вроде зависти по отношению к тем, которые достигали того, о чем она мечтала как о желанной цели, хотя при безупречном характере девушки это чувство оставалось, по видимому, бессознательным. Затем эти родственники могли бы оказать ей помощь, если бы они этого хотели. Правда, они в действительности вели себя по отношению к ней хорошо и даже жертвовали своими деньгами, но не могли же они в ущерб себе обогатить пациентку и ее мать. Кроме того, в данном случае важную роль играют прежние, строго деловые, взаимоотношения с ними. Будущая больная чувствовала себя у них вначале хорошо, но должна была затем уступить свое место молодой женщине. У меня нет оснований предполагать, что она думала об улучшении своего положения с помощью брака, но каждая девушка пришла бы к этой мысли; пациентка оставила это место, вероятно, не без некоторой горечи. Спустя некоторое время она вторично попала в этот дом, и опять-таки при таких условиях, которые должны были сильно волновать ее в нравственном отношении, а именно – во время раздоров в семье, когда она чувствовала себя между молотом и наковальней и должна была присутствовать при том, как ссорились между собой близкие ей люди. Это состояние беспомощности не могло не возбудить самопроверки у этой порядочной натуры, с ее конституцией, склонной к депрессии: не могла ли она помочь делу? не была ли она виновна в том, что она выслушивала обе стороны? не думали ли, по крайней мере, ее родственники, что она была виновна? Все эти вопросы глубоко запали в ее душу, и когда она чувствует, что у нее под ногами колеблется почва, ее мысли направляются (что вполне понятно) в сторону родственников, прежде всего потому, что это были те люди, от которых только и можно было ожидать получения помощи, а затем также и потому, что она спрашивает себя: cui bono? [4] В течение всей своей жизни она никому не причинила зла; в крайнем случае, лишь одни эти родственники могли вообразить себе, что она причинила им вред. И когда она слышит, как кто-то говорит, что когда-нибудь наступит время для того, чтобы отплатить ей – ей становится ясным, что у этих людей имеется основание, хотя и воображаемое, отказать ей в поддержке и даже активно преследовать ее.
Второй важный момент заключается в том, что при уединенном образе жизни пациентки и ее обособленности от людей, к кругу которых она принадлежала, у нее не могло не возникнуть (сознательно или бессознательно) известное чувство отчуждения от окружающих. Другие люди относятся к таким лицам совершенно иначе, чем к человеку обычного типа. Когда она становится несчастной, люди, видевшие в ней до сих пор нечто особенное, должны испытывать известное злорадство. Отсюда вытекает сначала боязнь, что люди в деревне радуются её несчастью, а затем идея, что они способствуют углублению ее несчастья с помощью намеков и клеветы.
Детальное рассмотрение субъективных и объективных соотношений ко времени возникновения ее болезни не показывает нам, таким образом, ничего другого, кроме заблуждений, которые встречаются также и у здоровых при аналогичных аффектах, и нанизывании случайных переживаний на комплекс мыслей, беспрестанно активируемый аффектом и течением мыслей, что точно также соответствует нормальным психическим процессам. Болезненными представляются только фиксация заблуждения, вследствие чего последнее становится бредом, а затем дальнейшее распространение бреда, вследствие чего это уклонение от нормы становится паранойей.
Ошибочность мышления заключается, главным образом, в образовании болезненного представления об отношении других людей к ее личности и обманов памяти, так что правильная логическая операция, основанная на них, должна привести к неправильным выводам. Однако, сам процесс умозаключения в направлении, соответствующем бреду, протекает и у человека с хорошо развитым интеллектом более или менее легко. Необоснованные оценки отношения к себе других людей, извращение воспоминаний и неосторожность в выводах, соответствующих направлению аффекта, представляют собой обычное явление у каждого здорового человека.
В нашем случае формирование бреда носит специфический характер: пациентка обладает несколько депрессивной конституцией, и последняя, само собой разумеется, окрашивает ее бредовые идеи. Стремление домогаться большего, нежели это достижимо, свойственно не одному только маниакально-эйфорическому предрасположению, хотя тенденция депрессивного больного «я хотел бы иметь то-то» не совсем равноценна качественно тенденции маниакального больного «я должен иметь то-то». Отсюда проистекают боязливые опасения больной как при зарождении бредовых идей, так еще и в настоящее время, когда она ожидает, что мы когда-нибудь выбросим ее на улицу; отсюда же вытекает ее недоверие к собственной работоспособности, не позволившее ей поступить на службу в гастрономический магазин; она даже часто искала – явление редкое у параноиков – причины своих неудач в собственных ошибках, считала, что ее труд слишком высоко оплачивается; наконец, сюда же относится и тенденция к самоубийству, причем выбор средств, во всяком случае, свидетельствует о крайнем упорстве в этим направлении. Поэтому поставленный участковым врачом диагноз меланхолии не был лишен основания.
Настоящий случай, между прочим, представляется подходящим для освещения соотношения паранойи и нравственности. Утверждают, что болезнь разрушает нравственность. Это правильно лишь постольку, поскольку при этой болезни можно говорить об интеллектуальном слабоумии. С течением времени бредовая система становится для больных религией, в их глазах во всем мире нет ничего более важного, и им представляется вполне правильным, что все другие интересы отступают на второй план, подобно тому как ничто не может занимать религиозного человека при виде кощунства. Наша пациентка была в течение десятков лет образцом добросовестности, и теперь она еще во многих отношениях более надежна, чем многие здоровые должностные лица. Однако, она с каждым разом относится все более и более безразлично к своим упущениям и даже ошибкам; конечно, можно было бы поручить ее работу должностному лицу, которое получает за это жалованье и усмехается себе в бороду, когда больная выполняет за него работу. Этика, как таковая, у нее сохранилась, но дефект ее состоит лишь в том, что аффективно окрашенный комплекс все чаще и чаще становится для нее преградой, затрудняющей для нее приспособление к той или иной ситуации.
Случай 2. Приказчик с бредовыми идеями и депрессиным состоянием
Приказчик. Родился в 1855 г. Отец – алкоголик, покончил жизнь самоубийством. В остальном наследственного отягощения не отмечается. Был нормальным ребенком, несколько скрытным; был любим друзьями, внешне застенчив, но всегда считал, что он лучше других. Воспитывался у бабушки, которая баловала его, давала ему много денег. Посещал начальную, среднюю и промышленную школы. Затем провел три учебных года в Италии, где бездельничал, много пил и путался с женщинами. Он возвратился на родину в несколько худшем положении, но в течение 3 лет хорошо работал в конторе одного
