Брайн пошел за ними в кухню.
— Дедушка, можно я буду смотреть?
— Ну что ж, смотри.
Бабушка это услыхала.
— Не надо, не пускай его, нехорошо это. Вырастешь, достаточно на кровь наглядишься.
— Ничего с ним не станется, — сказал Мертон.
Но Мэри не хотелось, чтобы Брайн видел. Ему потом будут сниться страшные сны, уверяла она, и Мертон согласился: может, что и приснится. Мэри предпочла бы, чтобы свиней закалывали на бойне, а не дома, ее пробирала дрожь, когда она слышала предсмертный поросячий визг. Поэтому она оставалась в гостиной и белела как мел, когда наносили смертельный удар. Она просто не могла не дрожать от жалости.
— Бедняжка, — бормотала она, — бедняжка...
На большой стол во дворе поставили широкую жестяную лохань. Перси разобрал ножи и сказал Брайну, чтобы тот потуже завязал ему тесемки фартука.
Из свинарника непрерывно неслись хрюканье и визг, будто свиньи каким-то образом учуяли кровь, уже смытую с ножа мясника. Из котла в прачечной натаскали несколько ведер кипящей воды и наполнили ею лохань на две трети.
— Если на эту будет много заказов, в следующем месяце заколю еще одну.
В этом году мяса требовалось больше, снова начинался спрос на рабочие руки.
— Вы знаете, где меня сыскать, — сказал Перси. В лохань опрокинули последний столб пара.
— Я не обижу, — пообещал Мертон. — Для тебя хороший кусок найдется.
В курятнике было необычайно тихо. И даже собаки и кошки все куда-то исчезли — позже, когда начинали резать тушу, они обычно возвращались за подачками.
Брайну стало жутко от этой немой и непостижимой предопределенности. Каждая веточка на дереве рядом казалась значительной и будто жила сама по себе, как это бывает перед грозой. Бабушка забыла, что он во дворе, и ушла в гостиную переждать там, пока все будет кончено. В том углу двора, где стоял Брайн, было пусто. Перси и дедушка ушли за свиньей. От тучи, надвинувшейся стеной, во дворе потемнело, и, как это ни странно, даже свиньи теперь уже больше не визжали. Брайн понимал, что сейчас самый удобный момент, чтобы улизнуть и в то же время не оказаться дураком в глазах деда, но он не в состоянии был зайти в дом, его приковала к себе мертвенная неподвижность поля, которое он видел через широкий просвет в зеленой изгороди.
Из-за угла послышался визг, возня, удар дедовой палки по спине свиньи. И тут двор наполнился хрюканьем и визгом всех свиней сразу.
Дед и Перси проволокли по земле обезумевшее от ужаса животное. Глаза свиньи, похожие на подшипники, уставились на то место, куда ее тащили, но глаза эти ничего не видели, собственный визг ослеплял ее. Свинья дергала ногами, скрытыми тучным телом. Мертон выругался и огрел ее палкой, которую все не выпускал из рук, но удары лишь убеждали животное, что инстинкт подсказывает верно, что оно идет навстречу страшной судьбе, и визг его стал еще пронзительнее.
Всем остальным свиньям передался страх жертвы, они присоединились к ее воплям, словно ждали, что тут же последует и их черед. Одним сильным рывком свинью подняли на стол. Мертон держал ее за задние ноги. Перси — за передние. Она смотрела неподвижно на клочок голубого неба, проглядывавший сквозь ветхи ольхи. Затем вдруг повернула голову в сторону, и одновременно Брайн услышал шум проходящего поезда — будто это она обернулась, прислушиваясь к шуму. Перси потянулся к ножу с деревянной ручкой и занес его над горлом свиньи. Лезвие было изогнутое, напоминало серп. «Вот такой же был у Шейлока на той картинке», — подумал Брайн. Рука мясника с силой опустилась, пронзила свиное горло и рванула нож в сторону. Отчаянный, режущий уши, почти человеческий крик пронесся над домом, заполнил собою все вокруг и мгновенно смолк, как свисток паровоза.
Кровь лила в подставленное ведро и почти наполнила его. Они подняли тушу, ставшую тяжелой, словно чугун, и опустили в лохань; вода, над которой клубился пар, тут же, как по волшебству, стала розовой.
— Ну вот, готово, — сказал Мертон. Перси вытер нож о тряпку.
«Да, для того свиньи и существуют на свете», — сказал себе Брайн. Ее тыкавшаяся в корыто морда теперь всего лишь мясо, которое сварят и съедят. Он вспомнил, как отчаянно свинья сопротивлялась. К горлу его подступили слезы. Но таков удел свиньи, он же сам это видел. Он зашел в дом.
— Уже закололи? — спросила Мэри.
Мертон разозлился, увидев, до чего она бледна.
— Ну, ясно, закололи. А что такое?
— Ничего.
Она налила в чайник воды.
— Вот опять старая история! — воскликнул Мертон. — Можно подумать, что я злодей, убийца. Столько аханья из-за такой ерунды. Ты что, не знаешь, что надо резать свиней, если хочешь, чтобы было мясо, а?
Брайн слыхал от матери, что подобный разговор повторялся каждый раз.
— Да знаю я. Но они так визжат...
Мертон взял с полки пачку «Малиновки» и протянул одну сигарету Перси.
— Пусть уж на себя пеняют. Мы режем их аккуратно, лучше некуда. Одно могу сказать: я бы сам не прочь помереть вот так же, раз — и нету.
После чая, когда уже зажгли керосиновую лампу, Мэри стояла в кладовке и солила свинину. На кухонном столе лежала огромная глыба соли. Мертон откалывал от нее куски, скалкой растирал их в порошок и насыпал в миски, которые Брайн забирал и относил в кладовку. С потолка свисали большие куски мяса, такого чистого, что, казалось, жизнь в нем еще присутствует. Тазы были наполнены кровью и длинными кишками — на кровяные колбасы к завтрашнему дню. Вся жалость к свинье у Брайна исчезла, и. только когда он ложился спать, ему вдруг послышался слабый отголосок тех предсмертных визгов, и они все время смешивались с паровозными гудками, вошедшими в его сны в ту ночь.
По всей окрестности рассыпались новые розовые дома. Люди с черно-белыми шестами и тетрадками в руках шагали через новые бульвары, по проулкам и полям, ставили теодолиты и нивелиры под хитрыми замысловатыми наклонами, направляя их на дальний лес, на Вишневый сад и дальше, туда, где жили Арлингтоны и Лейкеры, вторгались в потайные укрытия Брайна, стирая дорожки и скрытые тропки, по которым он срезал путь к Ноуку.
После геодезистов явились рабочие — целая толпа землекопов — и принялись сокрушать кусты изгородей, копать сразу же от бульвара прямые траншеи. Дорога от Рэдфорда перестала быть пустынной, теперь здесь корчевали деревья, рыли дренажные канавы, и первые вехи будущего шоссе прошли мимо Ноука на расстоянии в несколько сот ярдов.
Как-то Брайн вышел из дому вместе с Мертоном.
— Зачем они все это делают, дедушка? — Похоже было на кино, когда показывают картину о мировой войне: открытая местность, изрытая траншеями, протянувшимися до черной стены Змеиного бора.
— Надумали строить дома и лавки, — сказал Мертон, и по голосу его чувствовалось, что все это ему не слишком по душе.
— А почему они строят здесь, у нас?
— Видать, потому, что больше строить негде.
Он в сердцах двинул палкой по корневищу и ободранным веткам куста, словно злясь, что тот позволил вытащить себя и погубить так легко. Брайну нравилось, что вокруг идет стройка. Приедут люди с машинами, целые вереницы грузовиков привезут кирпич и известь. Вместо лесов и полей вдоль новых дорог появятся дома, они изменят всю карту местности, которую Брайн составил для себя в уме. При этой мысли он так и загорелся.
— Когда начнут строить?
— Еще не скоро, пострел. Сперва надо очистить землю. Потом небось проложат сточные трубы. Пройдет, пожалуй, не один год, прежде чем соберут первый дом.
Но Мертон ошибался. Сады и огородики, футбольная площадка, поля пшеницы — все очень быстро исчезало, побежденное силами разрушения. Однажды в субботу Брайн выглянул из окна спальни и увидел, что неподалеку от Ноука с огромных грузовиков сбрасывают на землю канализационные трубы. Возле бульвара уже виднелись кирпичные фундаменты будущих построек.
Ситону удалось наняться на строительство фабрики у окраины города. Требовалась даже сверхурочная работа, и в хорошую погоду его не бывало дома по двенадцати часов. В первый же день Брайн понес ему бидон с чаем и увидел, как Ситон вместе с остальными рабочими лопатой ссыпает песок с грузовика. Отец помахал ему рукой и подошел к забору, где ждал Брайн. Черные волосы Ситона были упрятаны под новую кепку, одет он был в слишком просторную для него рабочую куртку. Ему удалось вырвать у десятника плату вперед, целый фунт, и он сунул деньги в руку Брайна.
— На, милок. Передай маме и скажи, что в пятницу будет еще целая куча денег.
Он вернулся к работе. Брайн крикнул ему на прощанье и ушел, не стал смотреть на отца в то время, когда тот работал: еще, чего доброго, рассердится. Из властелина, каким он был дома, отец стал вдруг рабом, которого схватили и поставили в толпу посторонних людей, и для Брайна он как будто утратил свою значительность.
И все-таки оно стоило того, соглашались все, потому что теперь в доме бывало больше еды. И больше денег. Но хотя прежде предполагалось, что именно отсутствие их и вызывает ссоры между отцом и матерью, вскоре стало ясно, что ссоры не прекратятся: ругались уже по привычке. Ситон как родился, с тяжелым характером, так с ним и умрет, а Вера никогда не могла настоять на своем, была беззащитна перед мужем, как прежде перед отцом. Единственное, что она действительно умела, — это тревожиться и тосковать, считая, очевидно, что не очень-то много хорошего получила от жизни и никогда ничего от нее не получит. Если не было конкретного повода для тревоги, она скучала, искала его, и почти всегда находилось что-то, из чего можно было сделать проблему. Дом был совсем невелик, у нее оставалось свободное время. Но вместо того, чтобы шить самой или чинить старую одежду, она считала, что проще пойти и купить дешевенькую новую. Руки у нее были неловкие, неуклюжие. Дыры и прорехи, требовавшие заплат, она кое-как стягивала ниткой. Хотя нужно было и постирать и приготовить еду, все-таки оставалось время для тревог, часто по самому ничтожному поводу. Иногда все члены семьи оказывались вовлеченными в бурную ссору из-за пустяков. Летели кастрюльки, шли в ход кулаки, и каждый, начиная от отца и матери, замыкался в себе, преисполненный обиды и горечи, но через несколько часов пыл в крови остывал и все опять оказывались вместе, одной счастливой семьей.
