– Мне бы оч-чень хотелось… чтоб ты кого-нибудь задавил, – запинаясь, промямлил полицейский.
Энрике сказал, что приедет в Мадрид и обязательно кого-нибудь задавит. Потом полицейский предложил нам пойти в другое место. По его словам, превосходный бар находился напротив церкви Спасителя. Мы с трудом пробирались по людным улицам. Когда мы вошли в бар, Долорес сказала, что хочет уехать. Энрике о чем-то поговорил с Магдой и заказал всем по стакану. Наш гид настаивал на том, чтобы осмотреть и остальные бары города. Долорес уставилась на него злыми глазами, и Мигель убедил Энрике ехать. Мы наконец вышли, а полицейский, не отставая от нас, все говорил о какой-то таверне, где можно поужинать.
– У нас занят вечер, – сказал Энрике.
Когда мы дошли до стоянки, Долорес заявила, что поедет одна следом за нами.
– Какой дорогой ехать? – спросила Магда.
– Какой хотите.
Полицейский обнимал Энрике и строил планы на будущее.
– Теперь ты знаешь мой адрес?
– Да.
– Завтра жду всех к обеду. Мы сварим паэлью.[24]
– Да, да.
Энрике с трудом высвободился из его объятий и, захлопнув дверцу, сказал:
– К чертям.
– Экий трепач, – фыркнула Лаура.
– Куда едем?
– В Малагу, Езжай на Алору. Так будет лучше.
– А Долорес?
– Поедет следом.
Энрике включил зажигание. Полицейский все еще неподвижно стоял на тротуаре.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да.
– А то смотри, Магда тоже водит машину.
– Ты с ума сошла.
Прогулка освежила и меня. Мы тронулись.
– До завтра, сеньор!
– Пошел ты… – пробормотал Энрике.
Мы снова поднялись на Кастелар и свернули на дорогу в Эспинель. Быстро темнело, но домишки, казалось, еще удерживали дневной свет и включать фары не было необходимости. Когда мы выехали из Ронды, я оглянулась и в отдалении увидела машину Долорес.
Энрике уверенно крутил баранку. Когда я открывала ветровое стекло, он погладил мою руку, и я вспыхнула от этого прикосновения. Дорога змеей сбегала вниз. Сумеречный свет озарял отроги сьерры, и пейзаж казался пустынным. Магда с детским любопытством рассматривала окрестности, а потом заговорила о нищете крестьян. Энрике сказал, что, путешествуя по стране, он каждый раз вспоминает Атагуальпу.
– Если бы он побывал в Испании, то мог бы вдоволь посмеяться над нами. Это месть инков.
Через четверть часа совсем стемнело. Фары машины Долорес пронизывали тьму двумя конусами. Мы проехали несколько городков, и я положила голову на плечо Энрике.
– Что за городишко?
– Пепьярубия.
Мы свернули на извилистую дорогу и вновь увидели фары «мерседеса». Энрике все время держал стрелку спидометра на шестидесяти. Ночь была безлунной, и казалось, что на многие километры вокруг в тумане, окутавшем нас, мы единственные живые существа.
Миновали еще одно селение, и тут я заметила, что мы потеряли из виду Долорес. Энрике сбавил скорость, и через минуту машина остановилась. В оливковой роще звенели цикады. Я включила радио, диктор читал сообщение о награжденных Гражданским Орденом за заслуги в сельском хозяйстве. На другой волне звучала какая-то песня. Фары освещали пыльное шоссе. Окрестности терялись во мраке.
– Что же могло случиться? – сказала я.
– Перед тем как въехать в селение, я ее видел. Она была в трехстах метрах от нас.
– Наверное, она остановилась заправить машину, – предположила Магда.
– У нее достаточно горючего, – сказала я. – Кроме того, в этих местах нет бензоколонок.
– Я ни одной не видел, – поддержал Мигель. – Может быть, она остановилась выпить?
– А мы что будем делать?
Энрике закурил сигарету.
– Если хотите, вернемся и поищем ее.
Никто не ответил, и Энрике развернулся под аккорды Курта Вейля. Мы ехали на большой скорости.
– Так мы можем с ней разминуться, – подала голос Лаура.
– Не думаю, – возразила я. – Я узнаю ее фары.
Мы въехали в селение и скоро наткнулись на «мерседес». Долорес остановилась у бара. Мы увидели ее с улицы, она стояла у стойки с каким-то мужчиной.
– Привет, – сказала она. На ее лице не было и тени удивления.
– Господи, ты могла бы предупредить нас! – воскликнула Магда.
Собеседник Долорес был пьян и смотрел на нас удрученно. На нем была поношенная, вся в заплатах рубаха и грязные брюки с обтрепанными манжетами.
– Так вы говорите, она ушла?
– Да.
– И что же вы думаете делать?
Она не сводила с него пристального взгляда, и тон ее был довольно суров. Мужчина пригубил. Рука у него дрожала.
– Пить, как видите.
– Вы дурак, – сказала Долорес. – Вашей жене просто надоело голодать с вами, и теперь она, наверное, гуляет с каким-нибудь богачом в Барселоне.
Хозяин бара посматривал на нас неприязненно. Кроме нас, в помещении никого не было.
– Неправда… – пролепетал мужчина. – Моя жена любила меня.
– А я вам говорю, что вы ей надоели, и она уехала устраивать свою судьбу в Барселону… Пить! Неужели вам ничего другого не пришло в голову?
– Это неправда… – Он неуверенными движениями вытирал глаза.
– В письме, которое она вам написала, все сказано ясно. Если бы вы ее любили, то не стали бы хныкать. Еще совсем недавно мужчины по более незначительному поводу выходили на улицу с ружьем в руках.
– Моя жена не какая-нибудь проститутка…
– Мы, женщины, все проститутки, слышите? – Глаза Долорес блестели так же, как в тот вечер, когда она танцевала с мисс Бентлей. – Дело лишь в том, что нам нет необходимости брать за это деньги. Богатые женщины делают это для собственного удовольствия.
– Прошу тебя, – вмешалась Магда. – Успокойся.
– А ты помолчи, – оборвала Долорес. – Кажется, тебя не спрашивали.
Мужчина смотрел на них, ничего не понимая. Он был еще молод и статен, но усталость и недельная щетина старили его.
– Я не могу допустить, чтобы ты говорила подобные вещи, – не сдавалась Магда. – Оставь его в покое.
– Сам напросился, – сказала Долорес. – Ходит и всем показывает письмо жены, чтобы его пожалели. А я не хочу никого жалеть. Мне противны несчастные.
– Моя жена порядочная… – сквозь слезы сказал мужчина.
– Ваша жена смеется над вами, и я вместе с ней. Когда мужчина не может прокормить семью, он ворует или убивает, а не бродит, как нищий.
– Перестань, – сказала Магда. – Он не виноват. Виноват здесь кто-то другой…
– Только он и виноват. Тот, кто мирится с подобной жизнью, – заслуживает ее.
– Ради бога, замолчи.
– Нет, таких надо дразнить, – почти кричала Долорес. – Слезы и сострадание бесполезны. Таким, как он, мало доставалось, уверяю тебя… Хорошо бы лишить их солнца, женщин, развлечений – всего, в чем они находят утешение. То, что они терпели до сих пор, им недостаточно, – ясно тебе? Надо еще добавить.
– Ты сошла с ума!
– Наоборот, я стараюсь сохранить рассудок. Это вы сумасшедшие. Я говорю то, что думаю. И никогда еще не была так разумна.
Нам удалось вывести ее на улицу, и здесь Магда вдруг зарыдала в нервном припадке. Энрике усадил ее вместе с остальными в свою машину, а я осталась в «мерседесе».
– Я жду тебя в «Центральном», – крикнул Энрике.
Долорес достала из сумки сигарету, и я дала ей прикурить. Вспышка гнева успокоила ее, и она смотрела на меня влажными, блестящими глазами.
– Я ничего не имела против него, понимаешь? – Я кивнула. – Богачи с их моральными проблемами раздражают меня больше, чем эти. Уж если ты нечист, ты должен оставаться таким до конца…
Улица была пустынной. Долорес опустила верх, нам в лицо дул тугой, горячий ветер.
– Я не хотела его оскорбить. Я только хотела быть откровенной.
Та маленькая пружинка внутри нас, что сжимается и разжимается под влиянием мировой скорби, сломалась во мне в первые годы после войны, только не помню, когда именно, но я чувствовала, что Долорес права, и почти завидовала ей. Пока виток за витком раскручивалась дорога, я рассказывала Долорес о своей деятельности в общественной кухне.
– Раны не излечиваются сочувствием, – сказала она. – Милосердие помогает лишь тем, кто его оказывает…
Небо вновь прояснилось. Когда мы проехали Алору, лунный свет уже залил долину Гуадалорсе. Я составляла про себя список тех моих сверстников и сверстниц, у которых тоже лопнула пружина: Рафаэль, Энрике и многие-многие другие. Абсурдность нашего существования ужаснула меня. Нечто подобное я испытывала в Париже, когда принимала гостя, которого когда-то уважала. Это было какое-то постепенное внутреннее разложение, делавшее меня нетерпимой к другим. До замужества мне ничего не стоило полететь на край света, чтобы помочь другу, попавшему в беду. Теперь же само присутствие друзей было для меня невыносимо. Эрозия разрушила все мои привязанности, и я жила лишь по инерции. Если исчезнет и эта инерция, для меня настанет конец.
Полчаса спустя мы были в Малаге, и Долорес от вокзала свернула на дорогу в Кадис. Когда приехали в Торремолинос, она остановилась на площади, и мы поцеловались. Энрике ждал меня в «Центральном».
