слитыми воедино.
Это он сделал то алтайское фото, где мать обнимала Влада. Это он переставлял заплетающиеся ноги в пустыне Гоби. Он спал в одной палатке с Мими, согреваясь ее теплом, еще не зная, что она такое. Он исходил горы Афганистана, джунгли Амазонки и пески Египта, бился за свою жизнь в заброшенных храмах Конго и глухих Сибирских скитах, раскуривал трубку с команчами и самоедами. Он был стар, и был молод, женщина, и мужчина, и что-то бесполое, чуждое, тоже был он. Он был там, на реке Большой Тесь, чувствовал кипящую силу воды, что взрывая русло, вопреки Природе шла из Енисея, видел своими глазами, как на Боград одна за одной ложились Печати, видел глазами матери и отца, глазами мертвого Влада, глазами Старика Юнксу, о существовании которого еще минуту назад даже не подозревал, глазами Мими, растерзанной живыми мертвецами, глазами двух десятков людей и нелюдей, стоящих у истока Города-тысячи-богов.
Реальность и воспоминания перемешались, затянутые туманом. Из белых клубов выплыло спокойное лицо матери, резкое, как высеченный в камне лик древней богини. Глаза ее пылали, дым валил из ноздрей. Утерев ладонью окровавленный рот, она гулко пророкотала:
- Пора взрослеть, Гор. Твой отец говорит об этом уже три года…
Гор замычал, попытался помотать головой. Он вдруг понял, что не хочет ничего знать, что все это время не просто вел себя, как маленький капризный ребенок, он был им! Глупым малышом, что по наивности своей влез во взрослые игры. Чужие воспоминания рвались наружу невыносимой болью, выплескивались криком через край, но Гор лишь по-рыбьи открывал и закрывал рот, да вонзался в ковер ногтями. Перегруженный разум мигнул гаснущей звездочкой, раз, другой, и потух. Но перед тем как провалиться в беспамятство, Гор с ужасом осознал, что мать впервые назвала его не именем, но прозвищем. Он понял – почему.
Зажатый между гор и холмов крохотный поселок завалило снегом. Чистый, невесомый, он пышными шапками лежал на крышах, укрывал разбитые дороги и кутал обнаженные деревья в стерильную белизну. В грядущем рассвете уже виднелись желтые прямоугольники окон в обрамлении холодной ваты – работяги готовились к ежедневному трудовому подвигу. Первый настоящий снегопад в конце октября не удивлял их, не радовал, но и не огорчал. Они были суровыми людьми, людьми дела, для которых погода не служила оправданием.
Глядя на огоньки, что теплились в приземистых трехэтажках, старик Юнксу поежился, и глубже засунул руки в карманы пухового комбинезона. Здесь, в долине, ветра вели себя тихо, не безобразничали даже на возвышенностях, но все же с Енисея, до которого по прямой было километров тридцать, тянуло стылым запахом реки. Сырость не церемонилась, ледяными пальцами забиралась внутрь, выламывала старческие кости, продирала до самого нутра. Жестокие, жестокие боги! Почему вы не истончили мир в Африке, или Южной Америке? Почему именно в этом сибирском Нифльхейме нашлось то, что старый Юнксу искал долгие десятилетия, а если считать реинкарнации, то и столетия?!
За спиной звучно прочистил горло Влад, - его гордость, лучший ученик и верный последователь. Подошел бесшумно, стоял там уже минут пятнадцать, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь беспокоить Учителя. Юнксу учуял его сразу, запах табака въелся в пальцы Влада, в его бородку и волосы, и в его меховую парку. Во всем лагере он единственный употреблял эту отраву, не только во время ритуалов, но и просто так, ради удовольствия.
Чудной он, этот русский. В нем, как в алхимическом тигле, кипела, бурлила безумная смесь из крови светлоголовых славян, мрачных германцев, чернявых сынов Израиля, неторопливых лопарей и безжалостных Чингизидов. Каким-то невероятным чудом, он умудрился взять от всех лучшее: любознательность и смекалку, силу и упорство, верность и отвагу. Сейчас ему и его друзьям по двадцать, и они ходят с Юнксу уже пять лет, а кажется – всю жизнь. Это они привели Юнксу и остальных в этот заснеженный край. Привели наугад, ведомые одним лишь чутьем молодых пытливых умов, и не прогадали.
Старик Юнксу, кряхтя и переваливаясь, развернулся. Годы неумолимо забирали свое, каждый раз унося все более богатую добычу. В изношенном теле силой и ловкостью мог похвастать только разум, острый, как бритва, и такой же опасный. Ростом Юнксу не вышел, а злобное время давно сидело у него на закорках, отчего спина скрючилась – Влад возвышался над Учителем на добрых две головы.
В парке и теплой ушастой шапке, Влад напоминал медведя на задних лапах. От горячего дыхания кучерявая бородка покрылась инеем, усы тоже. Обмороженные щеки белели, глаза сверкали, а мысли… о, мысли его – пели! В нем еще бушевал дух романтика, покорителя, исследователя.
Юнксу нащупал его разум, открытый бурный поток, состоящий из детского любопытства, восторга от познания тайны, и капельки самолюбования. Осторожно, но умело подключился к нему – так вставляют провода в знакомые разъемы незнакомой техники. Общаться мыслями вблизи Бограда было легко и приятно. Телепатия здесь не требовала титанических усилий, так что кое-кто из новичков воспринимал ее, как данность, не понимая, что всего в полусотне километров отсюда они не сумеют передать даже простенький образ.
доброе утро влад не спится
не спится тревожно не могу спать
сон это сила нам нужны силы влад
- Вот, знаю, все знаю, а не могу, - сказал Влад уже вслух и развел руками. – Как перед экзаменами… Нет! Хуже, чем перед экзаменами! В сто раз хуже! Извертелся весь, мысли только об этом, какой там сон?! Если сегодня все выгорит, завтра отосплюсь… а если не выгорит…
то у нас будет все время мира чтобы отоспаться влад
Старик Юнксу растянул морщинистое желтое лицо в улыбке, и с удовольствием отметил, что Влад улыбнулся в ответ. Это хорошо. Не нужен раскисший Влад, нужен Влад боец. Сегодня их поиск закончится. Вернее, перейдет на новый уровень, но это, фактически одно и то же, для тех, кто понимает. Ничего не кончается навсегда. Просто на краю пропасти, с завязанными глазами, ты шагаешь на одну ступень вверх, и осторожно нащупываешь ногой следующую. И будто прочтя его размышления, Влад перестал улыбаться.
мне правда не по себе учитель мне страшно
Старик Юнксу пожевал обветренные губы, обдумывая ответ, и, не найдя ничего лучше, ответил мысленно:
всем страшно влад но это ничего не меняет.
Их лагерь встал у Бограда в начале мая. Почти полгода прошло, а Старик Юнксу все еще ловил себя на мысли, что дивится местным чудесам, как темный крестьянин из
