На земле было весело: разумеется, боеголовки ракет не взорвались в штатном режиме, но и то, что получилось, выглядело эффектно. Твердое топливо в поврежденных снарядах оставалось топливом, оно срывало тяжеленные снаряды с места, как пушинки, и теперь они метались среди леса бешеными лягушками, круша деревья и расшибаясь сами, треснувшие, расколотые шашки, последнее достижение и предмет заслуженной гордости завода № 63, взрывались, разлетаясь осколками, которые продолжали гореть, прыгая и, горя, прыгать. Содержимое боеголовок, не будучи распылено, вообще не было взрывчаткой, но оставалось прекрасным восстановителем и горело пожарче какого‑то там керосина. Зимний лес на довольно обширной площади сейчас пылал, как облитая бензином скирда соломы.
Личный состав гвардейского дивизиона был не чета полууголовникам из генераторных рот. Они были гвардейцами настоящими, идейными, проникнувшимися, и, кроме того, в достаточной степени боялись своего дьявольского оружия. Так что уставной интервал при штатном, то есть "рассредоточенном в пределах визуальной связи" движении выдерживался свято, других войск здесь не было. Кроме несчастного транспортера никто не пострадал.
Рудель, как завороженный, проводил взглядом пылающее, как болид, тело, которое прожгло облака в полукилометре за его хвостом, и исчезло в вышине, волоча за собой шлейф плотного темно‑желтого дыма. Зато он не увидел того, кто искал в облаках его самого, Ганса‑Ульриха Руделя.
Двигатель нес машину с такой легкостью, что сумрачный пилот чувствовал себя чем‑то вроде демона, для которого не существует недоступных высот, скоростей и расстояний, иллюзия была небезопасной, но наполняла мрачным вдохновением, когда море по колено, когда темные облака вокруг – прозрачнее прозрачного, а враг – всего лишь обреченная на смерть жертва. Пробивший облака свет позволил ему чуть скоррегировать направление полета, а теперь его наводили с куда большей уверенностью.
Маленький приборчик в кабине "косички", на этот раз именовавшейся "Як‑9С", мигал зеленой стрелкой, указывающей направление в темноте, и тихо квакал, постепенно повышая громкость по мере того, как истребитель приближался к цели. Тот, кто сидел в кабине, мало уступал Руделю в таланте и быстроте реакции, а "поводырь" его был классом повыше. Он успел увидеть движущуюся встречным курсом темную тень на фоне подсвеченных облаков и довернул еще чуть‑чуть. Удача имеет неприятную особенность тут же компенсироваться неудачей: ударивший на "пистолетной" дистанции пушечный залп Льва Шестакова[10] угодил и в двигатель, и в кабину "штуки" одновременно, а очередь пулемета вспорола ее правое крыло.
Столь успешно начавшаяся карьера пилота "штуки" так и не достигла своего пика, потому что машина его, нелепо кувыркнувшись вперед‑вбок, врезалась в группу высоких сосен, но только пилот ее умер еще до этого. Лев Шестаков не стал оборачиваться. Особых сомнений в том, что победа одержана, у него не было, но победа радовала мало. Он приблизительно догадывался, что именно ему скажет командование: "Тебе было сказано не немцев валить, а любой ценой защитить дивизион, чтобы на него и муха не села. Так что задание ты, товарищ гвардии полковник, не выполнил". Правильно, между прочим, скажет.
Так клинки фехтующих первый раз столкнулись теперь уже и за облаками. Далеко не в полную силу, но первые искры были высечены.
– Там, где по оккупантам прошлись эти штуки, блюют даже бывшие зэ‑ка из самых бывалых, а уцелевшие фрицы не годятся даже для допросов… Не по своим городам, товарищ Верховный Главнокомандующий.
– Так‑то оно так. – Вождь задумчиво выпустил густой клуб табачного дыма. – Но мне пазарэз нужны шесть армий, которые сейчас сторожат сталинградских сидэльцев…
– На госпитальных базах фронтового тыла и тыла страны задержать и направить к нам списанных вчистую по болезни, а также ампутированных, способных передвигаться на костылях, одноглазых и с челюстными ранениями. Не брать безруких и слепых, не брать с ампутациями обеих ног выше колена вообще, а с ампутацией обеих ног ниже колена не брать до особого распоряжения: когда‑то же наладим производство толковых протезов, разработка запущена. Под бараки приспособить склады готовой продукции, которые освободятся после перехода на систему непрерывной отгрузки продукции. Яковлев рассчитал, не вижу, почему может не получиться. Процесс ускорим и еще, введя принцип конкурентного распределения продукции в пределах Списка. Разрешение получено и на то, и на другое, список будет обновляться не реже раза в неделю и пойдет за подписью Самого исключительно.
– А чахоточные?
– А что чахоточные? Их что, помимо нас, санаторий ждет? Нет. Их вообще где‑нибудь ждут? Не особенно. Потому что санаторий – для летчиков, подводников, катерников и тому подобного люда, который еще нужен Красной армии и вернется в ее ряды. Впрочем – отдельный барак или выгородка с отдельной дверью, смотря по числу. Приглядишь. "Т‑6", "Т‑10" – ускорить выпуск, проследишь за соблюдением стандартов технологии, чтобы облет обрубить по самые уши, надо придумать, как обосновать форсирование плана. Еще лучше будет облет и полетный контроль заменить реальным полетом по нашему делу.
– Зачем?
– Мы на них загрузим сборочные комплекты "АГ‑5(у)", конструкция разработана, грунтовый клей в баллонах, тенты и роликовые верстаки в сложенном виде. Не все, понятно, а затравочную часть. Там, где указаны выходы Маршрута к железной дороге, сборочные мощности увеличить раз в пять‑шесть, самолеты туда не гонять. Обуть‑одеть поприличнее первенцев, им километров шестьдесят, если не все сто топать на своих двоих, следом за машинами, потому что спервоначалу машины будут важнее, поволокут кухни и свою часть сборочных мощностей… Да, чтоб не было вопросов: "у" – в данном случае не "улучшенный", не "усовершенствованный" и не какой еще, а просто‑напросто "упрощенный". Машинки исходно задумываются, как одноразовые, поэтому нормальные, наши грузовики вернешь с третьего примерно пункта назад.
– Да собирать‑то кто будет?
– А будущие пассажиры. Если не хотят на своих двоих топать. И вообще, кто не работает, тот не ест. Чтобы поняли – как, пошлем дядь Яшиных старперов, по одному, вертухаев предупредим, чтоб, значит, как зеницу ока, потому как в ихних интересах. Леса‑рощи как?
– Я Александру Михайловичу сказала, он сделал по возможности.
– Молодец. Вижу. Оба молодцы. Туда генераторы.
– Это плохо. Потому как без девок тогда не обойтись. Причем самых‑самых.
– Ты видишь какие‑нибудь другие варианты? Нет? Тогда пойдем дальше. По железной дороге часть грузовиков, понятно, в уже собранном виде, хотя бы четверть. За…
– За качеством закладки – Проследить. Прослежу, уж если уж "у".
– Двигатели и шины там, кстати, нормальные, потому как особые никакого смысла разрабатывать не было, поточная продукция.
– Уж это я, как‑нибудь, в курсе.
Прототип VI: образца 41 года
Сказать, что месяц август года от рождества Христова 1941 был страшен, значит не сказать ничего. К этому месяцу трещины от таранного удара 22 июня пронизали всю непомерную толщу гигантской страны. Трещины во всех опорах строя, сколько бы их ни было. Трещины в сложившихся межчеловеческих отношениях. Трещины в обществе, в организационных принципах, в самых устойчивых убеждениях. Трещины в людских умах. Казалось, что опоры не осталось ни в чем, и мир разваливается на куски, словно прозвучали трубы Страшного Суда, и небо стало – как кровь, и твердь земная – как болото, и скалы – как зыбучий песок. Как в дурном сне, к чему бы ни тянулись руки власти, в чем бы ни пытались найти спасение, все либо пропадало, как мираж, либо напрочь отказывалось действовать. Казалось, что на страну напали не обычные существа из плоти и крови, а какие‑то полчища черных магов, при встрече с которыми разум помрачается и сердца теряют твердость, все цепенеет и рассыпается, а громадные армии тают, как кусок льда в печи, без следа. Вот тогда‑то, убедившись, что обычные меры не помогают, советское руководство решилось на небывалое: по решению ГКО на восток страны, за Волгу, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию отправились сотни, тысячи колоссальных предприятий. И тогда‑то черный от недосыпания Малышев во многом неожиданно даже для себя сказал:
– Считаю, что наряду с предприятиями юго‑западной Украины в первую очередь на восточные базы должен быть отправлен 17‑й завод.
Для товарища Сталина это вообще не подлежало сомнению, было некой аксиомой, которую он и обсуждать‑то не собирался, и вещью самоочевидной. В его планы входило, вне зависимости от результатов нынешнего заседания и принятых решений, попросту отдать приказ на перебазирование. Но, поскольку слова эти первым сказал все‑таки не он, особого рода подозрительность вспыхнула в нем со всей мгновенностью безусловного рефлекса, и он спросил, не мог не спросить, потому что иначе не был бы Сталиным:
