С самого начала Горбачев вознамерился включить в процесс преобразований «человеческий фактор». То есть разбудить в людях энергию, инициативу, энтузиазм. С точки зрения появившейся позже политологии, это означало - дать обществу естественное течение, инспирировать его «самодвижение». Но общество давно отучено было жить не по указке и вне окаменевших форм его организации. Заблуждение Горбачева понятно - оно от природной демократичности натуры. Тогда всем нам трудно, да и едва ли возможно было понять (тем более - согласиться!), что «естественное» развитие общества не может служить «совершенствованию» и «улучшению» строя («развитой социализм»), который всем надоел и при котором так плохо жилось.
Заметен был и акцент нового Генсека на повышение (и обновление) роли партии. Он - по инерции от самой сути советского строя - рассчитывал сделать КПСС авангардом и мотором реформ. Подобно тому, как в свое время Хрущев, правда, по другим мотивам, противопоставил «государственнику» Маленкову партию, которая при Сталине была в пренебрежении и под колпаком НКВД-КГБ. Прозрение к Горбачеву пришло с большим (и роковым!) опозданием.
1985год был годом выявления (и осознания) реального положения в стране и в мире. В распоряжении руководства страны оказались данные (и о них все меньше стеснялись говорить), свидетельствовавшие по сути о самом настоящем кризисе во всех жизненных областях. Стартовая платформа для глубоких реформ предстала весьма шаткой, а местами полуразрушенной.
Политбюро, Секретариат ЦК принимали, что называется, меры, но они сводились пока к традиционным - «повысить», «потребовать», «наказать», «поднять дисциплину», «показать пример», взывали к совести, сознательности, к долгу коммунистов и т.п.
Интенсивный выход на международную арену с новой внешней политикой диктовался прежде всего тяжелейшим внутриэкономическим состоянием страны. Нужно было срочно менять отношение Запада к Советскому союзу, прекращать конфронтацию, гонку вооружений, высвобождаться от невыносимого бремени ВПК и, может быть, наладить более эффективные внешнеэкономические связи. Сказывался тут попутно (и, пожалуй, главным образом) личностный момент - нравственное неприятие Горбачевым ядерной угрозы всему человечеству.
Здесь перемены обозначились. Но именно в результате «стиля», а отнюдь не каких-то очередных и всем надоевших разоруженческих и декларативных инициатив Москвы, которые тоже имели место.
Горбачев всем своим обликом, поведением, умением вести диалог, убеждать, аргументировать по существу, а не отделываться набившими оскомину банальностями, заронил в лидерах Запада и среди общественности надежду на прекращение наконец холодной войны.
Полагаю, обратило на себя внимание читателя слишком большое место, какое в материалах года занимает международное коммунистическое движение. Объясняется это, конечно, местом работы автора. Но сюжеты, которых он там касается, показательны и для политического процесса того периода.
Во-первых, сам главный персонаж этих сюжетов - Б.Н.Пономарев. Он был, по своим личным качествам и интеллектуальному багажу, далеко не самым скверным в верхнем эшелоне советского правящего слоя, в так называемой элите. Но он - типичная фигура среди деятелей, с которыми Горбачеву пришлось начинать перестройку, причем - не только в Москве, а в масштабах всей партии и государства. И к тому же далеко не у каждого из них были такие консультанты, которые в силу специфических обстоятельств, находились при Пономареве и пытались как-то корректировать его поведение и действия в горбачевском духе.
Во-вторых, из этой международно-коммунистической тематики дневника видна очень существенная, принципиального значения сторона в положении Советского Союза. Он объективно и стремительным темпом переставал быть идеологической державой. .Вследствие того, что МКД давно уже не было реальным фактором мирового развития, потеряло всякую историческую перспективу. Действовала лишь на глазах убывающая инерция. По той же инерции КПСС продолжала изображать из себя ведущую силу МКД. Но делала это - в лице реального руководства, олицетворяемого Горбачевым и его ближайшими тогда соратниками, - все более неохотно, вроде как отдавала дань унаследованному от Ленина и Октября «интернациональному долгу». При этом (вопреки стараниям Пономарева и ему подобных) старалось избавиться от коминтерновских методов отношений с «братскими партиями». Все отчетливее чувствовалась в руководстве и в рядах КПСС неосведомленность в делах комдвижения. И все откровеннее говорилось о том, что пора избавиться от бремени (в том числе и финансового) «старшего брата».
Для практической, особенно новой внешней политики, оно стало ненужным и даже вредным. Компартии уже не могли выполнять роль инструмента не только внешней политики СССР, но даже пропаганды в его защиту. Они окончательно к этому времени разочаровались в нем как «светоче будущего». Впрочем, Горбачев попытался сделать их «просто бескорыстными друзьями».
То же в какой-то степени относилось и к «национально-освободительному движению», особенно впечатляюще это видно на афганской проблеме.
В-третьих, сюжеты, связанные с деятельностью Международного отдела ЦК, развенчивают глубокое, застарелое заблуждение на Западе (отчасти культивируемое ЦРУ и т.п. организациями для целей холодной войны), будто именно здесь был центр подрывной деятельности Москвы, будто Пономарев был тем самым «серым кардиналом», который командовал и разведкой (КГБ), и МИДом, и прочими внешнеполитическими органами, вообще определял всю внешнюю политику СССР.
В-четвертых, наглядно предстает роль и положение «спичрайтеров» в КПСС’овской системе руководства страной, когда политика вырабатывалась и объявлялась главным образом через подготовку речей главных начальников, не способных ни мыслить, ни (как правило) грамотно писать. Эти «аппаратчики» вместе с некоторыми интеллигентами «со стороны», сочиняя речи не для себя, пытались вносить элементы здравого смысла в политику. А попутно, поскольку их и внутри и вовне воспринимали как представителей ЦК(!), своим поведением, образованностью, не всегда ортодоксальными мыслями и словами давали понять urbi et orbi, что, раз поблизости от самого «верха» есть такие люди, значит не все еще безнадежно в этой стране, какой-то человеческий ресурс для горбачевского новаторства имеется.
Таков этот 1985 год, в основном «год стиля», изменившего атмосферу в стране и отчасти вовне. Теперь он вспоминается, - по крайней мере, теми, кто тогда с энтузиазмом ринулся в горбачевскую политику, - в некотором даже романтическом ореоле.
