я участвовал в развёрнутой Космофлотом программе исследования сенсов, а она была свеженьким, только из университета, нейрофизиологом. Тогда же я заметил её способности и начал учить, не подозревая ещё, что это ученичество выльется в нечто гораздо большее... А Гермиона, эта Гермиона, тем временем радостно воскликнула, указывая на кусок кривой, на мой взгляд абсолютно такой же, как и соседние:
– Ну вот же! Вот первые просадки, на 32-й секунде после инъекции... Но... Какие-то они стёртые... И процесс не развивается... А через 10 секунд всё компенсировалось, дальше всё идёт так, словно ничего не было.
– Снова подсказка? – уточнил я.
Гермиона закусила губу и молча кивнула.
– Знаешь, – сказала она очень медленно, – это даже не подсказка... Словно кто-то смотрит вместе со мной и в нужный момент я вдруг начинаю знать и понимать. Не просто так, мне это даёт тот, кто смотрит вместе со мной. Но это появляется как знание. Полноценное знание, со всем, что с этим связано. И остаётся со мной.
Я только молча кивнул в ответ. А Гермиона очень серьёзно спросила:
– Так всё-таки, что я такое?
– Я тебе уже сказал.
– Не по функциям, по сути.
– По сути ты человек. Очень необычный, но человек. И это самое главное.
– Да? – спросила она с кривой гримасой на лице, – А это тогда что такое?
И постучала карандашом по ленте своей энцефалограммы.
– Нормальная человеческая энцефалограмма, – уверенно ответил я. Причём, совершенно не кривя душой. Потому как на мой взгляд так и было.
– Нормальная? Человеческая? – всё с той же кривой гримасой спросила Гермиона.
– А чем нет? – спросил я с искренним удивлением.
Она смерила меня таким взглядом, что сразу же захотелось спрятаться под столом, чтобы не светить своё ничтожество. Сдаваться я изначально не собирался, всё-таки некоторая медицинская подготовка у меня есть, и как капитан-одиночник, и при подготовке к звёздным экспедициям учат. А в нейрофизиологии меня моя Гермиона поднатаскала. Не до своего уровня, естественно, так что у неё частенько выпадал случай посмотреть на меня та... да, вот именно таким взглядом. Кажется я уже начинаю привыкать к этим совпадениям и не истерю на каждом шагу. Уже хорошо. Но но как только пришло это осознание, доказывать свою правоту резко расхотелось. Я просто спросил, положив рядом свою энцефалограмму, ту её часть, которая зафиксировалась до того, как я поставил блок:
– И в чём разница?
Гермиона равнодушно пожала плечами и ответила:
– У тебя – осмысленная энцефалограмма, а у меня – окрошка из ритмов. Лепили абы как, чтоб хоть как на человеческую походила. Видишь, для тебя прокатывает.
– Это тебе тоже подсказали? – уточнил я.
– Нет. Это... Очевидно из того знания, которое было мне передано.
– А как ты тогда определила нейростат? И как он вообще подействовал?
Задумалась, умница. Правда после минутного молчания взорвалась:
– Нет, ну с действием-то всё понятно! Вот тут... – и она принялась объяснять, где какие волны подавлены, где какие наоборот усилились и почему так и должно быть. Хорошо так объяснила профессионально. А когда закончила, перевела дух и заявила: – А почему так и почему всё прекратилось, мы возвращаемся к моему вопросу: Что. Я. Такое?
Ну что же, придётся отвечать. Насколько сейчас вообще можно на этот вопрос ответить. Но сначала пусть сама расскажет, откуда у неё такие вопросы? Ну и спросил, уточнив заодно:
–У тебя такие мысли появились ещё в библиотеке. Почему?
– Да так, решила поискать. Может где что известно, про Грейнджеров, про Гермиону Грейнджер. Ну и нашла. Целых семь книг, кучу фильмов, ещё и фанфики есть. Знаешь как это здорово, узнать что тебя никогда не было, что волшебство всё это выдуманное?
– Но оно работает, – уточнил я и добавил: – Сам видел как ты Люмос зажгла. И Дифиндо тоже. А ещё что-нибудь покажешь?
Гермиона задумалась, направила свою волшебную палочку на шкаф с лабораторной посудой.
– Алахамора!
Дверца шкафа скрипнула и приоткрылась. Я потянулся к ней сознанием и распахнул пошире. Гермиона взглянула на меня исподлобья, но ничего не сказала, взмахнула палочкой в сторону шкафа:
– Акцио!
Чашка Петри послушно прилетела к ней в руку. Она поставила чашку на стол и:
– Дифиндо!
Чашка вместе с крышкой распались на две половинки. Гермиона перемешала эти половинки палочкой, так что вместо аккуратной и упорядоченной кучки они теперь лежали на столе вразброс и в живописном беспорядке. Полюбовавшись на плоды трудов своих, она ткнула в осколки палочкой и произнесла:
– Репаро!
С тихим позвякиванием осколки зашевелились, сползлись и слиплись в исходное изделие. Тут меня посетила занятная мысль.
– Можно? – попросил я, нацеливаясь на её волшебную палочку.
Гермиона молча протянула её мне.
– Вингардиум Левиозо! – сказал я, повторяя подсмотренный в кино жест.
Так вот, палочкой перенёс я подопытную чашку на столик томографа.
– Хочешь сказать, что с этой палочкой любой...
– Я не любой, – уточнил я, подходя к демонстрационному столу и телекинезом нажимая нужные кнопки на
