дерево тряслось, яблоки со стуком сыпались… В отчаянии озираясь, Цветанка увидела, как приятели с полными подолами ядрёных плодов драпали по улице прочь – только пятки сверкали. Трусы и предатели!
«Держи его, Гордята, держи! – покрикивали пузатому дядьке снизу. – Не дай уйти гадёнышу! Ишь, повадились за яблочками, наглецы!»
Что делать? Спрыгнуть с такой верхотуры на улицу? Этак и насмерть расшибиться можно или калекой стать…
«Что, малой, влопался? [1] – раздалось вдруг снизу. – Ну, держись. Сейчас…»
У забора стоял высокий, румяный и ладный молодец в яркой синей рубашке и добротных сафьяновых сапогах с кисточками – конопатый, с нахальным прищуром холодных светлых глаз и в лихо заломленной набекрень шапке. Кинув надкусанное яблоко и подобрав камень, он птицей взлетел на забор. Ухватившись за ветку и шатко держа равновесие, он встал в полный рост и запустил камнем в дядьку. Бросок был меток: охнув, Гордята шмякнулся под яблоней в траву.
«Давай!» – крикнул нежданный спаситель Цветанке.
Уцепившись за протянутую руку, та отпустила ветку и повисла на заборе, а в следующее мгновение оба соскочили на землю – по другую сторону ограды.
«Драпаем», – коротко сказал парень, подмигнув.
Это Цветанка умела, и вскоре они оказались на другом конце города, запыхавшиеся, но свободные.
«Как тебя звать?» – спросил парень.
«Зайцем, – ответила Цветанка. – Благодарю тебя…»
Спасителя звали Ярилко, а промышлял он воровским ремеслом. Была в нём бесшабашная, лихая удаль, а в цепком, оценивающем взгляде – ни капли тепла. Производил он впечатление человека опасного и готового на всё, но что-то в нём всё же привлекло Цветанку – наверное, сила и уверенность в своём успехе. Порасспросив её о житье-бытье и изучив её руки, Ярилко сказал:
«Вижу, ты малый не промах. Руки у тебя – в самый раз. Такие, какие и нужны в нашем деле. Дыбай за мной, покажу кое-что».
Они затесались в базарную толпу. Велев Цветанке внимательно наблюдать, Ярилко у неё на глазах подрезал три кошелька. Делал он это искусно, так что жертвы ничего не успевали почуять, а когда замечали, было уже слишком поздно.
«Видал, как надо по водопаду плавать [2]? – подмигнул Ярилко. – Ну, пробуй сам. Тут клёв знатный».
У Цветанки пересохло во рту, а под коленями засела противная дрожь. Легко сказать – «пробуй», ведь в случае провала её схватят! А деньги – не яблоки, плетьми за это не отделаешься.
«Я не смогу так», – пробормотала она.
«Не попробуешь – не научишься», – усмехнулся Ярилко.
Теребя ожерелье-оберег, прицепленное к верёвке, которая поддерживала её портки, Цветанка думала: «Если бы можно было стать невидимкой!» А красный янтарь под её пальцами вдруг разогрелся, будто целый день пролежал на палящем солнце.
«А если поймают?» – всё ещё колебалась девочка.
«Значит, постарайся ног не замочить [3], – ответил Ярилко и добавил, двинув бровью: – У тебя одна попытка: в этом деле либо пан, либо пропал».
Ещё раз погладив ожерелье, Цветанка облюбовала себе жертву – на вид вполне зажиточного человека с окладистой бородой, в тёмно-зелёном опашне с оторочкой из собольего меха. Он важно шествовал между торговыми рядами под руку с расфуфыренной в пух и прах, набелённой и нарумяненной женой с неестественно чёрными, накрашенными бровями. По всему было видно: может, и не столько за покупками вышли эти люди, сколько для того, чтобы «себя показать», похвастать своим богатством. Нравилось им, когда простой люд перед ними почтительно расступался, а завистливо-восхищённые взгляды окружающих ласкали их тщеславие. Подивившись их заносчивому виду, Цветанка про себя презрительно хмыкнула. Похоже, слишком много они о себе возомнили… Настало время чуть-чуть уменьшить их благосостояние. Для них – не великий убыток, а ей с бабулей хватит тех денег надолго.
Быть может, в матушкином ожерелье и правда есть какая-то сила? Ведь не зря бабушка Чернава наказывала Цветанке никогда с ним не расставаться! Сжав в кулаке янтарные бусы, Цветанка молила оберег помочь ей – чтобы никто её не приметил. Собравшись с духом, она поймала выжидательно-ободряющий взгляд Ярилко и нырнула в толпу – поближе к выбранной паре. На неё, маленькую и невзрачно одетую, никто не обращал внимания.
Вот жена остановилась у прилавка с коврами, любуясь узорами, а муж откровенно скучал, но старался не подавать виду. Сердце Цветанки трепыхалось пойманным зайцем, когда она подбиралась к богачам; она держалась за ожерелье, про себя повторяя: «Помоги, помоги!» Кошелёк висел на поясе мужчины, чуть прикрытый полой опашня, и всё, что нужно было сделать – это сжать его одной рукой, а другой перерезать ремешок. А без остро заточенного ножа Цветанка не выходила из дома.
От соприкосновения с тёплым янтарём её голову словно лучом солнца озарило – ласково и обнадёживающе. Вспомнился бабушкин заговор на отведение глаз: «Отвод творю, заговариваю, шепчу, наговариваю! Пусть глаза явное не увидят, мимо пройдут, дела мои не приметят, не найдут. Как глаз слепой не видит ни явно, ни отъявно, так и меня, Цветанку, всякое око обойдёт, не увидит, не найдёт. Очи ваши в тумане, а ум и разум ваш в дурмане. Слово сказано, дело сделано, слепыми очам быть велено». Потирая ожерелье, Цветанка про себя бормотала слова, а сама доставала потихонечку нож…
«Слепыми… слепыми очам быть…»
Чик! Готово… Кошелёк увесисто оттянул руку Цветанки. Настал черёд быстрых ног, но что-то подсказало: бег привлечёт внимание. С трудом сдерживая щекочущий рёбра ужас, то и дело побуждавший её дать стрекача, она с праздным видом спокойно направилась к выходу с торга. Лишь ей одной было ведомо, чего ей стоило выглядеть безмятежно… Ноги подкашивались, пересохший язык прилип к горлу.
На выходе её уже ждал Ярилко.
«Правильно, что не побежал, – только и сказал он. – Чисто срубил, молодец».
Цветанка и сама не знала, нужна ли ей была похвала. Вроде бы она поступила дурно – украла деньги, но угрызений совести не испытывала. Напротив, сердце колотилось от возбуждения в самом горле, её переполнял детский восторг от успеха, хотелось бежать вприпрыжку и кричать. Впрочем, она удержалась от этого под насмешливым взглядом Ярилко. А тот заявил:
«Лады, так уж и быть, первую удачу всю себе оставь. А вот дальше, коли пожелаешь в братство вступить, всё будет иначе: себе сможешь забирать три четвертины, а одну четвертину будешь отдавать в общий котёл. Так у нас заведено. Складчина сия на наши же нужды идёт – от суда вылечиться, властям на лапу дать; если у кого из наших коржиков шум-гам, лихо какое – из котла ссуду можно взять, только потом долг вернуть при случае придётся. Ну что, пойдёшь к нам?»
«А если я сама… сам по себе быть захочу?» – Цветанка похолодела: заметил Ярилко её внезапную оговорку или нет?
«Нет, малой, этак дело не выплясывается, – ответил тот, блеснув стальными искорками в глазах. – Бирюков-отшельников и всяких залётных гостей мы не терпим. Всякий, кто промышляет в нашем городе, либо в братство вступить должен и в котёл взносы крошить, либо проваливать отсюда, покуда ноги не оторвали. Вот так-то. И больше никак. Решай».
Кажется, не заметил… Цветанка судорожно выдохнула, стискивая тяжёлый кошелёк, и бросила взгляд в высокое, недосягаемо-холодное небо, но оттуда не последовало ни одной подсказки. Лишь янтарное ожерелье всё ещё грело ей ладонь – будто душа пропавшей без вести матери охраняла её. Капля солнца, застывшая с семечком внутри много тысяч лет назад…
«Дозволь мне подумать и решить», – промолвила Цветанка.
«Думай, только не шибко долго, – согласился Ярилко. – Мне и так ясно: ты с нами должен хоровод водить. Ты прирождённый щипач. По нраву ты мне».
В тот день Цветанка принесла домой два отреза ткани – на новую рубаху и штаны. Кошелёк звякнул, упав на стол в ветхой землянке, а бабушка Чернава охнула:
