ошибку.
Я передвигаю свои рунные камешки, аккуратно кладу инкантации. «Кладу» — это наш профессиональный жаргон. Ведьма чары «набрасывает». Колдун — «кладёт». Её заклятия легки, стремительны, словно осенний листок на ветру; наши — солидны, основательны, каменные глыбы в основании фундамента.
Но сейчас у меня ничего не получается.
Никакой дорожки отхода. Отпорные круги целы. Кажется, что Манюня вдруг отрастила крылья несмотря на то, что «курица не птица». А уж избушка-несушка тем более. Нет, теоретически она, как магическое сооружение, могла быть поднята в воздух, но при совершенно особых обстоятельствах и совершенно особыми личностями.
Не приведи Высшие нас с такими столкнуться.
Короче, ничего не понимаю.
Проверяю формулы. Лезу в справочник. Да нет, всё верно, всё, как должно быть! Но чары не работают, вообще, совсем.
Стыд-позор, конечно. Как Бри в глаза смотреть? А она ведь верит мне, ждёт…
Одним махом гашу курильницы.
Нет, тут точно не эльф поработал. Не знаю, кому и зачем понадобилась Манюня вместе с Рашпилем, но кому-то точно понадобилась. И мне очень не нравятся даже самые первые мои предположения на тему, кто это мог быть.
— Значит, так. Сейчас мы пойдём спать, утро вечера мудренее. С рассветом отправимся на место.
— А… а ты нашёл, куда он её увёл? — Бри делает круглые жалобные глазки и хлопает ресницами.
— Нет, — честно говорю я. — Не нашёл. И это плохо.
— Но как же…
— Не эльф это был.
Бри бледнеет. Сжимает кулачки.
— А… а кто же?
Кто, кто… лучше не думать, кто.
— Неважно. Кто-то, магическим путём изменивший внешность, притворившийся эльфом.
— А может, дракон? — вдруг с надеждой выдаёт Бри, и взгляд у неё на миг становится томным, с этакой поволокой.
Ну конечно. По легенде, драконы могут принять любой облик, в смысле — любого разумного существа, но всему предпочитают эльфов.
— А зачем дракону твоя избушка? Что он с ней делать станет? Яичницу из её яиц?
Бри вздыхает. Да уж, девочки такие девочки, ведьмочки такие ведьмочки. Подавай им дракона великого, непонятного и несчастного (глубоко, втайне). Которого они (разумеется, только они) смогут понять, приголубить, излечить и на себе женить.
— Я ему так верила… Он так красиво говорил… Так красиво ухаживал… как никто другой… — голос у неё опять начинает ломаться. — Он знает язык цветов… в совершенстве… И каждое утро я получала букет… но не срезанных цветов, нет! Они были живые, они все росли вместе…
— Стоп. Тёмный эльф дарил тебе живые цветы?
— Н-ну д-да… — запинается Бри.
— Тёмные эльфы, — говорю я не без раздражения, — прекрасно разбираются в драгоценностях, в самоцветных камнях и в благородных металлах, не хуже гномов. Но ты слышала хоть раз, чтобы тёмный эльф хоть что-то понимал бы в цветах?! И уж тем более — дарил их живыми?!
— А… э… — лепечет Бри. — Я… я об этом не подумала…
Вздыхаю.
— Ты была влюблена. Но чтобы ведьма не обратила внимание на такое — это…
— Ну не ворчи, ну пожалуйста! — молит Бри. — Не ругай меня! Хочешь, чтобы я опять плакала?
Не хочу я, чтобы она плакала. Но вот что делать с этим типом, угнавшим Манюню, я, признаться, понимаю всё меньше.
Я не понимаю, зачем она ему. И не понимаю, почему он ждал так долго и…
И почему он оставил Бри в живых.
Если я прав, то похитителю убить такую, как она, — раз плюнуть.
Однако он не убил, а терпеливо ждал, пока наша безголовая летающая ведьмочка не оседлает помело и не отправится на Брокен.
И этого терпения я тоже не понимаю.
А когда я чего-то не понимаю, то жди куда бо́льших неприятностей, чем кажется спервоначалу.
Бри я уступаю свою спальню. Забираю одеяла и иду в большую комнату, к камину, на широкий диван. Ведьме сейчас явно не до любовных утех.
Однако какое-то время спустя, когда башня моя окончательно стихает, после того, как заступает дозором ночная стража и сам я начинаю задрёмывать под негромкий треск поленьев в камине (а горит он у меня постоянно), — завёрнутая в плед Бри возникает у моего изголовья.
— Подвинься. Мне… мне страшно одной. Я всё думаю… про этого, кто мог бы прикинуться… ну, ты понимаешь.
Не надо тебе про него думать. Совсем не надо. Такого надумаешь, что хоть из дома беги.
Я откидываю одеяло, Бри тотчас ныряет ко мне, прижимается спиной и затихает. И я чувствую, что ей сейчас ничего другого и не надо, просто чьё-то тепло рядом, чтобы прогнать жуткие мысли о том, с кем же в реальности она делила постель все эти месяцы.
Я обнимаю её, как ребёнка, осторожно целую в пахнущие ромашкой волосы. Они у неё всегда пахнут каким-нибудь цветком, но осенью это, как правило, именно ромашка. Бри тихонько мурчит, и мы с ней замираем, закрывая глаза.
Утро вечера мудренее.
Утро вечера мудренее, но лопать хочется всегда. Несмотря ни на что, Бри всю ночь проспала, как сурок, прижимаясь ко мне, а наутро, едва раскрыв ещё сонные глаза, заявила, что хочет есть.
Хлеб, сыр, грудинка, яйца всмятку и чай. Мы сидим за столом подле широкого окна, глядя на извилистую долинку быстрого ручья, протекающего мимо моей башни, и молчим. Вернее, я-то вижу, что Бри прямо-таки распирает, однако она сдерживается. За ночь башня привела в порядок её одежду, так что подруга моя выглядит теперь приличной ведьмой, а не Высшие ведают какой замарашкой, невесть как раздобывшей настоящую метлу.
— Они уже далеко ведь, да? — Ведьмочка моя не в силах дольше молчать.
— Они и вчера были уже далеко. Одна ночь ничего не решает, всё равно искать придётся ab ovo.
— Это как? — Глядит совершенно по-детски, глаза широко распахнуты. Знает, что хороша, и беззастенчиво этим пользуется.
— Вот так. Дистанционно след взять не удалось. Уходил не просто шальной эльф-угонщик, уходил мастер. Скажи-ка, избушка твоя… не могло в ней оказаться что-то спрятано? Что-то сильно ценное?
Бри становится серьёзнее. Но пусть думает сейчас в этом направлении, а не о том, что два с лишним месяца принадлежала… проклятье, меня всего переворачивает, как представлю. Удавил бы гадину, да такую гадину ещё не вдруг удавишь, скорее уж она тебя.
— Ой, а я и не знаю, — признаётся
