Александр Амзин - В ночи

Он парит, и знает, что парит. Ему нравится парить. Он парит не сам скорее, это чувство схоже с увлекаемым мощным воздушным потоком лёгким пером - сочиняются оды, перебор вариантов идёт легко и естественно; все ответы эпилептика в таком состоянии - веселы и непринужденны - он рвётся вверх и там находит совершенство, он увеличивает скорость и неожиданно обнаруживает себя в камере предварительного заключения, а врач с кислой миной трёт ему локтевой сгиб и ставит на ноги. В воздухе пахнет кислятиной, и забывается то восхитительное чувство сопричастности к совершенному, к единственному. Hевероятно болит голова.

- Больше?

- Да, - кивает Герман. - Больше. А ещё люди уходят в молчание после полёта.

- Когда я увидел тебя там, у телевизора...

- Я летал.

Коричневый мир. Мир пыток, мир боли. Мир одиноких. Ты одинок даже в переполненном вагоне метро. В воздухе пахнет коммунальной квартирой запах гниения, запах разложения, запах давно немытой плоти. Все ступени обязательно исхожены. Все аппараты напоминают тебе вещи пятидесятилетней давности, и ты сам начинаешь понимать, что позади ничего не осталось, что выпали все воспоминания, кроме самых обычных - можно говорить, можно писать, глотать, не жуя, еду, можно даже спорить о политике - всё равно это не приносит никакого удовлетворения.

Коричневый мир - сигнал деградации.

- Я...уже...неделю...в коричневом.

Голос его прервался, и тут я понял, что он был прав. Приступы начались. В тёмной, не тёплой комнате пошёл смрад и хрипение, и всё вдруг остановилось, лишь часы отстукивали секунды, а стрелка неторопливо отходила от одной метки к другой.

Бойся приступов, которые начавшись, могут не прекратиться.

Бойся.

Чёрт, почему это с ним случилось? Я схватил его за руку, но рука постоянно вздрагивала, и примерно каждые две минуты он напрягал её, пытаясь вырвать. Я сидел неподвижно и думал, поступает ли ещё воздух, дышит ли он, уже не человек, окончательно не человек - живёт ли он.

И с рассветом я перепоручил его доктору, а сам собрал чемодан и отправился прочь.

Hа улице было тихо.

Hа столбах висели указатели:

"Серый мир"

"Ржавый мир"

"Коричневый мир"

"Синий мир"

Подумав, я побрёл по избитой серой дороге. Герман летал под облаками, и я слышал его радостные вопли.