— Покажи, как ты это делаешь.
За ужином Кит сидела напротив меня. Она отвергла шпинат, выставив вперед руку на манер полицейского. «Только не мне», — объявила она, и уж я точно не решилась бы ее уговаривать. Потом подвинула стул ближе к Доуси и ела, пригвоздив локтем к столу его руку. Доуси не возражал, хотя это мешало ему резать курицу. После ужина Кит мгновенно вскарабкалась к нему на колени, — очевидно, там ее законный трон. Доуси явно был увлечен общей беседой о голоде во время оккупации, но между тем успел сделать Кит кролика из салфетки. Сидни, ты знал, на острове перемалывали на муку птичий корм, пока тот не закончился?
Должно быть, я, сама не зная, сдала некий экзамен, поскольку Кит попросила меня уложить ее спать и рассказать сказку про хорька. Ей нравятся хищники, а мне? Я бы поцеловала крысу в губы? Я воскликнула: «Ни за что!» — и, кажется, утвердилась в ее фаворе: да, откровенная трусиха, но не притворюшка. Я рассказала сказку, она, на незаметнейшую четверть дюйма повернув голову, подставила мне щеку для поцелуя.
Какое длинное письмо — а ведь это лишь первые четыре часа из двадцати. Но отчета об остальных шестнадцати придется немного подождать.
С любовью, Джулиет
Джулиет — Софи
24 мая 1946 г.
Моя милая Софи!
Я на Гернси. Марк делал все возможное, чтобы остановить меня, но я упиралась как мул и шла напролом. Всегда считала упрямство одно из самых плохих своих черт, но на прошлой неделе оно пришлось кстати.
Когда пароход отчалил от берега и я увидела Марка на пирсе — высокого, с недовольной миной и, несмотря ни на что, готового на мне жениться, — я испугалась, что он, вероятно, прав: я полная идиотка. Минимум три женщины сходят по нему с ума — Марка подберут в три счета, а я останусь стареть в своей убогой квартирке, и мои зубы будут выпадать один за другим. Так и вижу: никто не покупает моих книг, я все шлю и шлю Сидни измятые, нечитабельные рукописи, а он из жалости притворяется, будто их публикует. И вот я с трясущейся головой, что-то бормоча под нос, тащусь по улице с жалкой репкой в авоське и газетой, заткнутой за башмак. Ты будешь посылать мне ласковые открытки на Рождество (будешь ведь?), а я буду приставать к посторонним людям с несвязными рассказами о том, как однажды почти что обручилась с издателем-мультимиллионером Маркхэмом Рейнольдсом. Люди будут качать головами: несчастная старушонка! Совсем чокнутая. Но безобидная.
Господи. Так и впрямь с ума сойти недолго.
На Гернси очень красиво. Новые друзья приняли меня так тепло и радушно, что я ни на секунду не усомнилась, стоило ли сюда ехать, — вот только сейчас кольнуло, когда задумалась о выпадающих зубах. Но бог с ними. Сейчас выйду на цветущий луг перед домом и побегу к утесам. А там упаду и уставлюсь в небо, которое нынче мерцает, точно жемчуг, буду вдыхать теплый аромат трав и притворяться, что Маркхэма В. Рейнольдса не существует в природе.
Вернулась. Прошло несколько часов — ное солнце ярко вызолотило облака, у подножия утесов рокочет море.
Марк Рейнольдс? Кто это?
С вечной любовью, Джулиет
Джулиет — Сидни
27 мая 1946 г.
Дорогой Сидни!
Коттедж Элизабет построен для приема гостей; он очень просторен. Внизу вместительная гостиная, ванная, подвал, огромная кухня. Наверху три спальни и ванная. Но самое замечательное — везде окна и морской воздух.
Я передвинула письменный стол в гостиной к самому большому окну. Единственный недостаток такой расстановки — постоянное искушение выйти на улицу и отправиться гулять над морем. Море и облака меняются каждую минуту, и оставаясь дома, боюсь что-нибудь пропустить. Сегодня утром море было усыпано солнечным однопенсовиками — а теперь покрыто лимонной цедрой. Писателям нужно жить глубоко на континенте или у городской помойки, иначе им никогда ничего не написать. Либо они просто должны быть трудолюбивее меня.
Если бы мне не хватало поводов восхищаться Элизабет (а мне хватает), достаточно было бы взглянуть на ее вещи. Немцы дали ей всего шесть часов на переезд из особняка сэра Эмброуза. По словам Изолы, она взяла с собой лишь несколько сковородок и кастрюль, вилок-ложек и прочей кухонной утвари (немцам осталось столовое серебро, хрусталь, фарфор и вино), рисовальные принадлежности, старый фонограф, пластинки и горы книг. Столько, Сидни, что времени толком не хватает рассмотреть — они заполняют шкафы в гостиной и переползают в кухонный буфет. Элизабет даже сложила высокую стопку у дивана в качестве столика, — правда, гениально?
В каждом закутке нахожу вещицы, которые рассказывают о ней много интересного. Она, как и я, подмечала все вокруг: на полках полно ракушек, птичьих перьев, засохших водорослей, камешков, скорлупы от птичьих яиц. Есть даже скелет, по-моему, летучей мыши. Пустяковины, валявшиеся на земле, через которые любой другой переступил бы и пошел дальше, а она разглядела их красоту и взяла домой. Интересно, она использовала это для натюрмортов? Может, здесь найдутся ее альбомы? Надо покопаться. Работа, конечно, прежде всего, но предвкушение интересных открытий точно Рождество семь дней в неделю.
Элизабет забрала из особняка одну из картин сэра Эмброуза. Портрет ее самой, думаю, лет восьми. Сидит на качелях в явном нетерпении, хочет скорей качаться, но вынуждена позировать. И по бровям ясно: страшно недовольна. Надутая физиономия в точности как у Кит. Мимика, должно быть, — вещь наследственная.
К моему коттеджу ведут ворота (деревенские, из трех брусьев, как положено). Луг полон полевых цветов, но у скал они сменяются жесткой травой и утесником.
Большой дом (за отсутствием лучшего наименования) — тот, который Элизабет приехала закрывать по просьбе сэра Эмброуза, — совсем недалеко от коттеджа. Замечательный, двухэтажный, в форме буквы L, из красивого серо-голубого камня. Шиферная крыша, мансардные окна, терраса по нижней части L. В конце — башня с окошками и видом на море. Огромные старые деревья в парке вырубили на дрова, но мистер Дилвин уже попросил Эбена с Илаем посадить новые деревья — дубы и каштаны. Также он планирует посадить вдоль кирпичных стен сада — как только их выстроят заново — шпалеры персиков. У дома очень красивые пропорции, а его широкие и высокие окна выходят на каменную террасу. Газон опять уже густой, зеленый; колеи, наезженные немецкими автомобилями и грузовиками, почти заросли.
Эбен, Илай, Доуси, Изола по очереди водят меня на экскурсии, за пять дней я успела побывать в десяти приходах острова. Гернси необычайно красив во всех ипостасях — поля, леса, живые изгороди, лощины, особняки, дольмены, дикие скалы, прибежища ведьм, тюдоровские амбары, нормандские каменные коттеджи. Практически обо всем рассказывают любопытные исторические байки (надо сказать, история Гернси полна беззаконий).
Гернсийские пираты отличались отменным вкусом — строили прекрасные особняки и величественные общественные здания. Сейчас всё это пребывает в плачевном состоянии и нуждается в ремонте, но архитектурное совершенство очевидно. Доуси показывал мне крохотную церквушку, сплошь в мозаике из кусочков фарфора и фаянса. Один священник трудился — должно быть, паству посещал непременно с кувалдой.
Мои гиды столь же разнообразны, как виды. Изола рассказывает о выброшенных на берег пиратских проклятых сундуках с выбеленными костями, о том, что прячет в амбаре мистер Холлет (говорит, теленка, но мы-то не дураки). Эбен описывает, как все выглядело до войны. Илай внезапно исчезает, а потом появляется с персиковым соком и ангельской улыбкой на губах. Доуси говорит меньше всех, но показывает настоящие чудеса — вроде той церквушки. И отходит в сторонку, чтобы я вдоволь насладилась зрелищем. Исключительно неторопливый человек. Вчера мы с ним шли по дороге вдоль утесов, и я заметила тропинку вниз, на берег.
— Это здесь вы познакомились с Кристианом Хеллманом?
Доуси удивился, но подтвердил, что да, здесь.
— А какой он был?
Я хотела представить себе всю сцену, но считала, что спросила зря, ведь мужчины совсем не умеют рассказывать друг о друге. Однако у Доуси получилось.
— Обычный немец, высокий блондин с голубыми глазами, — ответил он, — только умеющий сострадать.
С Амелией и Кит мы несколько раз ходили в город пить чай. Я полностью разделяю восторги Си-Си относительно вида на Сент-Питер-Порт со стороны моря. Гавань, город, круто взбирающийся в небо, вероятно, одни из красивейших в мире. Витрины магазинов на главной улице и улице Поллет ослепительно сверкают стеклами и заново наполняются товарами. Сент-Питер-Порт, конечно, не в лучшем виде — многие здания нужно восстанавливать, — но в воздухе, в отличие от нашего несчастного Лондона, не витает смертельной усталости. Наверное, благодаря яркому свету, чистому воздуху, цветам, растущим повсюду — в полях, по обочинам, между камнями мостовых.
