Одевается Вася, руки дрожат, никак крючков не застегнет.
А Мария Андреевна в белом халате у раковины стоит, руки тщательно мылом да щеточкой моет. Молчат обе.
– Вы, голубушка, товарищ Василиса, уже не знаю, порадую я вас или огорчу, а только сомнения никакого. Вы в положении. Беременность.
Беременность?
Удивилась Вася. И тотчас будто улыбка по душе прошла: «Ребеночек? Это хорошо».
– Вы что же, теперь к мужу обратно уедете? – утирая руки шитым полотенцем, спрашивает докторша в белом халате.
– К мужу? Нет, – Вася отрицательно качает головою. – К нему больше не поеду. Мы с ним врозь теперь… Каждый по своей дороге.
– Разошлись? Как невовремя! Как же вы-то теперь, голубушка, будете? Может, еще дело поправимое, а? Где же вам одной с ребенком… Хрупкая вы.
– Я не одна. Завтра на ткацкие еду. Там хорошая ячейка… Все больше женщины, ткачихи. Вместе ясли наладим. Я и то хотела вас спросить: как это вы ясли на «окупаемость» перевели? Растолкуйте, посоветуйте.
Заговорили о яслях, о субсидиях, о взносах, об оплате профессионалов. Забыла Вася про свою «новость». Только, как прощаться стали, сама Мария Андреевна напомнила:
– Вы не очень-то на работу налегайте. Помните, что здоровье у вас не крепкое… Боюсь я за вас, голубушка.
Советы дает – того нельзя, да другое полезно. Слушает Вася, запоминает. Ради ребеночка. Пусть будет ребеночек здоровый… Малый такой, беспомощный…
Вышла на улицу Вася. А сама идет да улыбается.
Ребеночек! Это хорошо. Другим бабам пример покажет, как ребенка «по-коммунистически» воспитать. Вовсе нечего там семью, да кухню, да хлам всякий заводить. Ясли наладить… Общежитие «на окупаемости»… На примере нагляднее.
Думает Вася об «окупаемости» и о ребеночке забыла. А о Владимире так и не вспомнила. Будто и не отец он.
Укладывается Вася. Шкатулка подвернулась. В ней Володины письма. Портрет его. А на самом верху узенький цветной конверт. Письмо Нины Константиновны.
Поглядела на него Вася. В руках повертела. Наизусть знает, а снова прочитать хочется. Свою боль бередит, а удержаться не может. Начнет читать, и пойдет тоска грызущая со змеиным жалом по сердцу гулять. За ней холод придет. Холод, злоба на Владимира. Зачем лгал? Зачем обманывал?
Взяла Вася письмо. К окошку поближе присела. Вечереет. Развернула знакомый листок.
Читает внимательно. Слово за слово.
А тоски грызущей нет. А змейка ядовитая – мучительница – будто жалом ослабела. Сердце Васино в покое оставила.
Вместо змейки привычной жалость в сердце Васином нежданно зародилась. Жалость к слезам Нины Константиновны. Жалость к тоске, к боли-обидам другого женского сердца. Вспоминает Нину, как с музыки шла да кончиком пальцев слезинки утирала… За что страдала? За что муку этакую принимала? Ребеночка ждала… Ребеночка выкинула. За что?
Подошла Вася к столу. Грушины выкройки в сторону сгребла, чернила на стол поставила. И за письмо:
«Нина Константиновна!
Не знаю я Вас, какая Вы. Один раз всего видала. В тот раз, откровенно скажу, не понравились Вы мне. А когда заплакали, как с музыки уходить стали, сердцем своим горе Ваше поняла, пожалела.
Вот, и сейчас опять, прочла я Ваше письмо к Владимиру Ивановичу. Письмо это Ваше вам возвращаю, взяла его неправильно, тайком от Владимира. Но оно свою службу отслужило. Так что за это Вам на меня сердиться не приходится.
Много думала я над Вашим письмом. И сейчас опять прочла и вижу: нет у меня на Вас ни злобы, ни обиды. Вижу, что и сами Вы муку большую из-за меня принимали. Как Владимиру, так и Вам скажу, довольно в прятки играть. Надо Вам женой, законной женой Владимира Ивановича заделаться.
Вы друг другу больше подходящи. Не жена я ему, потому что вкусы наши разные и по разным дорожкам в жизни пошли. Что он думает, я не знаю, он меня не понимает. Кроме муки, ничего наша жизнь не дает. И без Вас то же было бы. Не потому расстались мы с Владимиром, что Вы его у меня отняли, а потому и сердце его взять могли, что любви ко мне уж у Владимира не было. Как без Владимира раньше жила, так и теперь проживу. А Вам действительно нет без него жизни. Так всегда бывает, когда друг друга любят.
Мы с Владимиром Ивановичем и не жили, потому развода не надо.
Нет у меня к Вам упрека. Если бы раньше знала, как Вы друг друга любите, давно бы так поступила. Владимиру Ивановичу скажите, что и к нему нет у меня злобы никакой, как другом была, так другом и останусь. И Вам, в случае чего, всегда помощь или услугу какую готова сделать. Раньше у меня к Вам недоброе было в сердце. А теперь, как все поняла, жалость к Вам большая, за все слезы Ваши, за женские страдания да муки. Как сестра желаю Вам быть счастливой. Владимиру кланяйтесь да от меня скажите, чтобы свою молодую жену сердцем берег.
На случай Вам адрес свой новый записываю. Если когда напишете, и я Вам отвечу. Не враги мы с Вами, Нина Константиновна, хоть друг другу не по воле своей много горя причинили. Да обе не со зла.
Прощайте.
С пожеланием Вам полного счастья
Василиса Малыгина».Внизу аккуратно адрес свой подписала, В конверт оба письма вложила. Языком конверт лизнула. Заклеила. И вдруг не умом – душою поняла: теперь конец.
Конец? Где же боль? От боли. Где же змейка-мучительница? Нет змейки.
Где тоска хмельная, сосущая? Нет и тоски.
Был Володя Американец – нет Володи. Стал «Владимир Иванович». О Владимире думает – Нину видит. О Нине думает – Владимир рядом рисуется.
Будто одно они стали для Васи. Неразлучные, нераздельные. Одно, а не больно. Пусть одно! Догорел уголек любви-страсти. Испепелился. На сердце тихо. Покойно. Как в саду после бури.
Вася у окна. На закат любуется. Закат бурный, в пурпуровых облаках, золотом окаймленных. Вороны кружатся, галдят, ночлега ищут.
Воздух сухими листьями, грибами, землей осенней пахнет. Душистый, бодрящий, знакомый. Не пряно-томящий, как у Владимира.
Дышит Вася, жадно воздух пьет.
Хорошо жить!
Перегнулась из окна. Во дворике Груша белье стираное с веревки на ночь снимает.
– Груша, а Груша! Иди скорее сюда. Новость у меня. Хорошая…
– И то иду.
Пришла, белье на постель бросила.
– В чем новость-то? Письмо, что ли, какое получила?
– Письмо-то письмо, да не я получила, а сама написала. Угадай кому.
Не иначе как Владимиру Ивановичу.
– Вот и ошиблась! Не ему. А сударушке, жене его, Нине Константиновне.
– С чего же это? дивится Груша.
– Видишь, Груша, прочла я это еще раз письмо Нины, жалость большая к ней в сердце у меня зародилась… Тоже ведь муку за меня принимала. Ребеночка ради меня лишилась… Терпела, горевала, страдала… А за что? Не соперницы мы с ней, не враги… Кабы не любя, по расчету Владимира у меня отнимала, не простила бы ей, зло на нее бы имела. А теперь, как все про нее поняла, за что? Любит она Владимира. Крепко любит… Любит больше моего… Ее и право… Ей без Владимира жизни нет. Так и пишет: без тебя пропаду. А мне-то нужен ли Владимир? Подумала я, Груша, подумала, и ясно мне стало, не о нем тоска моя. Кабы Володька Американец вернулся, дело другое бы было… О нем, Груша, тоска, о прежнем Володе. А ведь того-то, Американца, уже нет! И быть не может. Так чего же я Нину мучаю? Чего счастью ихнему на пути стою… Директора стерегу? Разве мне «директор» нужен?
– На что тебе директор? – соглашается Груша. – То-то и плохо: много своих от нас ушло, директорами позаделались. Да ты, Василиса, не тужи… Гляди, еще немало своих ребят осталось. Ты на беспартийных-то погляди! Там больше коммунистов найдешь, настоящих, пролетарских.
– И верно: своих, что ни день, прибавляется… А те?… Давно пролетарство свое за лампы да стеганые одеяла попроменяли… Не поймем мы друг друга… Вот и думаю я, Груша: чего я Нину-то мучу? Чего Владимира держу: не то женат, не то свободен. На что это мне? Конец надо сделать. Без злобы чтобы было… Довольно настрадались. Когда от Владимира уезжала, не так я это понимала. Все чего-то ждала. На что-то надеялась… Думала: уйдет от меня Владимир к другой – с тоски помру. Так, во хмелю-тоске, и сюда приехала. Дороги не видела… А как в партком пришла, за дело взялась, чужие заботы да горе обступили, тоски будто и не было… Поверишь ли, честно тебе скажу, в сердце ни муки, ни ревности… Тихо на сердце. Покойно.
– Слава те, Владычица! – Груша поспешно крестится, на иконку в углу глядит. – Недаром я, Василиса, все эти ночи на коленях Пресвятой молилась… Помоги женскому сердцу! Исцели Василису.
Вася улыбается;
– Ну и Груша! Неисправимая. Все еще в иконки веришь? А вот что верно ты сказала, так верно: исцелилась! Истинно так. Сколько месяцев будто во хмелю ходила. Себя не помнила. Жизни не видела. Партию забыла… А сейчас здорова. Все-то меня радует, все-то мне новым кажется. Было вчера, значит, будет и завтра!.. Владимира нет, партия есть… Так вот со мной и после тифа было, как выздоравливать стала.
– Только бы тебя опять хвороба твоя не взяла!.. Как начнет муженек покаянные письма писать…
