По всей вероятности, этот неотесанный детектив говорит правду: не только в Луизиане, но и во всех других штатах, через которые машине придется проезжать, полиция предупреждена и поднята на ноги. Каждый полицейский пост на шоссе знает, что ищут машину с поврежденной фарой и утерянным ободом. Не исключено, что на дорогах будут даже выставлены заставы. И наверняка найдется какой-нибудь остроглазый полицейский, от которого не уйдешь.
И тем не менее машину можно угнать. Если ехать только ночью, а днем затаиться где-нибудь. По дороге достаточно таких мест, где можно съехать с шоссе и спрятаться до темноты. Спору нет, это опасно, но не опаснее, чем сидеть в Новом Орлеане и ждать, ибо здесь машину наверняка найдут. Есть и боковые дороги. Можно выбрать наиболее затерянную и проехать по ней, не привлекая внимания.
Но есть и другие сложности… о них тоже нужно подумать. Ехать окольными дорогами трудно без знания местности. А ни герцог, ни герцогиня ее не знают. И картами не умеют пользоваться. К тому же, если они остановятся для заправки, – а останавливаться придется, – акцент и манеры наверняка выдадут их, они попадут под подозрение. И все же… надо рисковать.
– А может быть, не надо?
Герцогиня повернулась к Огилви.
– Сколько вы хотите?
Внезапность вопроса застала детектива врасплох.
– Ну… Я думаю, вы люди неплохо обеспеченные…
– Я спрашиваю: сколько? – холодно повторила герцогиня.
Поросячьи глазки моргнули.
– Десять тысяч долларов.
Хотя сумма вдвое превышала то, что ожидала услышать герцогиня, в лице ее ни одна жилка не дрогнула.
– Допустим, мы дадим вам эту немыслимую сумму. Что мы получим взамен?
Толстяк даже растерялся.
– Я уже сказал вам: буду молчать про то, что знаю.
– А если мы откажемся?
Огилви пожал плечами.
– Тогда я спущусь в вестибюль и сниму телефонную трубку.
– Нет. – Слово прозвучало, как приговор. – Мы не станем вам платить.
Герцог Кройдонский заерзал на стуле, одутловатая физиономия детектива побагровела.
– Но послушайте, леди…
Властным жестом она оборвала его.
– Ничего я не желаю слушать. Это вы будете слушать меня. – Она смотрела в упор на детектива, ее красивое, с высокими скулами лицо застыло в надменности. – Мы ничего не выгадаем, если заплатим вам эти деньги, разве что оттяжку на несколько дней. Вы сами достаточно ясно нам это объяснили.
– Но ведь это даст вам все-таки шанс…
– Молчать! – голос герцогини разрезал воздух, как хлыст. Глаза буравили детектива. Проглотив обиду, Огилви подчинился.
Герцогиня знала: сейчас может произойти самое важное в ее жизни.
Действовать надо безошибочно, без колебаний, не отвлекаясь на пустяки.
Когда играешь ва-банк, нужно и ставить по-крупному. И она решила использовать жадность толстяка. Но сделать надо так, чтобы исход не оставлял сомнений.
– Нет, десять тысяч мы не дадим, – решительно заявила герцогиня. – Мы дадим двадцать пять.
Глаза детектива чуть не вылезли из орбит.
– Но за это, – ровным тоном продолжала герцогиня, – вы угоните нашу машину на север.
Огилви не мигая смотрел на нее.
– Итак, двадцать пять тысяч долларов, – повторила она. – Десять тысяч сейчас. Остальные пятнадцать при встрече в Чикаго.
Толстяк по-прежнему молчал – лишь облизнул пересохшие губы. Глазки его недоверчиво смотрели на герцогиню. В комнате стояла тишина.
Наконец под пристальным взглядом герцогини Огилви едва заметно кивнул.
Никто по-прежнему не нарушал молчания.
– Эта сигара раздражает вас, герцогиня? – вдруг спросил Огилви.
Она кивнула, и он тут же затушил сигару.
– Странная штука, – сказала Кристина, откладывая в сторону огромное, красочное меню. – У меня всю эту неделю такое чувство, будто должно случиться что-то очень серьезное.
Питер сидел напротив нее за освещенным свечами столом, накрытым крахмальной скатертью, на которой сверкало серебро.
– А может, это уже случилось? – улыбнулся он.
– Нет, – сказала Кристина. – Во всяком случае, это не то, о чем вы думаете. Это неприятное чувство. И мне бы очень хотелось от него избавиться.
– Вино и хороший ужин делают чудеса.
Она рассмеялась, поддаваясь его настроению, и закрыла меню.
– Тогда заказывайте сами.
Они сидели в «Ресторане Бреннана» во Французском квартале. Час назад, взяв напрокат машину в отделении компании «Герц», находящемся в вестибюле «Сент-Грегори», Питер заехал за Кристиной домой. Машину они оставили в Ибервилле, на самой границе Французского квартала, и прошлись по Ройял-стрит, заглядывая в витрины антикварных магазинов, где подлинные произведения искусства соседствовали с заморскими безделушками и оружием конфедератов – «Любая сабля в этом ящике – десять долларов». Был теплый душный вечер; вокруг шумел Новый Орлеан: глухо урчали автобусы, на узких улицах стучали копыта, позвякивала сбруя лошадей, впряженных в фиакры, уныло завывало отходящее грузовое судно на Миссисипи.
«Ресторан Бреннана», как и положено лучшему в городе ресторану, был переполнен. В ожидании, пока освободится столик, Питер и Кристина уселись в тихом, освещенном мягким рассеянным светом внутреннем дворике и неторопливо потягивали приготовленную по старым рецептам, душистую травяную настойку.
Питеру было удивительно хорошо и радостно оттого, что рядом находилась Кристина. Через некоторое время их провели к столику в прохладный зал ресторана на первом этаже. И он жестом подозвал официанта.
Для них обоих он заказал по полдюжины устриц – здесь подавали комбинацию из устриц трех сортов: «Рокфеллер», «бьенвиль» и «роффиньяк», рыбу по-новоорлеански, фаршированную крабами в пикантном соусе, цветную капусту по-польски, печеные яблоки и бутылку «монтраше».
– Как приятно, когда самой не нужно задумываться над выбором, заметила Кристина. Она твердо решила отделаться от чувства беспокойства, о котором только что упоминала. В конце концов, это всего лишь что-то интуитивное и объяснить все можно тем, что накануне она меньше обычного спала.
– При такой прекрасной кухне, как здесь, – заметил Питер, – что бы ни выбрал, не ошибешься. Все одинаково вкусно.
– Сразу видно, что вы работаете в отеле, – поддразнила его Кристина.
– Простите. Боюсь, это проявляется слишком часто.
– Нет, не очень. И если хотите знать, мне это даже нравится. Хотя иногда я задумываюсь над тем, что могло привести вас на этот путь.
– На службу в отеле? Очень просто. Мальчик-посыльный, у которого развилось честолюбие.
– И все?
– Пожалуй, нет. Мне еще и повезло. Я жил в Бруклине и летом, во время каникул, подрабатывал на Манхэттене в качестве посыльного. Однажды ночью это было на второй год моей работы – я помог какому-то подвыпившему человеку подняться в номер, надел на него пижаму и уложил в постель.
– Это что же, всем посыльным приходится оказывать еще и такие услуги?
– Нет. Просто выдалась спокойная ночь, и, кроме того, у меня в этом деле была большая практика. Мне часто приходилось проделывать то же самое дома – с отцом. – На мгновение глаза у Питера стали грустными. Помолчав немного, он продолжал:
– Словом, тот человек, которого я уложил в постель, оказался журналистом из «Нью-йоркера». И через неделю-две там появилась статья о том, что с ним произошло. Если не ошибаюсь, он написал, что у нас в отеле обходятся с постояльцами «нежнее, чем родная мать». Мы здорово тогда посмеялись, но отель от этого только выиграл.
– И вас повысили?
– В какой-то мере. Вернее сказать, меня заметили.
– А вот и устрицы, – сказала Кристина.
Перед ними на стол умело поставили два душистых, подогретых блюда с печеными раковинами, уложенными на слое каменной соли.
Питер попробовал и одобрил «монтраше».
– Чем объяснить, что в Луизиане устриц можно есть круглый год? А не только с сентября по апрель, то есть в те месяцы, в названиях которых есть буква "р"?
– Да устриц можно есть везде и в любое время, – горячо возразил он. Эта блажь насчет месяцев с буквой "р" была выдумана лет четыреста тому назад одним английским провинциальным викарием. Звали его, кажется, Батлер. Ученые высмеяли эту выдумку, правительство США назвало ее нелепой, но люди все равно в нее верят.
Кристина попробовала устрицу «бьенвиль».
– Я всегда думала, это оттого, что устрицы летом размножаются.
– Так оно и есть – в Новой Англии и в Нью-Йорке. Но не в Чесапикском заливе, крупнейшем в мире обиталище устриц. Здесь и на Юге они могут размножаться в любое время года. Поэтому нет никаких причин, мешающих северянам есть устриц круглый год, как это делаем мы здесь, в Луизиане.
Немного помолчав, Кристина спросила:
– Когда вы что-нибудь узнаете, вы всегда это помните потом?
– Чаще всего, как мне кажется, помню. У меня довольно странный вид памяти, ко мне все прилипает, как мухи на липкую бумагу, которая в свое время была в ходу. С этого в известной степени и началось мое везение. Он поддел вилочкой устрицу «Рокфеллер» и стал смаковать ее нежный горьковатый аромат.
