того, что ваш отец был убит «канцлером». Нет также неопровержимых доказательств того, что сестра вашего отца тоже была убита им. Наконец, и у меня нет никаких доказательств — ни общих, ни частных, так сказать... то есть я не могу быть уверен, что все происшедшее на «Титанике» описано вами правдиво. И кроме того, я не могу быть уверен в том, что Румянцев первым достал свое оружие, а вы только оборонялись... Ведь вы и раньше хотели убить его, не так ли?
Дубофф как-то мучительно улыбнулся и кивнул.
— Наконец, я не могу утверждать, что он убит именно вами, — добавил я. — В настоящую минуту могу лишь подозревать вас.
— Я предусмотрел ваши выводы, — сказал Дубофф.
— Надеюсь, — в самом деле понадеялся я, стараясь не думать о дальнейшем развитии событий. — Я надеюсь, что вы предусмотрели хоть одно, но очень веское доказательство в свою пользу. Надеюсь также, что оно окажется оригинальным.
— В каком смысле? — удивился Дубофф.
— Не станете же вы пользоваться «доказательством» своего антипода... — таков был мой самый сильный ход.
Дубофф переменился в лице. Он засиял так, будто суд только что прочел над ним оправдательный приговор. Он расправил плечи и вздохнул с необыкновенным облегчением.
— Вы... как бы это сказать?.. вы очень достойный партнер в деле, — назвал он меня, широко улыбаясь. — Да, я приготовил одно такое доказательство. Только одно. И я тоже очень надеюсь, что вы оцените его.
Аккуратным движением руки он перевернул револьвер дулом в свою сторону, поднял его со стола и, потянувшись ко мне, положил свое оружие прямо передо мной.
— Вот мое доказательство, — сказал он и снова откинулся назад.
Не помню, чтобы я растерялся в эту минуту. Теперь мне кажется, что у меня куда-то пропали все чувства и все мысли.
Я просто взял оружие со стола и осмотрел его. Это был револьвер системы Кольта. Я заглянул в гнезда барабана: лишь одно оказалось пустым.
Как только я начал щелкать барабаном, Дубофф неторопливо поднялся и так же неторопливо взял свою шляпу с края стола.
— Вы приняли решение? — деловито спросил он.
Я ничего не ответил ему... Я не знал, что ответить. Я солгу, если скажу, что во мне боролись чувство долга с чувством чести. По-моему, во мне ничто не боролось. Я просто равнодушно наблюдал, как он с намеренной медлительностью удаляется к двери.
Там, уже выходя, он еще раз повернулся ко мне и сделал короткий поклон.
— Если вы приняли решение, — спокойно проговорил он, — то прошу вас довести дело до конца: использовать мое доказательство в течение последующих двадцати четырех часов... Я искренне благодарен вам. Прощайте...
И он исчез.
Ровно через двадцать четыре часа я пришел в рабочий кабинет Аркадия Францевича Кошко. Начальник уголовной полиции часто задерживался на работе допоздна. Он уделил мне достаточно времени, чтобы я вкратце, без живописания ярких сцен и психологических экскурсов, изложил свои сведения о «Деле привидений «Титаника» и попросил полной отставки.
Сначала Аркадий Францевич покачал головой, потом, к моему глубокому изумлению, таким же движением, как это делал Дубофф, достал свои часы и с досадой взглянул на циферблат. Взглянул и затем печально вздохнул.
— Да вы уж не торопитесь теперь, голубчик... с этой своей отставкой, — хмуро проговорил он. — Уж в крайнем случае могли бы пригласить его на свое место. Служи он в сыске, цены бы ему не было.
Он еще немного помолчал и добавил:
— Вы несомненно очень умны, дорогой Павел Никандрович, но еще не слишком благоразумны. Ничего страшного. Это по молодости.
На том мы и расстались. Я ушел, очень хорошо понимая, что оправиться не смогу и мое, так сказать, «служебное хладнокровие» подорвано на всю жизнь: память уже не даст покоя.
Шел к концу октябрь 1916 года... И мы еще не видели во тьме тот огромный айсберг, что уже неумолимо приближался к кораблю, который назывался Россией.
V
Ровно через два года, в октябре 1918-го, поздним вечером раздался дробный стук в дверь моей квартиры.
Так началось новое действие... Московские декорации были уж не те. Я уже не просил швейцара пропустить ко мне гостей и уже не был беспечен, а лихорадочно размышлял, нести к двери заряженный браунинг или поостеречься. Решил, что для встречи брать его не стану. Окажись там какой-нибудь большевистский «разъезд» — будет хуже.
Дождавшись повторного стука, я пошел в прихожую и встал сбоку от двери — на тот случай, если начнут палить сразу. Затем вежливо, но решительно задал вопрос.
— Господин Старков, — слабо донесся женский голос, — откройте, умоляю вас!
Удивившись, я приоткрыл дверь — и был поражен окончательно. Поздними гостями были Анна Всеволодовна Белостаева и ее американский брат.
Войдя, они сами поспешили затворить за собой дверь.
— Это мой брат, — сторонясь, представила гостья своего спутника.
У нее на лице был написан сильный испуг.
— Мы неплохо знакомы, — с поклоном ответил я и протянул ему руку.
В прихожей было довольно сумрачно, но я заметил, что Дубофф очень бледен и лицо его покрыто крупными каплями испарины.
— Извините, руки подать не могу, — хрипло проговорил он, — испачкана...
Заметил я и то, что правую руку он держит под бортом пальто, словно прижимая к боку какой-то предмет.
— Господин Старков! Он очень сильно ранен, но запретил об этом говорить! — срывающимся шепотом выдала его сестра.
Меня бросило в жар.
— Покажите! — решительно потребовал я и сам отвел в сторону борт его расстегнутого пальто.
Его рука и весь костюм от кармана донизу был уже залит кровью. Пуля попала чуть ниже ребер. Рана, несомненно, была очень опасной, а выдержка Дубоффа была поистине героической.
— Вам нужен доктор! — сказал я, зная где найти Варахтина.
— Никаких докторов! — отрезал Дубофф. — Прошу вас уделить мне ровно минуту — выслушать и не перебивать. Затем вы примите решение.
Он с трудом сдержал стон и заметно согнулся.
— Пойдемте, я положу вас, — предложил я.
— Нанесу крови... Опасно, — выдавил он и тут собрал все свои силы и вновь распрямился, чтобы смотреть мне прямо в глаза. — Вы здесь единственный человек, кого я знаю и кому полностью доверяю. Мне — конец... Не перебивайте... Анна, я требую, возьмите себя в руки! (Его сестра в эти мгновения закрыла лицо
