не сорвался, потому что портал был обледенелый и засыпан снегом, но коту всё же удалось удержать равновесие.
Ворон прилетел к нему.
– Хватит! – проговорил он хрипло. – Немедленно спускайся вниз, слышишь! Все кости переломаешь! Ты слишком жирный для таких упражнений, ты для этого не годишься.
Но котик карабкался всё дальше.
– Ах, я готов вырвать свои последние перья, – в бешенстве кричал ворон, – что не сдержал свой клюв! Неужели в твоей дурацкой кошачьей башке совсем нет мозгов? Я тебе объясняю, что это бессмысленно. Даже для нас двоих колокола чересчур тяжелы.
– Это мы ещё посмотрим, – упорно отвечал котик.
Он лез всё выше и выше. И чем выше он забирался, тем беспощаднее дул ему ветер в уши.
Он уже добрался до резьбы над главным порталом, когда почувствовал, что силы его вдруг иссякли. Голова кружилась. Он и вообще-то не отличался спортивностью, а тут ещё прибавилось отравление ядом.
Когда он перепрыгнул за водосток, сделанный в виде ухмыляющегося, остроухого чёрта, он начал медленно, но неумолимо соскальзывать. И он неизбежно рухнул бы вниз – а высота была такая, что даже опытная кошка наверняка погибла бы, – если бы в последнюю секунду к нему не подлетел Яков и не удержал за хвост.
Дрожа и задыхаясь, прижимался маленький котик к стене, надеясь хоть как-то укрыться от ледяного ветра и пытаясь немного отогреть одеревеневшие от холода лапы.
Ворон уселся рядом с ним.
– А теперь поговорим серьёзно, – сказал он. – Даже если тебе удастся забраться на самый верх, к колоколам, – а это просто невозможно, – то всё равно это будет зря. Хоть раз в жизни пошевели мозгами, дружок! Предположим, что каким-то чудом мы с тобой сумеем забить в колокола – хотя на самом деле это исключено, – но ведь в этом случае звон услышат и твой маэстро, и его тётя. А раз они услышат, то тут же смекнут, что желания больше не будут выполняться наоборот, а только буквально. И что же? А то, что им это уже не будет нужно. Ведь они всё это затеяли, чтобы нас обмануть. А если нас при них не будет, то им решительно ни к чему обратное действие пунша желаний. Они с великой радостью, от всего сердца пожелают миру самое злое, и это тут же осуществится, точь-в-точь так, как им хочется. Раз мы не будем в состоянии им помешать, они дадут себе полную волю. Уж не думаешь ли ты, что успеешь спуститься с колокольни, пробежать весь долгий обратный путь до дома и при этом оказаться там вовремя? Как ты себе это представляешь? Знаешь, что с тобой будет? Да ты просто сдохнешь от перенапряжения. Погибнешь, и притом зря. Всё кончится тем, что ты просто погибнешь.
Но Мориц его не слушал. Голос ворона долетал до его ушей откуда-то издалека, а он был слишком усталым и слабым, чтобы следить за таким сложным рассуждением, и знал только одно: наверх и вниз одинаково далеко. И он полез наверх, потому что ещё раньше так решил, вне зависимости от того, имеет ли это смысл или нет. Усы его обледенели, от резкого ветра из глаз лились слёзы, но он всё полз и полз.
– Эй, послушай! – кричал ему с горечью ворон. – Скажу тебе только одно: больше я тебе помогать не буду. Если хочешь себя погубить, то делай это сам. В герои я не гожусь, у меня ревматизм, а твоим тупоголовым упрямством я сыт по горло, так и знай. Я сматываюсь, слышишь, исчезаю, меня здесь уже нет! Привет! Чао! Будь здоров! Прощай, дорогой коллега!
В это мгновение он увидел, что маленький котик висит в воздухе, зацепившись лишь передними лапками за водосточную трубу. Он полетел к нему, с трудом преодолевая сопротивление штормового ветра, клювом схватил его за загривок и, собрав последние силы, приподнял и запихнул в трубу.
– Чучело я набитое, а не живая птица! – кричал ворон. – Видать, ещё птенцом выпал из гнезда и повредил себе мозги, это ясно.
Он чувствовал, что теряет последние силы. Сидение в бочке и на него подействовало. Ему стало совсем плохо.
– С места больше не сдвинусь, – пролепетал он. – Буду здесь сидеть, и всё. Пусть мир погибнет, мне наплевать. Не могу больше. Даже если попытаюсь улететь, то всё равно тут же камнем упаду на землю.
Он поглядел через край водосточной трубы. Где-то далеко-далеко внизу посверкивали огни города.
Девять часов
На следующем этапе колдовства бразды правления снова перешли к Тирании. Указания, как именно передать полученной жидкости силу осуществления желаний, были записаны на ведьмячьем жаргоне. Собственно говоря, это был какой-то бредовый язык, потому что по словарному запасу он ничем не отличался от нашего, но все наши слова обретали в нём совсем другой смысл. Ни одно слово не обозначало то, что оно обычно значит. Так, например, мальчик называется глобусом, девочка – бочонком, вместо «гулять» говорят «лопаться», вместо «сад» – «чемодан», вместо «видеть» – «дрожать», «глоток» означает «собака», «прыткий» значит «пёстрый», а «тупой» значит «вдруг». Таким образом, фраза «Мальчик и девочка гуляли в саду и вдруг увидели пёструю собаку» на ведьмячьем языке звучит следующим образом: «Глобус и бочонок лопались в чемодане, тупой дрожали прыткий глоток».
Тирания свободно владела этим языком. Если его не знать, то рецепт теряет всякий смысл и кажется сплошной галиматьёй.
– Мяч узнает всех вокруг,
