ходьбе, будто готовясь в любую секунду сорваться на бег.
Тэк видит ее в тот же миг, что и я, поэтому слегка сползает вниз по
сиденью, словно боится, что Лина заметит нас. Но она слишком
сосредоточена. Она слегка задерживается у входа в клинику, а затем
проскальзывает внутрь.
В любой момент. Воздух в фургоне стоит влажный, и я чувствую, как
моя кожа становится липкой. Окна запотели от нашего дыхания. Я
едва успеваю подавить новый приступ тошноты: на это нет времени.
Спустя пару минут Тэк вздыхает и тянется за пиджаком, лежащим
свернутым между нашими сиденьями. Он расправляет его и с трудом
просовывает руки в рукава. Он так забавно смотрится в нем, как
медведь, наряженный в цирковой костюм. Но об этом я умалчиваю.
- Готова?
- Не забудь вот это, – я протягиваю Тэку маленькое ламинированное
удостоверение. Оно старое, покрытое пятнами, и фотография на нем
практически неразличима – что, в общем-то, нам на руку, потому как
его настоящий владелец, доктор Говард Риверс, был на двадцать
фунтов тяжелее и десять лет старше, чем Тэк.
Опять же, Говард Риверс на самом деле был не Говардом Риверсом, а
Эдвардом Кауффманом, уважаемым доктором из Мэйна, работавшим
над тем, чтобы уберечь от делирии наши дома и школы. У доктора
были связи в аппарате губернатора, который финансировал
медицинские центры в самых бедных частях города. Тем не менее, в
тайне он являлся противоречивой личностью и крайне радикальным
членом сопротивления и был известен тем, что подпольно делал
аборты неисцеленным, которые забеременели и отчаянно пытались
это скрыть.
Он годами создавал фальшивые удостоверения для ненастоящих
докторов, помогая таким образом увеличить поставку медикаментов и
антибиотиков в Дебри.
Настоящий Эдвард Кауффман мертв – уже два года. Он был пойман
полицейскими во время оперативного эксперимента и казнен через
две недели. Но большинство из его фальшивых имен и удостоверений
личности уцелело. И они до сих пор в обиходе.
Тэк крепит ламинированную карточку к пиджаку: – Как я выгляжу?
- Как врач, – отзываюсь я.
Он смотрится в зеркало заднего вида и безуспешно пытается
пригладить свои волосы.
- Не забудь, – напоминает мне Тэк. – Парковка на Двадцать четвертой
улице. Я буду ждать вас там.
- Хорошо, – я стараюсь игнорировать странное ощущение у себя в
животе: большее, чем тошнота. Это нервное. Ненавижу нервничать,
это проявление слабости. Это напоминает мне о прошлом, о звенящей
тишине моего старого дома и назревающей, растущей буре отцовского
гнева.
Каждый раз, убивая кого-либо, я представляю себе его лицо.
- Будь осторожна, Рэй. – На секунду я вижу перед собой Майкла,
мальчика, которого больше никто не может видеть. Лицо открытое, как
у ребенка. Испуганное. – Лучше бы ты предоставила всю трудную
работу мне.
- А мне тогда какое удовольствие? – приложив ладонь к губам, я кладу
ее на грудь Тэка. Это наш знак. Ни один из нас не отличается
сентиментальностью, да и к тому же, это слишком рискованно –
целоваться здесь, в Зомбилэнде. – Увидимся на той стороне.
- На той стороне, – эхом откликается он и, выскользнув из фургона,
быстрым шагом пересекает улицу.
Я отсчитываю шестьдесят секунд, привожу в порядок свою одежду,
повернув зеркало, осматриваю зубы. Нащупываю спрятанный в
кармане куртки пистолет и проверяю карманы джинсов. Все в порядке.
Все на месте. Отсчитываю еще шестьдесят секунд, что помогает мне
справиться с нервами. Бояться нечего.
Я знаю, что я делаю. Мы все знаем. И очень хорошо.
Иногда я представляю, как я и Тэк рушим весь план – проигрываем
войну, всю эту борьбу, противостояние. Говорим «прощай», «увидимся
нескоро». Мы отправляемся на север и там сооружаем свой хоумстид,
вдали от всех и вся. Мы умеем выживать. Мы смогли бы. Ставили бы
ловушки и силки для дичи, удили рыбу, выращивали овощи.
Обзавелись бы целой кучей детишек и представляли бы, что другого
мира не существует. Пусть он хоть взорвется, мне все равно.
Мечты.
Прошло уже больше двух минут. Я открываю дверь фургона и
спрыгиваю на обочину тротуара. От дождя не осталось и следа –
теперь на улице стоит туман, а по водостоку по-прежнему хлещет
вода, унося с собой смятые кофейные стаканчики, окурки, рекламные
листовки.
Когда я толкаю входную дверь клиники, то словно попадаю в другой
мир: плотный зеленый ковер, начищенная до блеска фурнитура,
огромные настенные часы, отсчитывающие время. Не самое худшее
место, чтобы умереть, как по мне.
Тэк стоит у стойки ресепшен, постукивая по ней пальцами. Он
вскользь оглядывает меня, когда я вхожу в помещение.
- Прошу прощения, доктор, – лаборантка, сидящая за столом, яростно
жмет на кнопки телефона. Ее толстые пальцы унизаны тяжелыми
кольцами, глубоко врезающимися ей в кожу. – Проверка сегодня?
Должно быть, какая-то ошибка…
- Это запланированное мероприятие, – произносит Тэк голосом
старого располневшего исцеленного. – Все клиники подлежат
ежегодной контрольной…
- Извините! – подойдя к стойке, я громко прерываю его. Я немного
изменяю походку, просто для забавы. Мы с Тэком позже посмеемся
над этим. – Извините, – повторяю я чуть громче. Слишком громко для
открытого пространства.
- Подождите минутку, – просит меня лаборантка. Она поднимает
трубку и придерживает ее подбородком. Затем незамедлительно
оборачивается к стоящему рядом Тэку. – Прошу прощения, вы и
представить не можете, насколько мне стыдно за…
- Не стоит извинений, – отвечает тот. – Просто позовите кого-нибудь,
кто мог бы мне помочь.
- Эй, – я опираюсь на стойку обеими руками. – Послушайте, я к вам
обращаюсь.
- Мэм? – лаборантка теряется от страха. Уверена, она думает, что
клинику закроют лишь из-за того, что она перепутала даты плановой
проверки. – Я немного занята. Если у вас назначена встреча,
распишитесь и присядьте…
- Нет, мне не назначено! – я явно преувеличиваю, практически кричу
на нее. Тэк весьма правдоподобно смотрит на меня с отвращением. –
Я не собираюсь ждать! У меня эта жуткая сыпь, зудит все тело!
Я расстегиваю пояс и начинаю стаскивать с себя штаны, словно
собираясь показать ей свой голый зад. Тэк отпрыгивает назад, слегка
вскрикнув от омерзения, и тогда лаборантка практически отшвыривает
телефон от себя и бросается из-за стола.
- Сюда, мэм, пожалуйста, – она цепко хватает меня за руку. Я
чувствую запах ее пота, перемешавшийся с ароматом духов. Она
быстро уводит меня прочь от ресепшена – подальше от доктора
Говарда Риверса с его проверкой – чтобы я не могла никоим образом
навредить или помешать работе клиники. Мы проходим через
несколько двойных дверей и, наконец, оказываемся в длинном белом
коридоре. Я ощущаю всплеск возбуждения, легкий скачок адреналина,
как и каждый раз, когда все идет по плану. Свободной рукой я
нащупываю у себя в правом кармане кусок тряпки и маленькую
бутылочку и откупориваю ее большим пальцем. Содержимое
выливается на ткань, пропитывая ее. Ацетон, отбеливатель, и тепло.
Не так хорош, как хлороформ, но тем не менее.
- Доктор осмотрит вас через минуту, – говорит мне лаборантка. Она
пыхтит от напряжения, когда тянет меня вперед. Она буквально
вталкивает меня в маленькую смотровую комнату и останавливается,
держась за дверную ручку и тяжело дыша – ее грудь вздымается под
больничной униформой. – Если вы подождете здесь…
- Ненавижу ждать, – я делаю шаг вперед и зажимаю ей рот тряпкой.
Она грузно падает вниз, когда ее тело обмякает.
Развяжи меня. Я помогу тебе.
Эти слова засели у меня в голове: насмешка и обещание. Я не
думала, что могу доверять ему. Это было бы предательством –
Грэндма и прочих хоумстидеров, принявших нас с Блу. Если бы меня
поймали, если бы Вор обманул нас – мне бы пришлось заплатить за
это. Возможно, меня бы связали и бросили в изолятор, пока
остальные обговаривали мою дальнейшую судьбу.
Но Блу не становилось лучше.
Я была так напугана – напугана всем, что происходит – маленькая
костлявая соплячка, принявшая необдуманное решение сбежать и не
знавшая, что ей делать дальше. Мой отец всегда говорил, что я
глупая, жалкая неудачница. И тогда, быть может, он был прав.
Я знала, что Вор ничего не боялся: я была уверена в этом. Не боялся
ни меня, ни других хоумстидеров. Ни даже смерти.
Когда Блу стала захлебываться кашлем и сипеть во сне – и секунд на
десять перестала дышать перед тем, как сделать вздох – тогда я
