упавшим злодеем. А потом злодей вскакивает и побеждает.
Нет уж. Я, может быть, и не герой, но Борис – точно злодей. Пощадить его сейчас – предать память о Витьке. Или самого Витьку, если он все еще жив и блуждает по Поганому полю...
Я подскочил к лежащему и обрушил на него град ударов. Обычный человек должен был давным-давно вырубиться, но Огнепоклонник оказался выносливым, как мул. Я не заметил, как он захватил к пригоршню песок с проплешины среди “газона” и швырнул его мне в лицо. Я отвернулся на миг, зажмурившись, но Борису этого хватило, чтобы угостить меня ударом ноги в сапоге и, когда я свалился, усесться сверху – в “маунт”, как принято было говорить в ММА.
– Никаких правил, кроме волшбы, да? – прохрипел он. – Ну так получай, Урод! Гори в адском пламени!
Его твердые мозолистые пальцы сдавили мне горло. Я ухватился за скользкие от крови запястья, но Борис словно окаменел и прибавил в весе. У меня сам собой изо рта вылез язык, глаза закатились. Черное небо, факелы и лица зрителей подернулись дымкой, закружились. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Олесь! – донесся до меня голос Киры.
“Вырви ему хоть глаза, хоть яйца!” – прозвучал в памяти жаркий шепот Люции. Я отцепился от запястий и обеими руками схватился за гульфик Бориса. Гульфика, ясное дело, у него на джинсах не имелось, и джинсовая ткань была довольно плотной, но яйца находились на месте.
В кино обычно такими подлянками пользуется злодей, но в реальности все неоднозначно. Если на то пошло, Борис первым прибегнул к подлости, ослепив меня песком.
Результат моих манипуляций последовал немедленно. Борис заорал и убрал руки.
Поскольку он привстал, я повернулся на бок, потом – на четвереньки и выскочил из-под супостата. Ладонь нащупала камень размером с кулак, я развернулся и, не глядя, размашисто ударил Бориса. Камень попал куда-то в район виска.
Но и тогда этот тип не потерял сознание! Он был в нокдауне, качался, как пьяный, взгляд расфокусировался, но по-прежнему держался на ногах и даже шел. Впрочем, не вперед, а назад. По виску сгоревшей половины текла черная в свете факелов и фонарных свечей кровь. Рот был разинут.
– Ты... ты... будешь гореть... в огне!!! – прохрипел он.
– Добей его! – взвизгнула вдруг Кира, и я вздрогнул.
Я тупо взглянул на камень в руке, шагнул вслед за пятившимся Борисом, но двигался неуверенно. Все же убить рапирой получеловека-полуурода, секунду назад перерезавшего горло маленькой девочки, – это одно, а забить человека камнем на глазах у кучи народа, среди которого родная сестра твоей жертвы, – это совсем другое.
Грязная получилась схватка, и не было в ней ничего благородного и красивого... Но чего я ожидал? Вот Отщепенцы ничего другого и не ждали, подначивая меня поскорей подбежать и расколотить Борису его крепкую башку. Но я медлил.
И Борис рухнул с закатившимися глазами и побелевшим лицом в воду. Берег здесь выступал над водой примерно на метр, течение было быстрым, а река глубокой. Бориса моментально унесло в темноту.
Болельщики издали разочарованный вопль, кто-то засвистел.
Плохо соображая, я повернулся и посмотрел на Киру.
Она молча отвернулась.
Витька был отомщен, но на душе у меня было погано, как никогда.
Мы с Кирой отчалили из становища Отщепенцев наутро следующего дня, поднявшись затемно и перекусив на скорую руку. Никто нас больше не задерживал.
От купания голышом в обществе Люции и прочих Отщепенцев я отказался, сославшись на усталость. Кира, насколько мне известно, тоже ушла в свой шатер задолго до окончания пирушки. Люция проводила меня укоризненным взором, но уже через минуту заливисто смеялась и хлопала по колену какого-то молодого ведуна с заплетенной в косички бородой.
После потасовки с Борисом у меня разболелись старые раны и появились новые – далеко не такие жуткие, как после свидания с Уродами. Однако плохо мне было не от ран, а от самой схватки и ее завершения. Не так я представлял себе месть Борису, ох, не так! В моем воображении у нас состоялась встреча в чистом поле, и я всаживал в него пулю, а после того, как он падал с лошади, я успевал сказать пару слов насчет Витьки... В реальности же получилось так, что я лупил его камнем по черепу на потеху массе людей и лупил-то как-то совсем хреново, раз он никак не вырубался... И все это ко всему прочему лицезрела Кира.
Она, конечно, ни единым жестом не показала, что хоть в чем-то меня винит. Борис сам выбрал меня в качестве противника. И он убил Витьку, хотя собирался пришить саму Киру. Она ненавидела брата, но чужие семейные дела – потемки...
Пока Викентий или кто-нибудь другой не объявил, что я должен присутствовать на очередном мероприятии ведунов, мы в спешном порядке забросили шмотки в мусоровоз (включая скейт, который чудом остался в целости и сохранности после того, как его поюзала толпа детишек). Разговаривать было некогда.
Кира оседлала гнедую лошадь, рыжая была в заводе. Я сел за руль мусоровоза (или гарбовоза, как его называли Отщепенцы) и понял, что соскучился по кабине, сидению и рулю. Наверное, так же чувствует себя дальнобойщик, который засиделся на одном месте и вот, наконец, снова забирается в родную фуру.
Неловкость перед Кирой, несмотря на все попытки урезонить собственную не в меру разошедшуюся совесть, возросла оттого, что Огнепоклонница-библиофилка ехала чуть позади, а не вровень с кабиной. Возможно, она это делала, чтобы не мешать мне лавировать между сопок. А может быть, и нет. Как бы то ни было, когда мы отъехали от Танаиса километров на десять, я нажал на тормоза.
Кира сразу же подъехала к кабине.
– Кира, я должен с тобой поговорить... – начал я, выглядывая в окно.
Она приподняла брови и почему-то обернулась назад, словно желая выяснить, не преследует ли нас кто. День выдался солнечный и жаркий – как, впрочем, и всегда в этих краях, – и Кира накинула на голову капюшон, который отбрасывал на лицо густую тень. Выражение лица трудно было прочесть, но вроде бы оно оставалось совершенно бесстрастным.
– Ты не держишь на меня зла? – бухнул я напрямик. – За то, что убил твоего брата? Если намерена высказаться, выскажись сейчас. Между нами не должно быть недомолвок – у нас впереди долгий путь вместе...
Кажется, неплохо изложил
