Алан Силлитоу - Ключ от двери

Пожитки погрузили на две тележки, где вскоре вы­росли настоящие небоскребы из мебели — цементом для скрепления служили бельевые веревки. Фаулер, крякнув, рванул тележку с обочины тротуара так, что колеса за­тарахтели по булыжной мостовой. Ситон велел жене ка­тить детскую коляску и, так же крякнув, таким же рыв­ком сдвинул свою тележку.

Брайн — сна ни в одном глазу — шагал рядом, глядя не отрываясь на покачивающиеся где-то наверху, у самых крыш, диван и узел с постелью, и все тянул мать к се­редине мостовой. Он не решался ни отойти от матери, ни держаться слишком близко к ней из страха, что вся куча вещей вдруг задвигается в безумном танце и свалится на него, как бы далеко он ни отпрыгнул.

— Можно подумать, что за нами боши гонятся! — крикнул откуда-то спереди Эбб, и Ситон ему ответил:

— Квартирный агент гонится, а это похуже.

Из беглецов они вдруг будто стали участниками весе­лой карнавальной процессии и вещи эти тащили сжигать на кострах. Брайн крепче сжимал материнскую руку, ко­гда они попадали в темные провалы между глазами ярких газовых фонарей — в мрачные обиталища драконов, кото­рые подстерегают и похищают себе на обед кошек, а так­же детей, отправившихся на «прогулку при луне».

— Эй, Хэролд, как доберемся, сыграем с тобой в шашки, — послышался шутливый голос Эбба.

— И продуешься, — отозвался Ситон хвастливо. Они пересекли главную улицу и теперь двигались к лабиринту узких улочек.

Брайн почувствовал, что его хватают поперек туло­вища и усаживают на самый верх тачки, запихивая между креслом и матрацем. Он сидел не шелохнувшись в этом вороньем гнезде и если осмеливался открыть глаза, то видел голубые скважинки звезд. На особенно опасном по­вороте, когда навстречу им, как тигр, бросился ярко осве­щенный кабачок и огни у дверей царапнули Брайну за­крытые веки, он судорожно вцепился в узлы. Дорога по­шла в гору, покачивание тележки стало слабее.

— На «прогулку» отправились, ребята? — послышался голос с тротуара.

— Ага.

— Откуда?

— С Элбион-ярда.

— А номер дома? Я бы и сам не прочь перебраться.

— Сделай одолжение, — сказал Ситон, — только дом не сегодня-завтра на свалку. Гроша ломаного не стоит.

Вера на ходу сунула Брайну в рот кусок хлеба, и хлеб все еще был у него во рту, когда Ситон разбудил сына, стащил вниз и сказал, что уже приехали, что вот их новехонький дом. Брайн досыпал ночь в углу на двух пальто.

На следующий день мир предстал ему в обновленном виде — к тому же прошел дождь и смыл все старые следы. Соседской девочке Мэйвис нравилось водить Брайна гу­лять, это давало ей ощущение собственной значительности. Каждый день она приходила за ним, отрывала от игры на тротуаре с Билли Френчем, маня пригоршней за­мусоленных леденцов и суля повести его в такие места, где он еще никогда не бывал.

— Что такое клиника? — спросил он ее однажды. Ут­ром мать, разговаривая с отцом, сказала, что соседку, мис­сис Мейзер, уволокли в городскую клинику. Нашли в ка­наве, угодила туда ночью, мертвецки пьяная. Только одно при ней было — няньки обнаружили, когда мыли ее в приемном покое, — это ручка от белой пивной кружки, ко­торую она крепко, словно серебряный кошелек, сжимала в ладони.

Мэйвис про клинику ничего не знала, но ответила:

— Как-нибудь свожу тебя туда, тогда и увидишь. Он буркнул:

— Скажи сейчас.

Она была непреклонна:

— Нет, Но я тебя поведу туда скоро. Ну ладно, по­шли, а то будет поздно и ничего не увидим.

Две улицы сходились под углом, и угол — острие стрелы — занимали развалины дома. К стене его от земли тянулись бревна, тяжелые подпоры, чтобы он не рухнул на собственные свои зияющие провалы. Мэйвис, бегая под бревнами, распевала песенку о том, как развалился Лон­донский мост, а Брайн с мрачной сосредоточенностью строил из песка замки и кулаками прорывал туннели. Сырой песок не рассыпался, хранил нужную форму, но туннели, стоило воздвигнуть над ними сооружение, про­валивались. Брайн трудился долго, лепил башни, сложив руки пригоршнями, а потом городил стены, выравнивая их с обеих сторон прямыми ладонями. Но башни и стены неизбежно рушились потому, что при первой же трещине подсохший песок начинал сыпаться вниз через образо­вавшуюся воронку — как в бабушкиных песочных часах. Ни один туннель не выдерживал. Брайн принес щепок, валявшихся возле бревен, укрепил ими туннель, и замок наверху стоял прочно до тех пор, пока Мэйвис не пнула его ногой, потому что Брайн не захотел перейти играть на другое место. За это он так лягнул Мэйвис, что раз­бил ей ногу до крови.

День был сухой и жаркий, когда они подошли к фа­брике, — в котельную можно было заглянуть с тротуара. Нагнувшись, Брайн увидел ряд печных заслонов: едва только рабочие открывали их крюками на длинных палках, сразу из печей вырывалось пламя. Пышущее жаром дыхание заставило Брайна податься назад, и рабочий, державший лопату, крикнул ему, чтобы он сматывался. Брайн стоял возле кучи черных камней, смотрел, как ло­пата со звоном перекидывает их в печные отверстия. Мэйвис подвела его поближе к котельной, чтобы еще раз посмотреть на пламя. Брайн зачарованно глядел на круг­лые огненные ямы.

— Вот это и есть клиника, — сказала она ему на ухо, и три страшных слога, дойдя до сознания, вызвали в па­мяти образ пьяной крикливой миссис Мейзер — ее прита­щили сюда, бросили, вот как этот уголь, в печь, вынув сперва из ее зажатого кулака ручку от белой кружки, Мэйвис поспешила увести его прочь.

Вскоре тележки снова отправились на «прогулку при луне». Покачиваясь, как ненадежные спасательные лодки, того и гляди готовые перевернуться, они двинулись по Маунт-стрит к Чэйпл-бар, и опять впереди шел Эбб Фаулер, а позади — Вера с коляской. Когда полисмен остановил Эбба и спросил, куда это он направляется со своим скарбом, Эбб сказал, что переезжает на новую квар­тиру ночью, потому что не хочет терять рабочий день, Ситона и Веру, словно мячики, кидало из одного дома в другой, так как Маунт-стрит тоже предстояло пасть под катапультами Совета по ликвидации непригодных к жилью помещений. Если жители трущоб соглашались с необхо­димостью ездить в город автобусом, перед ними откры­валась возможность переселиться в новые жилые квар­талы. Но Ситона это не устраивало, ему не хотелось от­даляться от центра, район был ему знаком и потому удо­бен, не надо было слишком далеко шагать на биржу труда за пособием. Иногда ему удавалось получить работу, и тогда к обеду бывала свинина и помидоры, а по воскре­сеньям — йоркширский пудинг и мясо. Он не жалел сил, чтобы показать свое рвение и готовность к любому, са­мому тяжкому труду, но работа длилась недолго, и он тут же снова переходил на вечное свое пособие, которого еле хватало, чтобы не сдохнуть с голоду. В продовольст­венных лавках росли счета, оплатить их надежды не было, и опять он принимался играть в шашки с Эббом Фаулером. Прихлебывая из кружек спитой чай, они сидели за шашечной доской до тех пор, пока не оказывались в темноте, потому что ни у того, ни у другого не было пенса, чтобы опустить его в газовый счетчик.

При каждом очередном новоселье они обнаруживали клопов, красноватые круглые пуговки, прятавшиеся в по­стельных тюфяках. Одолевали и тараканы: с наступле­нием вечера черные авангарды подрывников неслышно и проворно двигались по кухонному полу, нередко встречая на пути насыпанный Верой ядовитый порошок; павших жертвой Ситон утром, прежде чем сесть завтракать, сме­тал веником.

Уничтожение обреченных кварталов в некоторых слу­чаях принимало новую форму. Район Элбион-ярда, откуда уже всех выселили и который окружили веревками, ре­шено было разбомбить. Сбросить бомбы предстояло двум жужжащим бипланам, что, впрочем, являлось для них лишь делом второстепенной важности; основную славу они должны были стяжать себе на окраине города. Бом­бардировку назначили на конец воскресного дня. Ситои усадил Брайна на свои могучие плечи, и Брайн ощущал себя заодно с трамваями, которые, как увеселительные яхты, покачивались перед зданием муниципалитета, пере­возя пассажиров к месту бомбежки. Брайн тоже покачи­вался, вцепившись в шею отца — ненавистного, когда тот делал или говорил что-нибудь такое, от чего плакала мама. Но мрачные и горестные чувства все куда-то исчезли и сама ненависть к отцу заколебалась, как только Ситои подкинул его высоко вверх. Однако Брайн тут же вспом­нил мамины стоны, когда кровь струилась у нее по лицу. Обернувшись, он увидел мать, сейчас она улыбалась. Она сказала, что его поведут смотреть бомбежку, если он не будет озоровать, и, взяв с каминной полки пачку сигарет, передала ее отцу, чтобы ему было что курить, если при­дется ждать, пока самолеты начнут расправляться с тру­щобами, их прежним жильем.

Ситон шагал, раскачиваясь всем телом, и Брайну то и дело грозила опасность упасть за борт своей спасатель­ной лодки — с папиных плеч — в бурлящее вокруг море голов. Катастрофа подстерегала его на неожиданно бы­стром повороте, и взметнувшиеся руки Брайна схватились за черные пучки коротких жестких волос отца. Ситон сер­дито пригрозил всыпать ему как следует, если он не бро­сит свои дурацкие штуки. Инстинкт подсказал Брайну, что надо наклониться вперед и прильнуть к отцовской бычьей шее, и он прижался с такой силой, что тот захри­пел и крикнул, что, если Брайн, сукин сын, будет такое выделывать, пусть шагает на своих на двоих. Из короткого рукава рубашки протянулась клешня и попыталась ста­щить Брайна вниз, но Брайн, почуяв угрозу очутиться на земле, прилип к отцу плотно, всем телом, и мускули­стая рука Ситона тщетно тянула его вниз.