Сотников достал из кармана часы, открыл крышку и поставил бой. На душу легло умиротворение. Он глядел на хронометр и как бы спрашивал у невидимого отца:
– Ответь, тятя любимый. Чем я не угодил Богу? За что он наполнил моё сердце жестокостью? Почему все ожесточились против меня?
Перевёл взгляд на икону Николая Чудотворца и, увидел в нём живого отца, затвердил:
– Лишь Стратоник да Степан Петрович пытались наставить. Теперь Юрлов приказал долго жить, а Стратоник уехал в верховье Енисея. Везде царствует насилие. А оно обернулось против меня. Я стал страшилищем для людей. Пугалом для низовья. Завтра ухожу к твоему убийце. Прошу, не осуждай меня своей добротой. Жестокость твоего брата, его алчность сгубили и тебя, и твою доброту во мне. Мною правит месть. Месть людям. А ты многое в жизни прощал им. Но они не простили тебя.
Он перекрестился и захлопнул крышку отцовских часов.
Утром Александр Киприянович был на пристани. После тяжёлой ночи гудела голова, чувствовалась тяжесть в теле. Не от выпитого вина, а от душевного битья, которому подвергался он за последние пять лет. Взял билет в каюту первого класса, оставил там саквояж, позавтракал в ресторане и поднялся на верхнюю палубу. Сел под зонтиком и наблюдал проплывающие зелёные берега. Прохладный ветерок шевелил редеющие кудряшки, прогоняя ночную усталость, и наполнял тело бодростью. Он поднялся с кресла, зашёл в рубку и попросил у рулевого бинокль.
– Дайте на минутку! Посмотрю на тот обрыв. Там лежат мои отец и мать.
Он долго смотрел на берег, где виднелись три выбеленных солнцем креста. Опустил бинокль. Перекрестился. И попросил: «Благословите на кару Божью!»
Надрывалась паровая машина, захватывало воду гребное колесо. Пароход упрямо пробирался против течения, как Александр Киприянович вопреки мудрости жизни.
Через трое суток он прибыл в Минусинск. Пристань переполнена людьми и подводами. Выждал, пока рассеются пассажиры и встречающие, незаметным сошёл на берег. Сегодня ему хотелось быть невидимым для людей. На извозчике прикатил в двухэтажную рубленую гостиницу. Завтракать не стал: волнение подступало к горлу. Перво-наперво пошёл посмотреть мучной лабаз дяди. У его ворот четыре подводы. В проём тяжко входили грузители с кулями на спине, а оттуда возвращались с белыми от муки затылками. Один стоял на подводе. Он легко забрасывал кули на спины чуть пригнувшихся мужиков. Подводы менялись одна за другой. У лабаза постоянно вертелись люди. «Надо ждать вечера», – решил Александр и примостился у заплота покурить. До обеда насчитал десять телег, разгрузившихся в Акимов балаган. «Значит, и после обеда будет не менее», – прикинул он. Затем сходил пообедал и снова засел у заплота. Выжидал, когда закончится вереница подвод. Солнце клонилось к закату, удлиняя тени. «Слава Богу, солнце скрылось. Хоть в теньке посидеть. А то из-за этого Акима потом изойдёшь, – думал Сотников, вытирая лоб и шею. – И мушва надоела, хуже наших комаров».
К вечеру, когда последняя порожняя подвода и стайка грузителей покинули балаган, Александр Киприянович, оглядываясь, вошёл в дверь. Склад наполовину забит штабелями кулей с мукой. В маленькое единственное окошко, посаженное на фронтоне, почти у самого потолка, пробивался угасающий дневной свет. Он падал на стол, за которым сидел человек и перебирал бумаги. Рядом стояла недопитая бутылка водки и горящая керосиновая лампа. Сотников закрыл дверь на засов. На скрежет запора человек повернул голову:
– Мужики, поздно! Сегодня боле не принимаю!
Александр Киприянович поставил у двери саквояж.
– Плохо встречаешь гостей, дядя Аким! Али не рад встрече?
Он по-хозяйски прошёл меж штабелей – нет ли там грузителей – и, вернувшись, подошёл к столу.
– Что ты здесь ходишь, мужик, как хозяин? – Аким поднялся из-за стола. – Не Сотников ли тебя прислал?
– Сотников! Только не Пётр Михайлович, а покойный братец его!
Аким прибавил фитиля в лампе и только сейчас узнал незваного гостя. От неожиданности снова сел. Забегал глазками, словно собирался пуститься наутёк. Потом надел очки и дрожащими пальцами принялся за самокрутку, взяв щепотку табака из лежащего на столе кисета.
– Наконец я тебя разглядел, Сашок! Неужто за мукой дядя прислал?
– Не мука, а мука привела сюда, дядя Аким! Дознание хочу с тебя взять, как обещал в детстве. Врал ты тогда напропалую и деду Даниилу, и мне, и остальным кроме Петра Михайловича. Он давно знал, как всё должно было произойти.
Сотников достал часы:
– Давай сверим время!
Аким открыл крышку своих:
– На моих девятнадцать ноль-ноль!
– Не на твоих, а на Гавриловых! – поправил Сотников.
Александр Киприянович нажал кнопку, поднялась крышка и полился перезвон.
– На моих тоже ровно девятнадцать!
Аким, услышав мелодию, чуть встрепенулся. Провёл ладонью по лицу, пытаясь казаться равнодушным.
– Что, святые звоны страх нагоняют? Так вот, сегодня они играют по тебе! Хотя грешники должны уходить в ад без погребального звона.
Аким задрожал и протянул руку, будто хотел остановить мелодию.
– Не тронь! Ты и так обагрил их кровью моих родителей. Пусть дозвонят до конца. Это последний в твоей жизни перезвон. Прижми руку к столу. Надоела твоя дрожь! Постарел, дядя Аким! А лет десять назад был полон сил и здоровья. Твои руки крепко держали и нож, и топор, и верёвку, и вожжи. И сам крепко на ногах стоял. Кроме дяди Петра, никто сбить не мог. И то хозяину поддавался, смиренно подставлял скулы. А эти часы считали время и твоё, и моё. Сегодня оно совпало. Стрелки сошлись в балагане. Так узнаёшь часики, дядя Аким?
Аким безучастно смотрел на циферблат.
– Узнавать нечего, Александр Киприянович! И какого рожна привязался к старому человеку?
– Забыл! Зреньице водочкой посадил, в очках плохо видишь. А слух? Колокольцы-то слышал?
– Слышал! Я их здесь, в Минусинске, через день слышу. Церквей аж три! – Аким ответил равнодушно, будто не понимал, в чём дело.
– Наверное, к этим часам тогда не успел пообвыкнуть и при первом же случае избавился от них. Так?
Купец схватил приказчика за грудки, приподнял и с силой швырнул на штабель с мукой. По балагану поплыл стон. Аким приподнялся на локтях, вопросительно посмотрел на Сотникова:
– Убивать пришёл? Или кости решил переломать старику? Не стыдно над слабым издеваться? Большой грех.
Александр Киприянович ответил:
– Убьешь себя ты сам! Иуда, предавший своих хозяев. А библейский Искариот, выдав сына Господнего Понтию Пилату, удавился. Цена крови Иисуса стоила ему тридцать сребреников. А совесть сильнее и сильнее затягивала петельку на шее апостола. Он себя исказнил духом. И накинул веревочку на шею. А ты сколько рубликов получил за убийство? Как заценил твой грех Петр Михайлович?
Аким медленно поднялся и хотел юркнуть по мешкам под самую крышу. Сотников заметил порыв, поймал за ногу и сдёрнул вниз.
– Будешь бегать – ноги переломаю! – предупредил купец. Он плеснул Акиму водки:
– Выпей и расскажи, как вы учинили гибель отца и матери. А потом сядешь и напишешь подробно вот на этом листке. Если что утаишь, завтра окажешься у минусинского пристава. За тройное убийство тебя ждёт казнь.
Аким сидел белый, как мешок с мукой, и понимал: сегодня его никто не спасёт от кары. Руки дрожали и буквы неровно ложились на бумагу.
– Ничего не упусти, а то переписывать будешь. Начинай с дяди Петра. Он твой преступный духовник.
– А при чём твой дядя? – пытался обойти его Аким.
– Ты не знаешь? А кто приставал к моей матери? Кто хотел стать хозяином? Кому не давало покоя богатство моего отца? Отвечай, не ври! Мне Мария Николаевна многое поведала, – сказал Александр Киприянович. – Пиши, как стал Иудой!
Пот струился по лицу убийцы. На него накатил страх пятнадцатилетней давности. Сотников позволил расстегнуть ворот рубахи.
– Дак ты ещё и крест носишь? Иуда с крестом!
Он рванул за цепочку и крест оказался в ладони.
– О, да крест отцовский. Обобрал покойных до нитки! И не давил он тебе шею?
– Не давил. Бывшие хозяева снятся иногда!
– Эта цепь должна была тебя удавить. Но отец не мстил никогда, даже врагам.
Аким закончил писать. Сидел, размазывал пот кулаком. Купец пробежал написанное.
– Вроде ничего не упустил. Теперь поставь число сегодняшнее и распишись, а ниже несколько слов своему «духовнику» Петру Михайловичу. Напиши, как он тебя спроворил на преступление, узнав, что ты скрывающийся под чужим именем убийца.
Сотников вылил в стакан оставшуюся водку.
– Пей! Больше не придётся!
– Не хочу я пить! – закричал Аким и смахнул стакан на пол. – Спасите, убивают! – завопил он.
– А-а-а руками машешь, то я их свяжу!
Он достал из саквояжа верёвки. Завернул Акиму руки назад и одной связал. Вторую натёр мылом, перекинул через матицу и сделал удавку. Поставил на попа мешок с мукой, потом подвёл к нему Акима, накинул на шею верёвку и, подтянув её вверх, завязал узлом.
