При этих гаданиях ране, без сомнения, верили, что сам Святовит объявляет волю свою через своего священного коня. Неизвестно, Святовит ли, или иной бог руководил другими ранскими гаданиями, о которых тут же говорит Саксон Грамматик. Вот как он их описывает. "Отправляясь в дорогу по каким бы то ни было делам, ране по первому встретившемуся животному судили об удаче: если предзнаменование было счастливое, то с радостью продолжали начатый путь; если печальное, то возвращались восвояси. Также им было знакомо гаданье по жребию: они кидали себе на колени, взамен жребия, три щепки, с одной стороны белые, с другой черные: белая сторона означала удачу, черная неудачу. Женщины были не менее сведущи в гаданиях: сидя у очага, они без счета чертили по пеплу случайные черты, потом сосчитывали, и если выходил чет, то ожидали счастья, если нечет, то беды".
Кроме коня и меча, Святовит имел еще священное знамя, которое называли станицею. Величиной и цветом оно отличалось от всех других ранских знамен. Свою станицу ране чтили необычайно, воздавая ей почти такое же поклонение, как самому божеству. Неся ее перед собою, они считали себя под высшим покровом и на все отваживались, уверенные в полной безопасности.
Все эти принадлежности, очевидно, присвоены были Святовиту, как богу воинственному, наезднику и победоносцу. С другой стороны, балтийские славяне видели в нем дарователя плодов земных. Потому он держал в руке рог с вином64, и торжественный праздник его праздновался ранами после уборки хлеба. Тогда стекалось к Арконскому храму все народонаселение острова, приводили на жертву скот, закалывали его и готовили священный пир. Накануне великого дня богослужения, жрец Святовита, войдя во внутреннее святилище храма, куда один имел доступ, подметал его веником начисто, при чем остерегался выдохнуть: всякий раз, чтобы выдохнуть, выбегал он за двери, дабы присутствие бога не осквернилось дыханием смертного. На другой день, перед всем народом, стоявшим у двери храма, он вынимал из руки идола рог с вином, и, рассмотрев тщательно количество напитка, предсказывал, быть на другой год урожаю или голоду: если вина оставалось, сколько прежде, то быть изобилию, если убыло, то скудости. При дурном знамении, жрец приказывал хранить хлеб на будущее время и быть с ним бережливым; если же предвещалось обилие, то он разрешал щедрое употребление настоящей жатвы. Потом он выливал старое вино к ногам кумира, в возлияние богу, и, наполнив опорожненный рог свежим вином, подносил его к кумиру, под видом, что ему почтительно предлагает пить первому; тогда он произносил слова торжественной молитвы, испрашивая себе и родине блага, народу преуспеванья в благоденствии и победах. Помолившись, он приближал рог к своим губам и осушал одним духом, и после, наливши снова вином, клал опять в руку истукану. Затем приносился в жертву Святовиту пирог из сладкого теста, круглый и высотой почти в человеческий рост. Пирог ставился в храме, между народом и жрецом, и жрец, спрятавшись за ним, спрашивал у народа, видят ли его. Когда отвечали, что виден лишь пирог, то жрец желал, чтобы и на другой год за пирогом его не было видно. Этим обрядом, по мнению ран, испрашивалось обилие жатвы на будущее время: поверье, распространенное и у других славянских народов. Наконец, именем Святовита благословляя собранный народ, жрец наказывал и впредь ревностно чтить Арконского бога поклонением и жертвами, и предвещал в награду за служение ему верную победу на суше и на море. Тем и кончалось богослужение; остальную часть дня проводили в пиршестве, насыщаясь жертвами, принесенными богу, и напиваясь допьяна: ибо пир этот почитался священным, и умеренность в нем, по словам Саксона Грамматика, принималась за обиду божеству.
LXVII
Поклонение Триглаву; его тождество со Святовитом
Гельмольд говорит: "Святовит, бог земли Ранской, главенствует над всеми Славянскими божествами; все (балтийские славяне) признают его верховным богом, богом богов". Саксон Грамматик свидетельствует, что многие храмы были ему воздвигнуты в разных местах65. И действительно, то же верховное божество, с тем же значением победоносца и покровителя людей, является по всему славянскому Поморью; но не везде придается ему летописцами одинаковое имя.
Верховного бога поморян, которому в первых городах Поморья, Щетине и Волыне, посвящены были главные храмы, жизнеописания св. Оттона Бамбергского называют Триглавом; в самом деле, он изображался, по их словам, и в Щетине, и в Волыне, трехглавыми истуканами66. Щетинские жрецы учили, что Триглав высший их бог, и благосклонен к человеческому роду. Уже это одно указание, сведенное с тем, что мы знаем о Святовите, верховном божестве всех балтийских славян по Гельмольду, могущественном покровителе людей по Саксону Грамматику, дает право заключить о тождестве Триглава со Святовитом. Имя Триглав произошло, конечно, лишь от наружного вида идола, а не было собственным названием божества. Такого примера нет ни у какого народа, сколь бы ни были грубы его языческие понятия, чтобы божество называлось единственно по той или другой внешней примете истукана, и Триглав могло быть только обиходным прозвищем изображавшегося в известном кумире бога: чаще других слышанное немцами в Щетине и Волыне и наиболее для них понятное, оно и попало в их повествование.
Вполне подтверждается тождество Триглава и Святовита одинаковыми их принадлежностями. Поморскому богу был посвящен конь, как и Святовиту. Конь этот стоял в Щетине, необычайный ростом, жирный, бойкий, никогда не знавший работы; за ним ходил один из четырех жрецов, поставленных при четырех щетинских кутинах или священных храмах; никто не смел на коня садиться. Седло его, изукрашенное золотом и серебром, висело в храме Триглава, как в Арконском храме Святовита. Арконский конь был, правда, белый, а щетинский вороной; но если бы в этом различии было существенное значение, то, конечно, вороная масть коня Триглава выражала бы в самом боге какое-нибудь темное, злое начало; а мы знаем, что поморский бог, точно так же, как Святовит, который ездил на белом коне, был добр и благосклонен к человеку. В Щетине, как и в Арконе, всякий раз, когда думали идти на войну или пуститься в море для разбоя, гадали этим конем, и так же, как там, заставляли его переступать через копья; даже число копий было одинаковое: девять. Только у щетинцев копья не связывались по три, а клались все девять на землю на расстоянии локтя. Покрыв коня попоной (или, по другому известию, оседлав хранившимся в храме седлом) и взнуздав, жрец выводил его, и, держа за узду, вел через лежащие копья по три раза взад и вперед; если конь не задевал копий ногами, то предвещалась удача, и народ шел на задуманное дело; если он на копья наступал и перемешивал их, то предприятие отменялось. Несмотря на маленькую разницу в совершении гадания, едва ли возможно сомневаться в тождестве Святовита и трехглавого кумира щетинского, когда очевидно, что название Триглав не могло быть настоящим именем самого божества, и когда древние свидетельства представляют такое полное сходство в их значении, принадлежностях и, наконец, в способе, каким тот и другой объявляли людям свою волю.
Был ли конь у Триглава в Волыне, как в Щетине, неизвестно; но, во всяком случае, и волынский Триглав почитался богом наездником, потому что в его храме также хранилось священное седло; жизнеописатель Оттона говорит, что оно было чрезвычайно ветхо.
Трехглавому идолу поклонялись также славяне в Сгорельце (Бранденбурге), и, вероятно, это было то же божество, что у поморян; но не сохранилось о нем никаких сведений.
Арконский истукан Святовита имел, как мы знаем по описанию Саксона, четыре головы, а кумиры щетинский и волынский - три. Вообще, балтийские славяне любили представлять своих богов многоглавыми, вероятно, придавая такому изображению символический смысл. Идол Святовита в Арконе имел две головы спереди, две сзади; в каждой паре одна была обращена направо, другая налево. Поставленный на вершине высокой горы, он, таким образом, как бы смотрел на все четыре стороны, и тем выражалось, без сомнения, его всеведение и власть над целым светом. Щетинцы несколько иначе взглянули на круг власти своего бога и изобразили его господство не над четырьмя концами света, а над всем миром, видимым и невидимым; так именно их жрецы и объясняли три головы своего кумира: "Они означают, говорили они, что наш бог управляет тремя царствами, небесным, земным и преисподней". Понятно такое верование и такой символ: ибо собственный Небесный Бог предан был балтийскими славянами бездействию и забвению, и они легко могли деятельному богу Святовиту, богу богов, вручить управление небом так же, как землей. Но особенно замечательно это свидетельство по указанию на загробный мир в религии балтийских славян; им утверждается вполне, что они верили в бессмертие души (которое, впрочем, признавалось всеми славянами); оно опровергает, как клевету, слова ненавидевшего язычников и славян немецкого монаха, Титмара, что в понятии славянина все кончается с земной жизнью.
