Сидни уверен, что она ангел с небес, однако вопреки этому его убеждению, Билли Би все лишь секретарша из агентства, изначально приглашенная как временная. Теперь уже, правда, она так основательно окопалась в издательстве, что стала незаменимой и постоянной. Пожалуйста, Джулиет, соври, что Кит мечтает о каком-нибудь животном с Галапагоссов! Билли Би поднимет паруса, дунет за ним и исчезнет на много-много месяцев. Лучше бы, разумеется, навсегда — пускай ее кто-нибудь слопает.
Обнимаю тебя и Кит, Сьюзан
Изола — Сидни
5 августа 1946 года
Дорогой Сидни!
Я знаю, это Вы прислали «Новый иллюстрированный справочник по френологии и психиатрии, с таблицами форм и размеров черепа и сотней иллюстраций». Очень ценная вещь, спасибо. Я усердно занимаюсь и сейчас, когда изучаю голову, заглядываю в книгу не больше трех-четырех раз. Надеюсь, что на празднике урожая смогу хорошо помочь церкви. Кому ж не захочется постичь свою природу с помощью науки френологии? Всем захочется!
Наука френология — настоящее чудо. За последние три дня я узнала больше, чем за всю прежнюю жизнь. Например, миссис Гилберт всегда была дрянь, так вот теперь выяснилось, что она не виновата! У нее в точке благожелательности глубокая вмятина. Маленькой свалилась в каменоломню, там и повредила благожелательность и с тех пор злобится на мир.
Со старыми друзьями тоже сплошные сюрпризы. Эбен, оказывается, словоохотлив! Никогда бы не подумала. Но у него под глазами мешки, и тут толкование однозначное. Я ему деликатно намекнула — чтоб знал. Джулиет сначала не хотела показывать свои шишки, но потом, когда я сказала, что она стоит на пути развития науки, согласилась. Так вот, наша Джулиет полна эротизма. И супружеской любви. Я удивилась, что ж она не замужем при таких крупных шишках.
Уилл захихикал: «Джулиет, да мистер Старк — счастливчик!»
Джулиет покраснела как помидор, а меня так и потянуло за язык, чуть не ляпнула: мало ты, темнота, понимаешь, мистер-то Старк наш — гомосексуалист! К счастью, вовремя опомнилась и, как обещала, сохранила секрет.
Доуси тогда встал и ушел, и его голову я изучить не успела, но обязательно вскоре поймаю и осмотрю. Иногда я его не понимаю. То болтал без умолку, а теперь двух слов не вытащишь.
Еще раз спасибо за чудесную книжку.
Ваш друг Изола
Сидни — Джулиет
Телеграмма6 августа 1946
КУПИЛ ДОМИНИКУ В ГАНТЕРСЕ МАЛЕНЬКУЮ ВОЛЫНКУ. КИТ НЕ НУЖНО? ДАЙ ЗНАТЬ СКОРЕЕ, ОСТАЛАСЬ ОДНА. КАК ТЕБЕ ПИШЕТСЯ? С ЛЮБОВЬЮ К ВАМ С КИТ, СИДНИ
Джулиет — Сидни
7 августа 1946 года
Дорогой Сидни!
Кит волынке обрадуется. Я — нет.
Пишется вроде бы замечательно, но я хочу послать тебе первые две главы — не успокоюсь, пока ты не прочтешь. Найдется время?
Биографии надо писать, пока живо поколение, знавшее этого человека, пока еще свежи воспоминания. Представь, как бы я написала об Энн Бронте, будь у меня возможность пообщаться с её соседями. Может, она была вовсе не доброй и тихой, а наоборот, стервой и регулярно раз в неделю колотила посуду.
Каждый день узнаю что-то новое про Элизабет. Очень жалко, что мы не были знакомы! Пишу — и ловлю себя на том, что думаю о ней как о подруге, вспоминаю ее поступки так, словно видела все своими глазами. Элизабет полна жизни. Приходится напоминать себе, что она умерла. И от этого вновь и вновь щемит сердце.
Сегодня мне рассказали нечто такое, что захотелось просто лечь и заплакать. Мы поужинали, а после Илай и Кит отправились копать червяков (это лучше всего делать при свете луны). Мы с Эбеном вынесли кофе во двор, и он впервые заговорил со мной об Элизабет.
Дело было в школе, где Илай вместе с другими детьми ждал прихода эвакуационных кораблей. Эбена внутрь не пустили, но Изола обо всем рассказала ему в тот же вечер.
Помещение было забито детьми. Элизабет застегивала Илаю пальто, и он признался, что боится корабля, который увезет его из дома от мамы. Если корабль разбомбят, с кем он попрощается перед смертью? По словам Изолы Элизабет хорошенько обдумала вопрос, а потом задрала свитер и отстегнула с блузки планку медали, которую ее отец получил на Первой мировой войне, — она ее постоянно носила.
Держа планку в руке, Элизабет объяснила, что это волшебный талисман и он убережет Илая от любого несчастья. Велела Илаю дважды плюнуть на него — для наведения заклятия. Изола через плечо Элизабет видела лицо Илая и сказала Эбену, что оно светилось тем волшебным светом, каким светятся лица детей, пока они ещё верят в чудеса.
Страшно — отправлять детей одних в неизвестность для их же защиты! Как родители пережили такое? Ведь это насилие над инстинктом, повелевающим защищать потомство. Я, например, рядом с Кит становлюсь как медведица. И слежу за ней, даже когда она не со мной. И если ей что-то угрожает (а при ее любви карабкаться куда не следует это происходит часто), у меня шерсть встает дыбом на загривке (а ведь раньше жила, не ведая, что у меня есть загривок), и я бегу ее спасать. У Кит есть враг, племянник священника. Он бросался в нее сливами. Так я на него нарычала! Странно, но интуитивно я всегда знаю, где Кит, чувствую ее, как собственные руки, но если бы вдруг потеряла из виду, сошла бы с ума от беспокойства. Очевидно, природа так устроила для выживания новых поколений, но война это искорежила. Как гернсийские матери жили, ничего не зная о своих детях? Не представляю.
С любовью, Джулиет
P.S. Может быть, лучше флейту?
Джулиет — Софи
9 августа 1946 года
Милая Софи!
Какая прекрасная новость — ребенок! Вот счастье! Очень надеюсь, что на этот раз тебе не придется бесконечно жевать крекеры и сосать лимонные дольки. Знаю, вам, родителям, безразлично, кто, что и почему родится, но мне хочется девочку. Из этих соображений я вяжу крохотную кофточку и шапочку из розовой шерсти. Александр, разумеется, счастлив. А Доминик?
Я поделилась твоей новостью с Изолой и боюсь, что тоника для беременных тебе не избежать. Софи, заклинаю, не пей его и не выливай там, где бегают собаки. Думаю, отравы в нем нет, но рисковать все же не стоит.
Твои расспросы о Доуси следует перенаправить Кит, лучше — Реми. Я его почти не вижу, когда же вижу, он молчит. Не романтически-задумчиво на манер мистера Рочестера, но сурово и строго, даже неодобрительно. В чем дело, не знаю, честно. Раньше мы дружили. Беседовали о Чарльзе Лэме, гуляли по острову. Мне было с ним хорошо, как со всеми моими друзьями. А после случая на утесе он вдруг перестал разговаривать — я имею в виду, со мной. Грустно. Я скучаю по нашему невероятному взаимопониманию, но начинаю думать, что оно мне только почудилось.
Меня молчаливой не назовешь, поэтому молчуны мне невероятно интересны. Поскольку сам Доуси о себе ничего не говорит (и вообще не говорит — со мной), я докатилась до того, что пристала к Изоле с расспросами насчет его шишек, чтобы выведать подробности о его прошлом. Но Изола постепенно разочаровывается в шишках, ей кажется, они все-таки врут. Например, у Доуси центр жестокости не так бы велик, как надо, а ведь он чуть не до смерти отходил Эдди Мирза!!!
Восклицательные знаки мои. Изола, кажется, не видит в этом ничего особенного.
Эдди Мирз, гнусный и здоровенный тип, был осведомителем у немецких властей, за что получал разные блага. Об этом все знали, но он плевать хотел, лишь бы побахвалиться в баре богатством: буханкой белого хлеба, сигаретами, шелковыми чулками — девчонки за них бывают о-о-очень благодарны.
Через неделю после ареста Элизабет и Питера он хвастался серебряным портсигаром, намекая, что это вознаграждение за донесение о кое-каких делишках в доме Сойера.
Доуси узнал и на следующий вечер отправился к «Чокнутой Иде». Подошел к Эдди Мирзу, схватил за ворот, приподнял с барного стула и начал молотить головой о стойку. Говорил, будто сплёвывал: «Гад, сволочь, скотина, дерьмо», и с каждым словом бил. Затем стащил Эдди со стула на пол, и они начали драться.
По словам Изолы, Доуси отделали как котлету. Нос, рот были в крови, один глаз заплыл полностью, ребро треснуло. Но Эдди Мирзу досталось больше: фонари под обоими глазами, два сломанных ребра, швы. Суд приговорил Доуси к трем месяцем гернсийской тюрьмы, однако уже через месяц его выпустили. Требовалось место для более важных преступников — спекулянтов с черного рынка и тех, кто сливал бензин из армейских грузовиков.
— Эдди до сих пор как увидит Доуси у «Чокнутой Иды», так не знает, куда деваться от ужаса. Глазки бегают, руки ходуном, аж пиво расплескивается. Минут пять вытерпит и линяет, — заключила Изола.
Я, с растопыренными от изумления глазами, принялась умолять рассказать что-нибудь еще. Шишки у Изолы теперь не в чести, поэтому она решила обойтись простой фактографией.
Детство у Доуси было не слишком счастливым. В одиннадцать лет он потерял отца, а у матери, миссис Адамс, никогда не отличавшейся крепким здоровьем, появились странности, страхи. Сначала она боялась выходить в город, потом — к себе во двор и, наконец, за пределы дома. Сидела, раскачиваясь, на кухне и глядела в пространство. Она умерла вскоре после начала войны.
