Молодой человек ее заметил. У него было узкое лицо с проницательными синими глазами. Короткая ровная борода, голова обрита.
— Ох, прошу прощения, светлость, — проговорил он тоном, выдававшим образованного и вежливого человека. — Я думал, это альков Ясны Холин.
— Так и есть, — сказала Шаллан.
— А-а. Вы тоже ее ждете?
— Да.
— Я не причиню вам ужасных неудобств, если тоже здесь подожду?
У него был легкий гердазийский акцент.
— Разумеется, нет, ревнитель. — Она уважительно кивнула и поспешно собрала свои вещи, освобождая для него место.
— Светлость, я не могу занять ваш стул! Я принесу себе другой.
Она протестующе вскинула руку, но ревнитель уже вышел. Вернулся быстро, неся стул из другого алькова. Молодой человек был высоким, худощавым и — думая об этом, Шаллан ощутила легкую неловкость — довольно красивым. Ее отцу принадлежали только три ревнителя, и все пожилые. Они путешествовали по его землям, навещали деревни, проповедовали, помогая крестьянам достигать Вех в их Славе и Призвании. В ее коллекции имелись их портреты.
Ревнитель опустил стул и замешкался перед тем, как сесть, глядя на стол.
— Вот это да... — сказал он с удивлением.
На миг Шаллан решила, что он читает ее письмо, и почувствовала беспричинный приступ паники. Ревнитель, однако, разглядывал три рисунка, что лежали на краю стола, ожидая лакировки.
— Это ваше, светлость?
— Да, ревнитель, — сказала Шаллан, опустив глаза.
— Ну что же вы так официально! — воскликнул ревнитель, подавшись вперед и поправляя очки, чтобы лучше рассмотреть ее работу. — Прошу вас, я брат Кабзал или просто Кабзал. Честное слово, этого достаточно. А вы?
— Шаллан Давар.
— Светлость, клянусь золотыми ключами Веделедев! — Брат Кабзал выпрямился. — Это Ясна Холин научила вас так обращаться с карандашом?
— Нет, ревнитель, — ответила она, продолжая стоять.
— И опять этот официоз, — заметил он и улыбнулся. — Скажите, я такой страшный?
— Меня с детства учили уважать ревнителей.
— Что ж, сам я считаю, что уважение — нечто вроде навоза. Если его использовать по необходимости, все начнет буйно расти. Но если перестараться, будет просто сильно вонять.
Его глаза сверкнули.
Ей послышалось или ревнитель — слуга Всемогущего — только что говорил о навозе?!
— Ревнитель — представитель самого Всемогущего, — сказала Шаллан. — Продемонстрировать вам свое неуважение означало бы сделать то же самое по отношению к Всемогущему.
— Понятно. Значит, вы бы так себя повели, появись здесь сам Всемогущий? Столь же официально, с поклонами?
Она поколебалась.
— Вообще-то, нет.
— Хм, и как же тогда?
— Полагаю, я бы закричала от боли, — сказала Шаллан, не задумываясь. — Поскольку написано: слава Всемогущего такова, что любой, кто на него взглянет, тотчас же обратится в пепел.
Ревнитель в ответ на это рассмеялся:
— Несомненно, мудрые слова. Но прошу вас, сядьте.
Она с неохотой повиновалась.
— Вас все еще что-то беспокоит. — Он взял портрет Ясны. — Что я должен сделать, чтобы вы расслабились? Забраться на этот стол и станцевать джигу?
Она удивленно моргнула.
— Нет возражений? Что ж... — Брат Кабзал положил портрет и начал взбираться на стул.
— Нет, прошу вас! — Шаллан вскинула свободную руку.
— Вы уверены? — Он окинул стол оценивающим взглядом.
— Да, — ответила девушка, представляя себе, как ревнитель спотыкается, делает неверный шаг и, упав с балкона, камнем падает на пол в десятках футов внизу. — Честное слово, я больше не буду демонстрировать уважение!
Он тихонько захихикал, спрыгнул и сел. Потом наклонился к ней, словно заговорщик:
— Угроза джиги на столе работает почти всегда. Мне лишь раз пришлось ее сплясать, когда я проиграл пари с братом Ланином. Старший ревнитель нашего монастыря от ужаса чуть кверху килем не перевернулся.
Шаллан с трудом сдержала улыбку:
— Вы ревнитель, вам запрещено иметь собственность. Что же вы ставили?
— Две глубоких понюшки аромата зимней розы и тепло солнечного света на коже. — Он улыбнулся. — Иногда приходится как следует пофантазировать. После того как тебя на протяжении многих лет маринуют в монастыре, этому можно научиться. Итак, вы собирались объяснить мне, где обучились столь хорошо рисовать.
— Практика. Думаю, в конечном счете так учатся все.
— И опять мудрые речи. Я начинаю сомневаться, кто из нас ревнитель. Но вас, безусловно, кто-то обучал.
— Дандос Масловер.
— О, если кого и можно назвать истинным мастером карандаша, то как раз его. И все же... не то чтобы я сомневался в ваших словах, светлость, но я заинтригован: как мог Дандос обучать вас искусству рисунка, если — насколько я помню — он вот уже триста лет страдает весьма серьезным и неизлечимым недугом, именуемым смерть?
Шаллан покраснела:
— У моего отца была книга с его наставлениями.
— И вы научились этому, — сказал Кабзал, беря ее набросок Ясны, — по книге.
— Э-э-э... ну да.
Жрец перевел взгляд на рисунок:
— Надо бы мне побольше читать.
Шаллан невольно рассмеялась и запечатлела образ ревнителя: вот он со смесью восхищения и растерянности на лице изучает рисунок, одним пальцем потирая щетину на подбородке.
Он любезно улыбнулся и положил набросок на стол:
— У вас есть лак?
— Да, — сказала она и достала из сумки пузатый флакон с распылителем, похожий на те, в каких обычно держат духи.
Он взял маленькую бутылочку, открутил заглушку в передней части, хорошенько встряхнул и опробовал лак на тыльной стороне ладони. Удовлетворенно кивнул и потянулся к наброску:
— Непозволительно было бы смазать такую работу.
— Я сама могу залакировать. Не стоит вам утруждаться.
— Это не труд; это честь. Кроме того, я же ревнитель. Мы места себе не находим, если нам не удается заниматься той работой, которую люди могли бы сделать и сами. Я это делаю ради собственного удовольствия.
Он начал наносить лак, аккуратно прыская на страницу.
Девушка едва сдерживалась, чтобы не выхватить набросок. К счастью, ревнитель действовал осторожно, и лак лег ровно. Он явно делал это не впервые.
— Вы из Йа-Кеведа, видимо? — спросил брат Кабзал.
— Волосы подсказали? — Шаллан подняла руку к красным волосам. — Или акцент?
— То, как вы относитесь к ревнителям. Веденская церковь, без преувеличения, самая ревностная хранительница традиций. Я дважды бывал в вашей милой стране; хоть кухня пришлась по нраву моему желудку, то, как вы кланяетесь и заискиваете перед ревнителями, вызывало у меня неловкость.
— Возможно, стоило пару раз станцевать на столе.
— Я об этом думал. Но мои братья и сестры из вашей страны, скорее всего, упали бы замертво от стыда. Не хотелось бы иметь такое на своей совести. Всемогущий недобр с теми, кто убивает его священников.
— Думаю, он не одобряет убийства как таковые, — ответила она, по-прежнему наблюдая, как он наносит лак. Странно было видеть, что кто-то другой трудится над ее рисунками.
— И что светлость Ясна думает о ваших способностях? — спросил он, не прерываясь.
— Сомневаюсь, что ей есть до этого дело, — сказала Шаллан и скривилась, вспомнив их разговор. — Похоже, она не великий ценитель изобразительных искусств.
— Наслышан. Увы, это один из ее немногих недостатков.
— А другая маленькая проблема заключается в том, что она еретичка?
— Именно, — с улыбкой согласился Кабзал. — Должен признаться, входя сюда, я ждал безразличия, а не почтения. Как же вы сделались частью ее свиты?
Шаллан вздрогнула, впервые сообразив, что брат Кабзал принял ее за одну из секретарш светледи Холин. Возможно, за ученицу.
— Вот зараза... — пробормотала она.
— Гм?
— Брат Кабзал, кажется, я невольно ввела вас в заблуждение. Я никак не связана со светлостью Холин. Пока, по крайней мере. Я пыталась убедить ее взять меня в ученицы.
— А-а, — сказал он, завершая лакировку.
— Простите.
— За что? Вы не сделали ничего плохого. — Он подул на рисунок и перевернул, показывая ей. Лакировка была безупречной, ни единого потека. — Дитя, вы не окажете мне услугу? — Жрец отложил лист.
— Что угодно.
Он вскинул бровь, услышав это.
— В рамках здравого смысла, — прибавила она.
— И кто же установит эти рамки?
— Видимо, я.
— Какая жалость. — Кабзал поднялся. — Тогда я ограничу себя сам. Не могли бы вы сообщить светлости Ясне, что я заходил ее проведать?
— Она вас знает?
Что общего могло быть у гердазийского ревнителя с Ясной, убежденной безбожницей?
— О, я бы так не сказал. Но надеюсь, она помнит мое имя, поскольку я уже несколько раз просил об аудиенции.
Шаллан кивнула, вставая:
— Полагаю, вы хотите обратить ее в истинную веру?
— Она представляет собой уникальный вызов. Не думаю, что я смогу жить спокойно, если хотя бы не попытаюсь ее переубедить.
