Перестройка начинает прививаться и в Москве, и на Украине, начинает действовать на всех. И пора кончать с иждивенчеством и Центра, и мест. В этом кивании друг на друга и тот, и другой может быть и прав и неправ. И не должно у нас быть такого отношения, чтобы сначала одно звено включилось, потом другое. Надо налегать на перестройку во всех звеньях.
Новый этап перестройки требует огромного мужества и величайшей деловитости. Если бы не было революционного масштаба, может быть, и поколебаться было бы простительно. Но при том, что и как мы задумали, ничего не выйдет, если не будет последовательности и твердости в осуществлении задуманного.
Предстоящий год - год партконференции. Нам надо сформировать концепцию конференции. Все обсудим в январе. Прошу всех поразмышлять.
Перестройка - это демократизация и общества, и партии. На конференции придется просмотреть все звенья нашей политической системы. Причем с учетом того, что уже полгода будем работать в условиях хозрасчета.
Все институты демократии должны быть поставлены на рассмотрение и главное - партия... Чтобы сделать ее действительно политическим авангардом, освободить ее от не свойственных ей функций.
Вот вчера в Оргпартотделе совещание было. Интересные выступления. Товарищи говорят: два аппарата правят страной, полный параллелизм и даже конкуренция. А в конечном счете все подбирает под себя секретарь обкома.
Вот ведь как: мы тут принимаем одно решение за другим, а ничего не меняется. Потому что партия держит у себя все: от встречи с Рейганом до хомутов и картошки. А это очень плохо сказалось в прошлом и продолжает сказываться не только на хозяйстве, но и на идеологии, на духовной сфере.
Везде нам предстоит возродить ленинскую концепцию партии в новых условиях. Роль партии усложняется: теорию разрабатывать, политику формулировать, обеспечивать идеологию перестройки, иметь кадровую политику, перестроечную национальную политику. Огромная масса дел!
Очень важный этап: переход от одного состояния в другое. Мы уже почувствовали: там, где партия начинает отходить от хозяйственно-административных дел, ослабляется все остальное. Потому что привыкли, потому что не умеют и не хотят отвечать за свое дело. Это мы почувствовали везде. Многое, впрочем, идет от того, что мы сами еще не осмыслили этого перехода. Необычайно сложный этап предстоит. И вместе с тем весь социализм, весь образ жизни надо осмыслить по-новому. Если мы не осмыслим роль партии, все будет трещать.
Партия нового этапа на новом этапе. Вот почему очень серьезно надо подготовиться к конференции и основательно посоветоваться с Лениным.
... Об анонимках. Надо кончать с этим. В условиях гласности это бессмысленно и нелепо. В ЦК из всех писем, которые поступили, 6% - анонимные, но подтверждение нашли только 2%.
Кое-кто высказал сомнение. Но Горбачев ядовито осмеял эти сомнения.
Впервые по письмам трудящихся на Политбюро был поставлен вопрос о ликвидации имени Брежнева на объектах.* * *
1987 год - пик перестройки. Если прибегнуть к кантовскому понятию «феноменальный мир» или шопенгауровскому - «мир как представление», то можно признать, что в этом смысле она шла на подъем. Гласность мощно заявила о себе уже как «свобода слова», все больше отрывалась от понимания ее как идеологического инструмента КПСС. Она создавала совершенно новую атмосферу в обществе, все больше откликаясь на столько лет подавлявшуюся потребность его в правде и честности на линии «власть - народ».
Но под спудом, в «вещах самих по себе» (если опять по Канту) шли процессы, плохо осознаваемые «перестроечным разумом» и все меньше поддающиеся его воздействию.
Горбачев, отодвигая по сути (не по форме) марксистско-ленинские догмы, демонстрировал выдающиеся аналитические и познавательные способности, все откровеннее указывал на то, куда нас завел «реальный социализм». В этом «томе» приведены его глубокие, блестящие по ораторскому мастерству и совершенно искренние выступления. Правда, он еще был полон оптимизма в отношении начатых реформ и всячески стремился внедрить его в «сознание партии и масс». Однако впервые в этом году стали проклевываться у него сомнения в успехе. Их он доверял лишь самым близким в своем окружении. Не было уверенности, туда ли «влечет нас неведомая сила».
Посвященный кадровой политике знаменитый январский Пленум ЦК, на котором впервые после Ленина было сказано о виновности самой партии и ее ЦК за произошедшее в стране, за ее кризисное состояние не дал нужных перестройке результатов. А Горбачев связывал с ним очень большие надежды. Партия и впредь не обнаружила ни желания, ни способности выполнять роль авангарда преобразований. (Много позже Горбачев признал, что она, по самой своей природе, не годилась для этого). Он придумал выход: через Всесоюзную партийную конференцию лишить КПСС властных государственных функций и возродить полновластие Советов, ликвидированное Сталиным в 20-х годах. (Оно все- таки существовало после Революции, хотя и контролируемых партией рамках).
По той же причине - отсутствие «субъекта» преобразований, преданных перестройке и умелых кадров - не удалась впоследствии и попытка искоренить последствия насильственной сталинской коллективизации, вернуть деревне роль кормилицы страны.
1987 год дал очевидные доказательства сопротивления перестройке. Это было пока еще «сопротивление материала», а не политико-идеологическая оппозиция: признаки разочарования в народе («мы ничего не получали, перестройка видна только в Центре» и т.п.), а значит и нарастание апатии, главное же - пассивность, бездарность, сталинистская зачумленность, непрофессионализм и нежелание работать по-новому тех, кто должен был, по замыслу Горбачева, проявить себя как «прорабы перестройки» на деле.
Когорта ее «отцов-основателей» постепенно рассыпается. Они более-менее еще сходились в описании «текущего момента», но в готовности говорить правду народу, в оценке существующего строя, который они хотели «улучшать», а также по конкретным мерам «что делать», все заметнее расходились. Их дискуссии все чаще обнаруживали принципиальные разногласия. В составе высшего руководства рядом с Горбачевым по- настоящему остаются лишь Яковлев, Шеварднадзе и Рыжков (позже к ним прибавился Медведева).
Горбачев пытается «упорядочить» хаотически начавшийся пересмотр советской истории. Воспользовался для этого 70-летием Октябрьской революции. Но «взвешенная критика» отдельных моментов прошлого в его юбилейном докладе и, в особенности» реабилитация Бухарина обернулись мощным импульсом стремительного нарастания этого процесса, в котором очень скоро возник и вопрос - был ли у нас вообще социализм и нужен ли он нам (даже и «с человеческим лицом»)?
В то же время 1987 год отмечен прорывом во внешний мир. Международная известность и слава Горбачева стремительно нарастает. На Западе начинают постепенно убеждаться, что «феномен Горбачева» в СССР - это не обманный маневр Кремля, что перестройка - это всерьез. Возникает новый, мощный фактор международной политики - доверие, который потом и позволит покончить с холодной войной. Заключение первого Договора о сокращении ядерных вооружений закрепляет тенденцию к прекращению конфронтации.
В этом контексте естествен и окончательный отказ от коминтерновского наследия в коммунистическом движении.
Огромную роль в формировании нового имиджа Горбачева и Советского Союза сыграла его книга «Перестройка и новое мышление для нас и для всего мира», ставшая мировым бестселлером.
С 87-го года начинается расхождение векторов внешней и внутренней политики Горбачева - не в смысле утраты ими взаимозависимости (тут как раз - наоборот), а в смысле достижения поставленных целей. Образовался и стал нарастать разрыв авторитета Г орбачева вовне и внутри.
Наконец, 1987 год войдет в историю тем, что в небе перестройки появился опасный, своевременно «не опознанный объект» - Ельцин.
Шумная, крутая, пронизанная демагогией деятельность его в Москве не убедила Политбюро в том, что он уже созрел для перевода из кандидатов в члены этого ареопага. Обиженный Ельцин выступает с критикой проекта доклада Горбачева к 70-летию Октября, бесцеремонно ставит под сомнение все сделанное за три года перестройки. (Кстати, никто не вспоминает сталинистский оттенок в той его критике).
Горбачеву не понравился этот нигилизм. Он вообще считал вредным такой критиканский подход, особенно, «в начале пути». Да и не привыкли еще к посягательствам на непререкаемость Генерального секретаря. К тому же всем было ясно, что Ельциным начинают крутить люди из окружения: сам он не способен столь четко сформулировать свои возражения. Видно было также, что действует Ельцин не по убеждению, а с прицелом взлететь вверх, если перестройке удастся разломать традиционные формы и функционирование власти.
