«Ишь ты, — сказал, — ещё вопит во весь голос! —
Ты, что труды мои пятой своей топчешь?
Прочь с глаз моих, не то, хоть я старик дряхлый,
Вот этою тебя я изобью палкой».
65 А я ему в ответ: «О люди! Коль старец
Забьёт меня, за родину приму смерть я, —
Мне послух — юноша!» А тот приказ отдал,
Чтоб живодёр в колодки нас забил вместе.
И был тут сну конец! — А где моё платье?
70 Сюда давай, Аннат! — Я сон свой так понял…
Пытался вытащить козла я из балки,
Чтоб был Дионису отменным он даром,
Но козопасы отняли его силой.
Расхитит так толпа, у муз что на службе,
75 Досужего труда плоды — мои песни!76
Так изъясняю сон… Но коли из многих,
Что, как и я, ногой топтали мех вздутый,
Награду я приял — один, как мне снилось,
Хоть и сердитого я принял в часть старца,
80 То значит, музою клянусь, за мной слава,
В простых ли ямбах я стихи слагать буду
Иль из хромых стихов, как Гиппонакт древний,
Второй по нём, хромые затяну песни,
Чтоб будущих Ксуфидов77 услаждать ими!
Ночь. Девушка стоит в дверях своего дома.
По взаимной любви друг друга избрав,
Мы сошлись, и Киприда скрепила союз…
Больно припомнить,
Как он ласкался, а сам давно,
Лукавый, задумал
Ссору подстроить, хитрый предлог,
И меня покинуть.
Он ушел, а злой не уходит Эрот,
Тоска не стихает.
Правду скажу: и теперь он в мыслях моих неотступно.
(Выходит на улицу.)
Светлые звезды, и ты, участливый мрак ночной, молю вас,
Путь укажите сирой
К дому его. Туда ведь
Гонит Киприда рабу, гонит, связав, Эрот-владыка.
Нет лампады со мной. Достанет огня,
Что в сердце моем разгорелся и жжет!
Злая обида, злая беда!
Сколько гордых слов
Твердил он и клялся,
Будто его не Киприда ко мне пригнала, а после,
После, лукавый,
Ссоры пустячной достало тебе, чтоб все забыл ты!
Перед запертой дверью любовника, за которой слышен шум пира.
С ума сойду сейчас,
Нет сил боль терпеть,
Бьет дрожь, свет не мил,
Ревность терзает сердце.
Об одном тебя молю:
Кинь венок в руки мне,
Чтоб к груди прижать его!
Нет другой мне утехи!
Сжалься, друг, дверь открой,
Как раба молю тебя!
В дом впусти! Как раба
Я служить тебе стану!
(Ответа нет. К самой себе.)
Страшно так любить, как я,
Меру позабыв в любви.
Стыд терпи, слезы глотай,
Все сноси безответно!
О, как глупо всей душой
Одному предать себя!
Что, как он тебе солжет?
Не миновать безумья…
(Снова обращаясь к любовнику за дверью.)
Так знай же:
Я на все могу решиться,
Если сердце разъярилось!.. Ах, горе,
Худо мне, чуть припомню,
Как я ночами маюсь,
Ты же проворно бежишь к другой в объятья.
Ну, повздорили мы, так нужно скорей
Помириться.
Хочешь, друзей позовем, пускай
Рассудят наш спор, решат, кто прав…
Текст обрывается.
I. ПРИТВОРЩИК
Притворство78 в общих чертах можно определить так: это — старание прибедниться в поступках и речах, а притворщик — это такой человек, который, подходя к врагам, хочет скрыть свою ненависть. Он в глаза хвалит тех, на кого нападает тайно, и соболезнует им, когда они проигрывают дело. Он извиняет тех, кто дурно говорит о нем и не сердится на своих обвинителей. С обиженными и негодующими он разговаривает кротко. Тем, кто хочет немедленно встретиться с ним, он велит прийти в следующий раз. Ни в одном деле с ним ни о чем нельзя договориться — он всегда норовит сказать и сделать вид, что сейчас только пришел, что опоздал, что был болен. И тем, кто просит вернуть долг или собирает складчину…79 Продавая, он говорит, что не продает, а не продавая, что продает. Услыхав что-нибудь, он не подает вида; заметив, говорит, что даже не смотрел в ту сторону, пообещав, — что не помнит. Об одном деле он, дескать, подумает, о другом знать не знает, третьему удивляется, о четвертом и сам-де когда-то был того же мнения. И он обычно говорит в таком роде: "Не верю, не понимаю, поражаюсь" или: "Ты говоришь, он уже не тот"; "А по его словам все было не так"; "Другим рассказывай"; "Не знаю, тебе ли не верить, его ли подозревать"; "Смотри, только не будь слишком легковерен".
II. ЛЬСТЕЦ
Лестью можно считать обхождение некрасивое, но выгодное льстящему, а льстецом такого человека, который во время прогулки говорит спутнику: "Замечаешь обращенные на тебя взгляды? Во всем городе ни на кого, кроме тебя, так не смотрят. Вчера тебя почтили в Стое.80 Ведь там было больше тридцати человек, когда зашла речь о том, кто всех лучше, и все, начиная с меня, сошлись на твоем имени". Произнося такие слова, он снимает с его плаща ниточку и, выбирая у него из бороды принесенную ветром мякину, со смешком говорит: "Видишь? Два дня мы с тобой не встречались, и вдруг борода твоя вся в седине — хотя уж не знаю, как у кого другого, а у тебя волос черен и в твои годы". Тот заговорил — льстец велит другим замолчать, запел — хвалит, умолк — восклицает: "Превосходно". Тот плоско сострил — он разражается хохотом и затыкает себе рот плащом, будто не может сдержать смех. Он останавливает встречных и велит им постоять, пока его спутник пройдет. А детям его он покупает яблоки и груши и дает им так, чтобы отец видел, и, расцеловав их, говорит: "У доброго отца и дети хороши". Присутствуя при покупке башмаков, он говорит, что нога-то поскладней обуви. Когда же обхаживаемый направляется к кому-нибудь из своих друзей, он бежит вперед и объявляет: "К тебе идет", а потом, вернувшись назад: "Оповестил". Можно не сомневаться, что он в своей услужливости готов без роздыха таскать покупки даже с женского рынка.81 За обедом он первый хвалит вино и говорит: "Ты знаешь толк в еде", — и берет что-нибудь со стола со словами: "Глянь-ка, вот лакомый кусочек". Он спрашивает улещаемого, не холодно ли ему, не хочет ли он накинуть плащ, и, не кончив еще говорить, одевает его. И, нагибаясь к его уху, перешептывается с ним и, болтая с другими, смотрит на него. И в театре сам подкладывает ему подушку,82 отобрав ее у раба. И дом, говорит он, красив и хорошо построен, и поле хорошо возделано, и портрет похож.
III. ПУСТОСЛОВ
Пустословие — это склонность говорить много и не думая, а пустослов — это такой человек, который, подсев поближе к незнакомому, начинает с похвального слова собственной жене, потом рассказывает сон, что видел ночью, а после этого перечисляет по порядку все, что ел за обедом. Дальше, слово за слово, он говорит, и что нынешние люди куда хуже прежних, и как мало дают за пшеницу на рынке, и как много понаехало чужеземцев, и что море судоходно с Дионисий,83 и что если Зевс пошлет хороший дождь, то лучше будет для урожая, и что на будущий год он возделает поле, и как трудно стало жить, и как Дамипп поставил на мистериях самый большой факел,84 и сколько колонн в Одеоне,85 и что в месяце боэдромии — мистерии, в пианопсии — Апатурии, а в посидеоне — Сельские Дионисии,86 и "Вчера меня стошнило" и "Что за день сегодня?". И если его будут терпеть, он не отвяжется.
IV. ДЕРЕВЕНЩИНА
Деревенская неотесанность — это, думается, незнание приличий, а деревенщина — это такой человек, который, отправляясь в народное собрание, напивается болтушки87 и… говорит, что даже миро пахнет не лучше лука. Он носит обувь, которая ему велика. Говорит громко. Друзьям и домашним он не доверяет, а с рабами советуется о самых важных делах и в поле рассказывает работающим у него батракам все, что было в народном собрании. Садясь, он задирает платье выше колен, показывая голое тело. На улицах88 он ничему не поражается, ничем не восхищается, но, если увидит быка, или осла, или козла, непременно остановится осмотреть его. И, вынимая что-нибудь из кладовки, он тут же жует и, не разбавляя, пьет,89 повариху он потихоньку прижмет, а потом намелет с нею вместе муки и всем домашним, и себе самому. Завтракает он на ходу, задавая корм скотине. На стук отворяет сам и, подозвав пса, треплет его по морде и говорит: "Вот кто сторожит усадьбу и дом". Он отказывается от серебряной монеты, которую ему дают — слишком тонка-де, — и берет взамен другую. А если он даст кому-нибудь плуг, или корзину, или серп, или мешок, то ночью, не в силах забыть об этом и уснуть, идет просить назад. Спускаясь в город, он спрашивает первого встречного, почем овчины и сушеная рыба, и тут же говорит, что вот, спустившись в город, он хочет постричься и по пути захватить сушеную рыбу от Архия. В бане он поет; башмаки подбивает гвоздями.
