– Ты не шутишь? – спросил Колин.
– Я не шучу.
– Подожди, так ты считаешь, что бутылка в машине не случайно повернулась плавно? – Гассан кивнул, а Колин постучал по столу ластиком на конце карандаша. – Так, давай разовьем эту тему. Ты всегда говорил, что Аллах не позволит тебе поцеловать девочку, если тебе на ней не суждено жениться, да? А теперь выходит, что Аллах хочет, чтобы ты женился на девочке, которая поверила, что я француз с геморроем и синдромом Туретта?
– Не будь козлом, а, – почти угрожающе сказал Гассан.
– Да ничего такого. Я просто удивлен, что мистер Набожность кувыркается с девочками в пикапах, вот и все. Ты еще, наверное, хлестал дешевое пиво…
– Какого черта, чувак? Я поцеловал девочку. Наконец-то. Милую, красивую девочку. Чупакабра. Не нарывайся.
Колин сам не знал почему, но ему до жути захотелось нарваться.
– Ладно, ладно. Я просто не верю, что ты целовался с Катриной. Она что, не такая тупая, как мне показалось?
Услышав это, Гассан схватил Колина за волосы, проволок через комнату и прижал к стене. Затем, стиснув зубы, с силой надавил на солнечное сплетение, как раз туда, где была дыра в животе.
– Я сказал «чупакабра», кафир. Повинуйся гребаной чупакабре. А сейчас я пойду спать, пока мы не подрались. Зна ешь, почему я не хочу с тобой драться? Потому что ты меня побьешь.
Все еще шутит, подумал Колин, он все время шутит, даже когда в ярости.
Гассан пошел через ванную к себе, а Колин снова сел за работу над теоремой. Но работа не клеилась, и он расплакался. Колин всегда расстраивался, если не мог достичь своих «маркеров». В четыре года отец задал ему «дневной маркер»: выучить спряжение двадцати пяти неправильных латинских глаголов. Но день прошел, а Колин выучил только двадцать три. Папа не стал его упрекать, однако Колин знал, что потерпел неудачу. Возможно, теперь «маркеры» стали сложнее, но они по-прежнему оставались довольно простыми: он хотел, чтобы у него были лучший друг, Катерина и теорема. И после относительно хороших дней в Гатшоте все, похоже, стало еще хуже, чем раньше.
На следующее утро Колин и Гассан не сказали друг другу ни слова, и Колин понял, что Гассан все еще злится, и злится так же сильно, как он сам.
Стиснув зубы, Колин наблюдал за тем, как Гассан яростно расправляется с завтраком. Позже Гассан со стуком поставил диктофон на столик в доме какого-то бывшего рабочего, который был стар, но все же еще недостаточно стар для дома престарелых, и монотонным голосом человека, которому скучно до отвращения, спросил его, какой была жизнь в Гатшоте, когда тот был маленьким. Колин ясно расслышал раздражение в его голосе. Судя по всему, лучших рассказчиков они уже опросили, и остались только те, кто пять минут не мог решить, когда же была поездка в Эшвилль, штат Северная Каролина, – в июне или июле 1961 года.
Колин все равно внимательно слушал – он все в жизни делал внимательно, – но мысли его были заняты другим. Он пересчитывал случаи, когда Гассан был с ним груб, насмехался над ним, отпускал свои вечные шуточки по поводу его любви к Катеринам. А теперь, вдобавок ко всему, Гассан стал катринить и круизить, и Колин остался позади.
Линдси в тот день не поехала с ними, оставшись в магазине с ДК. А этот старый пень отнял у них целый день. Он говорил без остановки почти семь часов, и Колин молчал, но когда они вышли от него и собрались заехать за Линдси – он не сдержался.
– Может, это прозвучит глупо, но ты изменился, – сказал он, когда они с Гассаном шли к машине. – И мне не нравится, что ты водишься со мной только ради того, чтоб смеяться надо мной. Я устал от этого.
Гассан молча сел на пассажирское сиденье и с силой захлопнул дверцу. Колин сел на водительское место и завел двигатель, и тут Гассан вышел из себя:
– А ты не думал, сволочь неблагодарная, что, когда я затирал блевотину после твоих нервных срывов, когда отрывал твою жалкую задницу от пола твоей спальни, когда слушал твое бесконечное нытье о каждой гребаной девчонке, которая соизволила уделить тебе хоть минуту своего времени, я все это делал ради тебя, а не потому, что мне не терпелось узнать, как тебя на этот раз бросили? Ты когда-нибудь выслушивал мои жалобы, козлина? Ты что, сидел со мной часами и слушал, как я ною про то, что я жирный и что мой лучший друг бросил меня, потому что нашел себе новую Катерину? Ты хотя бы на секунду задумывался о том, что мне так же тяжело, как тебе? Представь, что ты не гребаный гений, что ты одинок и что никто никогда тебя не слушает. Ну да. Я поцеловал девочку. Пристрели меня. Я вернулся домой и на радостях хотел рассказать об этом тебе, потому что я четыре года слушал твои истории, и вот наконец у меня появилась своя собственная. Но ты такая самовлюбленная сволочь, что даже на секунду не можешь допустить, что моя жизнь не вертится вокруг сияющей звезды Колина Одинца.
Гассан сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и Колин упомянул о том, что весь день его тревожило.
– Ты назвал его Колином, – сказал он.
– Знаешь, в чем твоя проблема? – продолжил Гассан, не слушая его. – Ты не можешь смириться с тем, что от тебя могут уйти. И поэтому, вместо того чтобы радоваться за меня, как любой нормальный человек, ты злишься: о нет, о нет, Гассану я больше не нравлюсь. Ты такой зитцпинклер! Ты так боишься, что тебя бросят, что вся твоя жизнь вертится вокруг того, чтобы тебя не бросили. А это не только тупо, но и неэффективно. Потому что из тебя не выйдет ни хорошего друга, ни хорошего бойфренда, если ты все время будешь думать: о-боже-я-им-не-нравлюсь-я-им-не-нравлюсь. И знаешь что? Когда ты так себя ведешь, ты никому не нравишься. Вот и вся твоя тупая теорема.
– Ты назвал его Колином, – повторил Колин, запинаясь.
– Кого?
– ДК.
– Не может быть.
Колин кивнул.
– Правда?
Колин кивнул.
– Ты уверен? Ну да, конечно, ты уверен. Ох. Ну, извини. Вот я козел.
Колин заехал на парковку у магазина и остановился, но не стал вылезать из машины:
– Ты прав. Насчет того, что я неблагодарная сволочь.
– Ну, только иногда. Но все равно перестань.
– Я не знаю как, – сказал Колин. – Как можно перестать бояться, что тебя бросят и ты после этого навечно останешься один и не будешь ничего значить для мира?
– Ты ж у нас умный. Придумай что-нибудь.
– Это здорово, – сказал Колин чуть погодя. – Ну, насчет Катрины. Ты поцеловал гребаную девочку. Девочку. Я, если честно, всегда думал, что ты гей, – признался он.
– Я, может, и стал бы геем, если бы мой лучший друг не был такой образиной, – сказал Гассан.
– А я стал бы геем, если бы твой член можно было найти среди складок жира.
– Да я триста кило могу набрать, все равно палка-громыхалка до колен отвисать будет!
Колин улыбнулся:
– Повезет же ей.
– Жаль, что она никогда не узнает, как ей повезло, если только мы не поженимся.
Тут Колин вернулся к прежней теме:
– Иногда ты ведешь себя как козел. Вовсе не обязательно вести себя так, будто ты меня ненавидишь.
– Чувак. Ты хочешь, чтобы я сидел и повторял, что ты мой лучший друг и зашибенный гений, что я тебя люблю и хочу обнимать по ночам? Я так делать не буду. Это зитцпинклерство. Но я правда считаю тебя гением. Стопудовым. Честное слово!
– Спасибо, – сказал Колин. Они вышли из машины и встретились у капота. Колин протянул руку, Гассан игриво толкнул его, и они направились в магазин.
ДК привез в магазин сушеную говядину, а Линдси сидела на стуле и читала журнал о знаменитостях, закинув босые ноги на прилавок рядом с кассой.
– Эй, – сказал ДК. – Я слыхал, у тебя сегодня свидание, парень.
– Да, и все благодаря тебе. Если бы ты не заехал в ту яму, она никогда не оказалась бы в моих объятьях.
– Ну, спасибо. Она красотка, правда?
– Эй! – сказала Линдси, не отрывая глаз от журнала. – Это я красотка!
– Тише, тише, детка, – засмеялся ДК. – Слушай, Колин, Гасс говорит, ты не любишь «круизы», но айда с нами на охоту в следующие выходные?
– Спасибо за приглашение, – поблагодарил Колин.
Приглашение и вправду было необычным. Его раньше никогда и никуда не приглашал ни полузащитник, ни угловой, ни любой другой футболист. Но Колин тут же вспомнил причину, по которой он предпочел Катерину I Мари Караволли. Он считал, что в этом мире лучше держаться поближе к своим. Вспомнил и сказал:
– Только я стрелять не умею.
– Ну, свинозавра ты завалишь без проблем, – сказал ДК.
Гассан округлил глаза и едва заметно кивнул. Долю секунды Колин размышлял о том, чтобы отказаться от охоты, но все же решил, что должен пойти ради друга. Тот, кто не хочет быть эгоистичной сволочью, рассудил он, должен проводить время с друзьями, даже если не очень-то хочется. Даже если это может привести к гибели дикого кабана.
