В связи с новой ситуацией мне понадобятся деньги. Много денег. Я прошу Вас переслать мне то, что накопилось за семь лет моей безупречной службы. В своем письме Вы обещаете по-прежнему платить мне за мои доклады. Поэтому продолжаю их.
Из Новгорода пришли известия, что месяц назад князь Иван явился туда разбирать жалобы, вершить суд над боярами и посадниками, обижавшими простой народ. Для улучшения правосудия он привел с собой несколько тысяч московской рати, которая разместилась в ближайших монастырях и деревнях. На берегу Волхова установили батарею новейших пушек, очень повышающих правдивость свидетельских показаний. Сам же князь со свитой, как водится, поселился на Городище, во дворце, куда пригласил на пир архиепископа Феофила — того самого, который приказал своему полку не вступать в битву на Шелони четыре года назад.
Потом начались пиры в самом Новгороде. Каждый боярин старался зазвать князя в гости и поднести ему богатые дары. Нет-нет, мы не будем называть это взятками или даже данью. Наверняка они подносились от чистого сердца, из любви к московскому владыке. Говорят, в каждом доме он получал, как минимум, кисет с золотыми, три-четыре тюка фламандского сукна (по 30 рублей каждый), бочонок вина, моржовый клык. Если все это умножить на двадцать боярских домов, осчастливленных князем, можно догадаться, что к Рождеству у него набралось подарков на длинный обоз. Никакой Санта Клаус в этом году ему не нужен.
Но главное происходило незаметно и в тишине. Под горестные вздохи монахов и иереев московский князь перевел в свою собственность такое количество монастырской и церковной земли, что на ней он сможет прокормить армию служилых ратников, которая не будет стоить ему ни копейки. А уж на верность таких воинов он сможет положиться в любом походе.
Во время судебных разбирательств шесть бояр были найдены виновными в разных нарушениях и отправлены в московские темницы. Среди них — младший сын Марфы Борецкой. Постараюсь впоследствии узнать, пировал ли у кого-нибудь из осужденных князь Иван. Но даже если и не пировал, мы не позволим себе делать из этого какие-то злопыхательские выводы. Московский владыка мирно приехал в свой город, был осыпан подарками и выражениями преданности, совершил несколько актов правосудия и мирно удалился. Единственное, что может заинтересовать и насторожить коллегию кардиналов в Риме: легкость, с которой единовластный повелитель приступает к конфискациям церковных земель. Если пример князя Ивана покажется королям и князьям Европы заразительным, последствия трудно предсказать.
Да, еще небольшая деталь: незадолго до приезда князя Ивана новгородцы поймали несколько московских лазутчиков и сбросили их с моста в Волхов. Конечно, предварительно им связали руки за спиной и насыпали песку за пазуху. Я уговариваю себя, что все же это лучше, чем медленно кипящий жир.
Желаю Вашему преосвященству светлого Рождества, Ваш
С. З.
Эстонский дневникВчера долго говорили с Алольцевыми о вере. Оказывается, дед Ермолая Лукича в 1427 году был схвачен как член секты стригольников и брошен в темницу на многие годы. Эта секта была очень сильна в Пскове в начале века. Во главе ее стояли люди уважаемые и начитанные. Их главное расхождение с православной церковью состояло в вопросе об обладании сокровищами земными, то есть деньгами и имуществом. Они также решително восставали против установившегося порядка, при котором места священников в церквах и епископов в епархиях распределялись за плату, «по мзде».
— Дед мой, и выйдя из тюрьмы, отказывался ходить в нашу церковь, рассказывал Алольцев. — «Не хочу, — говорил, — слушать вашего попа. Он по мзде поставлен, молитва его не чиста».
Стригольники учили, что не только священники могут проповедовать и крестить мирян. Апостол Павел призывал и простого человека нести людям Слово Божье. Нравы тогда в Пскове были свободные. Митрополит и патриарх слали гневные послания, обвиняли псковских священников в отступлении от церковных правил. Так, при крещении детей не погружали в воду, а только слегка обливали; для миропомазания использовали латинское миро, а не дорогое, ввозимое из Константинополя; вдовым попам разрешали снова жениться и служить.
Рассказывая, Алольцев и Людмила переглядывались, словно спрашивали друг друга, как далеко им следует заходить в опасной откровенности. Я был тронут их доверием. Но все же спросил, как они сами относятся к тому, что попы получают места за деньги, что потом берут плату за все церковные службы.
— Конечно, — сказал Алольцев, — попам тоже прожиток нужен. Святым Духом питаться еще не сподобились. Но вот отец Денис правильно говорит: «Чем богаче будут церкви и монастыри, тем больше ленивых и жадных потянется в монахи и священники. А чистой душе места будет все меньше».
— И еще он нам объяснял, — вступила Людмила, — что вера — это вино, а религия, обряды — кубок. Так я запомнила. Вера нас соединяет с Господом недаром мы причащаемся вином. А религия — с отцами, с предками, с соплеменниками. Хорошо, когда и то, и другое могут жить в согласии. Но бывает, что приходится выбирать между новой верой и религией отцов своих. Ведь и апостолам, слушавшим Христа, пришлось отступить от старой веры.
Ее слова запали мне в память. И я как-то по-другому стал думать про своего отца. Может быть, он тоже прошел через это испытание, когда в юности выбирал между новой верой и религией отцов. И хотел избавить меня от мучений такого выбора. Потому и согласился так легко отдать меня на воспитание в добрый католический дом.
Странную новую близость с Алольцевыми заронил в меня этот разговор. Вот, значит, и среди их предков маячит темная тень ереси. Они знают о ней, живут с ней, не осыпают память деда проклятьями.
Может, и мне следует умерить ненависть к отцу-еретику? Может, и мне нужно больше думать о собственных грехах и заблуждениях, чем о чужих?
О, подскажи, научи, направь!
Что дороже Тебе, важнее, праведнее: крепость кубка или вкус вина? Непримиримость в защите догматов или любовь к ближнему, который ищет других путей к Тебе?
Фрау Грете Готлиб, в Мемель, из Пскова, июль 1476Милая, милая Грета!
Не могу выразить и описать, какую чистую радость доставило мне твое письмо. Будто голос из нашего детства долетел до меня — детства, которое твоя (наша!) матушка сумела сделать таким счастливым. Ты нашла столь точные слова, чтобы описать эту смесь печали и умиротворения, которую родил в твоей душе ее уход в монастырь. Я испытал очень похожие чувства. Но правда ведь мы будем всегда помнить ее такой, какой она была, выводя нас на прогулку по улицам Любека: оживленной, принаряженной, встречающей улыбкой каждого встречного, радостно замечающей каждый распустившийся цветок, каждую пролетевшую птицу, каждый отблеск солнца на капле росы. И в то же время давай постараемся радоваться тому, что ей посчастливилось при жизни обрести покой души, который большинству людей может достаться только после смерти.
Но твоя юная душа, наверное, и мечтать не может о покое в эти дни. Представляю, какие стаи черных тревог слетаются на нее с утра каждый день. «Ах, хватит ли у меня сегодня в груди молока для маленького Эдварда? Ах, не слишком ли холоден сквозняк, текущий из открытого окна? Ах, опять этот противный рыбник катит свою тележку по улице! Только бы не задел мальчика своим дурным глазом!»
Конечно, заботы материнства наполняют собой каждую минуту твоей жизни. Но если вдруг наступит просвет, когда тебе захочется поделиться с близким человеком какими-то мыслями; или накатит вдруг волна необъяснимого страха; или останется тяжелый след в душе от встречи с неприятным человеком умоляю! возьми снова лист бумаги, обмакни перо в чернильницу и напиши мне обо всем, что тебя волнует. Мне так хочется узнать все-все про твою новую жизнь! Чем торгует твой муж, мейстер Готлиб, как выглядит ваш дом, что ты видишь из окна своей комнаты, нравится ли тебе священник в вашей церкви, далеко ли базар и лавки, освещена ли улица ночью? Нет такой мелочи, которая была бы мне неинтересной.
В надежде, что и тебе небезразлично, как протекает моя жизнь среди восточных вероотступников, расскажу о каких-то событиях последних месяцев. Матушка ведь давала тебе читать мои письма, так что о главном ты имеешь представление. Я с успехом управляю книжной мастерской, выступаю в роли переводчика при появлении в Пскове иностранных гостей и купцов, веду всю заморскую переписку моего хозяина Алольцева. Но раз в год он отправляется в далекие края, где все мои познания в языках были бы без пользы.
Западный берег Белого моря заселен племенами, которые среди русских известны под именем лопарей. Их языка не знает никто. Поначалу русские даже думали, что это племя немых. Они не отвечали ни на какие вопросы и при встрече спешили поскорее убежать в лес. Алольцев ездит к ним за моржовыми клыками и рассказывает о них поразительные вещи. Он только что вернулся из очередной поездки, и я попробую воспроизвести его рассказ. Вдруг и твой муж захочет проложить дорогу в те края — кое-какие сведения могут ему пригодиться.
