Сова.
Он пошёл к реке, мурлыкая ту же песенку, но как раз когда он дошёл до третьего камня-кладки, по которой переходят Реку, он вдруг забеспокоился о том, как поживают Кенга, и Ру, и Тигра. Пух подумал так: «Я не видел Крошку Ру очень, очень долгое время, а если я его не увижу сегодня, оно будет ещё гораздо-гораздо дольше!»
И тут он сел на камушек посредине Реки и, раздумывая, что же ему теперь делать, спел ещё кусочек той же песни.
Кусочек, который он спел, был приблизительно вот какой:
Что мне делать, интересно,
Поутру?
В чехарду сыграть полезно
С Крошкой Ру, —
Станет талия поуже,
Это мне к лицу. К тому же
Буду прыгать я не хуже
Кен-гу-ру!
А солнце было такое ласковое и тёплое, и камень, который лежал на солнышке уже давно, тоже был такой тёплый, что Пух почти уже решил провести на нём всё утро. И вдруг он вспомнил про Кролика.
— Да, Кролик! — сказал Пух про себя. — Я люблю с ним поговорить. Он всегда понятно говорит. Он не любит длинных, трудных слов, не то что Сова. Он любит простые, лёгкие слова, например: «Закусим» или «Угощайся, Пух!». Да, по-моему, мне надо пойти навестить Кролика!
Тут к песенке прибавился новый кусочек:
Очень мил бывает Кролик
Иногда.
С ним приятно сесть за столик.
Да-да-да!
Тот, кто хочет подкрепиться,
С ним всегда договорится,
Если только торопиться
Не-ку-да!
И, когда Пух спел всё это, он поднялся с камня, вернулся назад на берег и решительно направился к дому Кролика. Но не прошёл он и нескольких шагов, как начал спрашивать себя (ведь больше-то никого рядом не было):
«А вдруг Кролика нет дома?»
«Или вдруг я опять застряну у него в двери на обратном пути, как однажды уже случилось, потому что дверь у него была слишком узкая?»
«Ведь я-то знаю, что я не растолстел, но его дверь вполне могла похудеть!»
«Да, пожалуй, лучше будет…»
И всё это время он незаметно забирал левее и левее… пока не оказался, к своему большому удивлению, у своей собственной двери.
Было одиннадцать часов. Вполне подходящее время, чтобы немножко…
Словом, спустя полчаса Пух направлялся туда, куда ему действительно хотелось отправиться, а именно к Пятачку, и по дороге он утирал губы лапкой и пел довольно пушистую песенку. Вот какую:
Хорошо живёт на свете
Винни-Пух!
Оттого поёт он эти
Песни вслух!
И неважно, чем он занят,
Если он толстеть не станет,
А ведь он толстеть не станет,
А наоборот,
ПО-
ХУ-
ДЕЕТ!
Конечно, напечатанные здесь, эти строки кажутся не особенно хорошими, но Пух, распевая эту песенку в очень солнечное утро, после очень, очень сытного завтрака, был уверен, что это одна из лучших песен, какие он сочинил в жизни. И он пел и пел её в своё удовольствие.
Пятачок копал ямку в земле у Самой своей двери.
— Здравствуй, Пятачок! — закричал Винни-Пух.
— Ой, здравствуй, Пух! — отвечал Пятачок, подпрыгнув от неожиданности. — А я знал, что это ты!
— Я тоже, — сказал Пух. — А что ты делаешь?
— Я сажаю жёлудь, Пух, и пускай из него вырастет дуб, и тут будет много, много желудей у самого дома, а то за ними приходится ходить бог знает куда. Понимаешь?
— А вдруг не вырастет? — спросил Пух.
— Вырастет, потому что Кристофер Робин сказал — обязательно вырастет. Поэтому я его и сажаю.
— Гм, — сказал Пух. — А я тогда… А я тогда посажу соты с мёдом в своём садике, и пускай из них вырастет целый улей.
Пятачок был в этом не вполне уверен.
— Или лучше кусочек сота, — сказал Пух. — Особенно разбрасываться сотами не приходится. Только вот тогда может вырасти не целый улей, а кусочек, да ещё вдруг неправильный кусочек — тот, где пчёлы только жужжат, а мёду не делают. Вот обидно!
Пятачок согласился, что это будет довольно обидно.
— Между прочим, Пух, сажать очень трудно, если ты не знаешь как, — сказал он, — это надо уметь. — И он положил жёлудь в приготовленную ямку, засыпал его землёй и попрыгал на этом месте.
— Я-то умею сажать, — сказал Винни-Пух, — потому что Кристофер Робин дал мне семена коготков и винтиков, нет — гво́здиков! и я их посадил, и у меня теперь возле двери будет настоящий цветник — коготки и гво́здики. Или винтики.
— Я думал, они называются ноготки, — неуверенно сказал Пятачок, не переставая прыгать, — а гво́здики… гво́здики — это, наверно, гвозди́ки!
— Нет, — сказал Пух, — мои цветы называются коготки и винтики!
Попрыгав хорошенько, Пятачок вытер лапки о живот и сказал: «Что мы теперь будем делать?», а Пух сказал: «Пойдём навестим Кенгу, Ру и Тигру», и Пятачок сказал: «Д-д-давай, п-п-пойдём», — потому что он всё ещё немножко побаивался Тигру. Тигра был ужасно прыгучий, и у него была такая манера здороваться, что у вас потом всегда были полны уши песку, даже после того, как Кенга скажет «Тигра, деточка, осторожно!» и поможет вам встать.
Они отправились в путь.
А в этот самый день у Кенги было ужасно хозяйственное настроение. Она решила везде навести порядок и сосчитать всё бельё, и выяснить, сколько осталось у неё кусков мыла, и сколько у Тигры осталось чистых салфеток, и сколько у Крошки Ру осталось чистых передников, так что она выставила их обоих из дому, снабдив Ру пакетом бутербродов с салатом, а Тигру пакетом бутербродов с рыбьим жиром, чтобы они могли славно провести время в Лесу и вести себя как следует.
По дороге Тигра рассказывал Ру (которого это очень интересовало) обо всём, что умеют делать Тигры.
— А летать они умеют? — спросил Крошка Ру.
— Тигры-то? — сказал Тигра. — Летать? Тоже спросил! Они знаешь, как летают!
— О! — сказал Ру. — А они могут летать не хуже Совы?
— Ещё бы! — сказал
