маман Пипон, пыталась обучить его особой методе, по которой требовалось жрать исключительно растения, а никак не животных. Она обещала райские кущи — прилив сил, особую работу ума, благословение всех богов. Игги честно попытался — ему было интересно, а вдруг сработает! — но не сработало. Девица была изгнана без оплаты труда, а маман Пипон потом лично приносила свои извинения герою за оскорбление его чувств. Долго приносила, три ночи подряд. Благо, маман была еще молода и могла дать фору своим «девочкам».
Наконец, фургон был полностью забит припасами. В этот раз впрягли лишь одну лошадь, вторая должна была тащить на себе телегу с «Батискафом».
Как раз вовремя подъехал Кудр, весь из себя недовольный и даже злой. Но, глянув в чуть сузившиеся глаза Джубы, сразу потух и даже стал словно ниже ростом.
Он лишь попытался что-то негромко вякнуть:
— А заранее… хм… нельзя было?..
Но глаза Джубы все сужались, и вместе с этим слова у Кудра терялись. В конце концов, он просто замолк и лишь наблюдал за приготовлениями к отъезду.
Дубыня нарядился в свою красную рубаху, коротковатую кольчужку поверх, из-под которой торчал живот, и, конечно, не забыл прихватить двухпудовый меч. Остальное оружие Игги уже сложил в повозку. Денег с собой он взял умеренно, собираясь экономить на всем, на чем только возможно. Все остальные монеты надежно упрятал, а ключ, по традиции, скрыл в чучеле седого зайца, самого зайца — в мешок, а мешок на этот раз упрятал в сарае в куче хлама — уж больно просто отыскал Дубыня ключ в прошлый раз, и это Джубе не понравилось. Знаменитая тройная защита дала сбой!
Клетку ворона разместил в повозке, конечно, в открытом состоянии. Птица могла улетать и возвращаться исключительно по собственному желанию. Никто Ворона не неволил. Сейчас он кружил где-то высоко над головами, иногда спускаясь вниз откушать.
В общем, спустя некоторое время, тронулись. Сначала заехали к мастерам, где их уже ждали. Батискаф-два был надежно зафиксирован на телеге и прикрыт сверху простым сукном, прочие приспособы и части конструкции лежали внутри аппарата.
Вторую лошадку быстро впрягли в телегу и отправились в дорогу, провожаемые долгими взглядами мастеров.
Когда телега и повозка отъехали на достаточное расстояние, один из мастеров печально покачал головой.
— Потонут!
— А я тебе говорю, не потонут! — возразил кузнец. — В этот раз не должны!
— В прошлый раз тоже не должны были, но потонули!
— А я тебе говорю, не потонут! — начал закатывать рукава кузнец. Кулаки у него были пудовые, лицо — злое. Было видно, что он очень хотел подраться, сам не будучи уверенным в надежности батискафа.
Остальные мастера, зная характер кузнеца, как-то вмиг разошлись по своим делам. Только что их стояло вокруг человек десять, и уже никого, только кузнец остался там, где стоял, сжимая и разжимая кулаки. Наконец, и он отправился в кузню, бормоча себе под нос:
— А я говорю, не потонут!..
***
Тридевятоземелье — большая страна с множеством озер, рек, морей, лесов и полей, деревень, и деревушек, и малых городов, и больших городов, со столицей в Велиграде.
Все прочие страны и близко не могут похвастаться таким изобилием. Завидуют, козни строят, воевать иногда ходят, да все безуспешно.
Потому что народ в Тридевятоземелье и накормить может тумаками, и дружески обнять до треска костей, да и пинка прописать, что покатишься до самых своих земель, проклиная себя за то, что вообще явился сюда с недобрыми намерениями.
А вот кто по-хорошему приходит, тем люди рады. Ну, обзовут басурманином или иностранцем, так что с того? Правда, ведь. А на правду, как известно, не обижаются. Налог еще повышенный стребуют. Но и это по-честному, раз чужак и хочешь жить в щедрой и богатой стране — плати!
Бывали разногласия и между своими. Чего уж таить… то село с соседним селом сойдется в кулачном бою, не поделив поля для посева или девку на выданье… то какой мелкий князек взбунтуется, возомнив себя самостоятельным… то тать лесной денег у прохожего отнимет… а самое плохое, если девку, что пошла в лес по грибы, да ягоды словят и в полон угонят степные люди… вот с ними сладу не было совершенно никакого. Гоняет их царская дружина, да войско царское, но степняки — люди шустрые, все при конях, миг — и унеслись в соседнее царство, чтобы потом стороной обойти и вновь вернуться в Тридевятоземелье.
В общем, проблем в стране хватало, но в целом людям жилось вольготно и сытно, особенно в столице. По деревням и селам чуть похуже — но в том они сами виноваты, видно, мало трудятся. А налоги вполне по силам каждому честному человеку — отдай четверть с дохода и живи спокойно*!
*Иноземцам до половины, но на то они и иноземцы, у них много всякого неучтенного под подушкой припрятано. Одно слово, ироды!
Вот по такой славной стране и двигались обоз, да телега, да конный всадник плелся позади, да черный ворон планировал сверху.
Солнце светило, кудрявые облачка неслись над головами, в полях вокруг стрекотали насекомые, где-то пели птицы. Красота-а-а-а!
Но настроение у путешественников было совершенно разным. Джуба больше хмурился, прикидывая в голове, как сподручнее спуститься под воду, дабы не потонуть. Кудр тоже был мрачен, но по иной причине. Он уже не хотел ни царевну, ни полцарства. Он устал от всей этой суеты и охотнее остался бы дома, вот только отец тумаками погнал его прочь со двора, как только явился этот деревенский оболдуй с приказом от Джубы немедленно явиться. Сам же оболдуй, он же Дубыня, крестьянский сын, был единственным, кто искренне наслаждался дорогой. В руке он держал баранку, множество которых закупил и взял с собой в путь, время от времени откусывал от нее, и готов был петь во все горло, но не делал этого, опасаясь, что остальным не понравится его вокал.
Правильно, к слову говоря, опасался. Джуба убивал и за меньшие преступления, чем отсутствие слуха и голоса. Одного энтузиазма исполнителя в этом деле было совершенно недостаточно.
До моря было несколько дней пути. Сколько точно — неизвестно, море, бывало, отливало так далеко, что приходилось его искать. А бывало — не ждешь ничего хорошего, а тут на тебе — спокойная гладь воды, игривые волны, морской бриз — красота-а-а-а*!
*С красотой вышел небольшой перебор, но уж это правда, как она есть. Краше нет на свете мест, чем в Тридевятоземелье, это всякий разумный человек понимает. Ну а неразумному
