«Как разошелся-то старец, — думал про себя не без ехидства Константин, — говорит одними давно известными истинами, а чтобы мне возразить, ничего придумать не может». Патриарх же между тем, как будто прочитав мысли епископа, продолжал свою речь:
— Все эти, боголюбезный Константин, известные истины я повторяю лишь для того, чтобы подчеркнуть ту мысль, что такое почитание, какое прилично Божественному Господу, мы не воздаем подобным нам рабам. Кланяясь императорам и начальникам, мы не являемся воздающими им такое же поклонение, как Богу. И уж если ты, боголюбезный Константин, хочешь видеть свидетельства Писания, то вспомни, как пророк Нафан поклонился до земли Давиду, который был царем и человеком; однако же за это он не был обвинен в том, что он почтил человека помимо истинного Бога. Так же и иконы, изображаемые воском и красками, мы принимаем не как Бога, Которого не могут вполне уразуметь и постичь даже высшие чины святых Ангелов. Тем более не можем мы изобразить Бога. Но так как Единородный Сын, по благоволению Отца и Святого Духа, соизволил сделаться человеком, во всем подобным нам, исключая грех, то мы и изображаем икону человеческого Его образа и человеческого вида Его по плоти, а не Божества Его, которое непостижимо и невидимо. Стараемся наглядно представить предметы веры и показать, что Он не фантастично и не призрачно соединился с нашим естеством, как ошибочно учили некоторые древние еретики, но что поистине сделался совершенным человеком. При таком понимании непорочной веры в Него, мы представляем на иконах образ святой плоти Его, и целуем его, и удостаиваем его всяких почестей и таким образом приходим к воспоминанию о Божественном, животворном и неизреченном вочеловечении Его.
— Но ведь согласись, блаженный Герман, что изображается на иконах не только Господь наш Иисус Христос, но и образы Девы Марии и других святых. Что это, как не сотворение кумиров?
— Мы почитаем Пресвятую Деву Марию как истинную Матерь Бога истинного, величаем Ее и считаем превыше всякого творения. Мы величаем также и ублажаем и святых мучеников Христовых, апостолов и пророков и прочих святых за их добрые дела, за проповедание истины, за страдания ради Самого Бога. Потому что они за свои подвиги приобрели всякое дерзновение пред Ним. Но при этом мы далеки от мысли, чтобы приписывать святым честь поклонения, приличествующую Божественной славе и могуществу, а лишь выражаем им нашу любовь. Ту истину, которую мы познали и в которой уверились через наш слух, мы передаем через живопись, чтобы еще тверже укрепить это в своей памяти. Мы верим, что Матерь Божия и святые могут своими молитвами ходатайствовать пред Богом о наших нуждах и бедах. Ведь сказано в Писании: «Память праведника пребудет благословенна». Теперь, боголюбезный Константин, что скажешь ты на мои к тебе увещания? Или тебе еще нужно свидетельство других епископов?
Константин решил не раздражать патриарха спором, да и почувствовал, при всем своем несогласии с Германом, что возразить ему пока нечем. Он тут же стал заверять патриарха, что осознал свои ошибки и впредь постарается их не повторять. Примирившись таким образом, иерархи расстались. Вскоре после ухода Константина патриарху доставили из Фригии письмо от Синадского митрополита Иоанна. В письме тот жаловался на епископа Наколийского за его высказывания против почитания святых икон. Патриарх, довольный тем, что уже успел уладить этот вопрос, сел писать митрополиту ответ: «Твое послание, боголюбезный, передал нам всеславный патриций Тарасий. В нем идет речь о боголюбезном епископе Наколийском. Итак, извещаю тебя, что еще прежде, чем я получил твое послание, как только прибыл сюда этот боголюбезный епископ, я вступил с ним в разговор... И вот что сказал он в оправдание себе и что я в кратком виде хочу донести до сведения твоей боголюбезности...» Герман подробно изложил разговор с Константином и в заключение письма, стараясь успокоить митрополита, писал: «Все это я представил поименованному боголюбезному епископу Наколийскому. Он принял мои слова и исповедал, как пред Богом, что впредь не будет ни говорить, ни делать ничего на соблазн людям или подавать им повод к возмущению. Итак, зная это, пусть твоя боголюбезность успокоит свой синод, и ты сам да не соблазнишься по этому поводу...» На следующий день патриарх снова вызвал к себе епископа Константина и вручил ему свое письмо для митрополита в надежде, что это поможет поскорее примирить их между собою.
4
Между тем Константин побывал еще раз у синкелла Анастасия, где встретил своих единомышленников, и, окончательно ободрившись духом, решил совсем не завозить патриаршего письма к своему митрополиту.
— Вы, братья, как хотите, — горячился епископ Клавдиопольский Фома, — а я в своей епархии больше не намерен терпеть языческого идолопоклонства. Буду сокрушать идолов, даже если мне придется пострадать за дело Христово.
Известие о том, что епископ Фома в своей епархии распорядился выносить из храмов и уничтожать иконы, вскоре дошло до патриарха, и он с огорчением писал Клавдиопольскому архиерею, что не хочет верить слухам о дерзких деяниях епископа и увещает его опомниться от своего заблуждения. Не успел патриарх написать длинное письмо епископу Фоме, как ему пришло известие от Синадского митрополита Иоанна, что Константин не оставил своих заблуждений и никакого письма от патриарха ему не передавал. Это привело Германа в великое негодование, и он тут же написал гневное письмо Константину: «Боголюбезный митрополит Синадский Иоанн написал нам, что ты, боголюбезный, не передал ему нашего послания. Этим мы немало были опечалены относительно тебя. Ты на втором плане поставил, как кажется, и страх Божий, а также любовь и честь, какую члены Христовы преимущественно должны иметь...»
Патриарх Герман с беспокойством наблюдал за возраставшим настроением иконоборцев и пытался вразумить своих собратьев словом, но из этого мало что выходило.
Вскоре ко двору императора епископом Константином был представлен возвратившийся из сарацинского плена Васир, который, как выяснилось, тоже был родом из Германикополя и являлся чуть ли не дальним родственником Льва. Высокий, стройный, всегда остроумный и находчивый Васир пришелся по душе императору, и тот, приблизив его к себе, вскоре произвел в сан патриция.
1
В июне месяце 726 года от Рождества Христова, в девятый год своего правления, Лев получил от наместника острова Крит известие о необычных природных явлениях на море. Архонт Крита Цимилий писал императору: «Такого устрашающего знамения Божия мы еще не видели никогда от нашего рождения. Началось все с того, что между островами Тирасом и Тирасием вскипело из глубины моря огненное дыхание, как из печи. И продолжалось это необычное явление несколько дней; возгорание мало-помалу сгущалось; появлялись камни от действия огня, и наконец вся масса дыма приняла вид огненный. От сгущения земнородного вещества каменистая накипь в виде огромных камней носилась около Малой Азии у Лесбоса, Абидоса до самой приморской Македонии, так что все море представляло вид сплошного ноздреватого камня. Среди этого пламени образовался остров новый и пристал к острову Гера, равно как прежде произошли острова Тира и Тиразия».
Этот природный катаклизм удручающе подействовал на Льва.
— Как ты мыслишь, — спросил он патриция Васира, — что предвещает это странное явление?
— Государь мой, тебе, как мудрому правителю, и без меня ясно, что это проявление гнева Божия за нечестие христиан, поклоняющихся вместо Бога рукотворным изображениям. Уж если камни не идут ко дну, а, наоборот, со дна морского поднимаются, то это происходит только по воле Божией. Если ты, государь, и вправду хочешь знать мое мнение, то надо очистить веру от языческого идолопоклонства, иначе гнев Божий обрушится и на нас.
При этих словах Васира Лев вздрогнул, вспомнив, что почти такими же словами о камнях говорил ученый иудей.
— Как я буду очищать веру, когда этот упрямый старик не желает видеть в иконах идолопоклонства? — с досадой в голосе сказал император.
— Придет время, и патриарх поймет твою правоту, государь. Сейчас можно действовать и без него. Халиф Йазид, тот не побоялся возмущения своих подданных христиан, а приказал убрать иконы с площадей и улиц. И если бы не хитросплетения этого зловредного Мансура, с которым халиф имеет неразумие советоваться по всем делам касательно христиан, то иконы убрали бы и из храмов. Неужели ты, Лев, автократор всех ромеев, не волен убрать иконы хотя бы с ворот своего дворца?
— Да, Васир, ты прав, пора действовать во имя веры Христовой. Иди и позови ко мне спафарокандидата[74] Иувина.
2
Самым популярным местом для прогулок горожан и интеллектуальных бесед ученых мужей была площадь перед главным храмом Константинополя — Святой Софией. Это пространство около собора при создании новой столицы империи задумывалось Константином Великим как центральная площадь города. Он назвал ее Августеон в честь своей матери Августы Елены. Константин окружил площадь колоннами, а в середине площади установил статую своей равноапостольной матери. От площади Августеон начиналась главная улица столицы Месса. Начало этой улицы указывала колонна, называвшаяся Миллиум. На этой колонне, как и на подобной ей в Риме, были начертаны расстояния до различных центров провинций империи. Находясь рядом с Августеоном, колонна Миллиум стояла на одной линии с Халкой — главным входом в Большой императорский дворец. Это роскошное архитектурное строение венчал золотой купол. Стены внутри были облицованы мрамором, а потолок украшала смальтовая мозаика с изображением императора Юстиниана Великого и его супруги Феодоры. Из Халки можно было попасть в любое строение императорского дворца. Массивные двери, ведущие в Халку, были из бронзы и именовались Халкопратийскими вратами. В народе же их просто называли Медными вратами. Над этими воротами была укреплена позолоченная статуя Иисуса Христа. Этот образ Христа прозвали Антифонит, что означает «Ответчик» или, в более правильном понимании, «Поручитель». Его воздвиг византийский купец-моряк в благодарность за чудесное избавление от большого долгового обязательства, К этому образу многие горожане приходили молиться о всяких своих житейских нуждах. Именно с этого образа, особо почитаемого в народе, и решил начать свою борьбу против иконопочитания император Лев Исаврянин.
