кухне. Он не обратил внимания на подносы с беконом и блинчиками – еды
хватило бы на целую семью – и с колотящимся сердцем остановился у задней
двери. Пальцы коснулись гладкого дерева – никаких следов от дыр или тени, где
была ручка. Дальше он попробовал окно – не было засова. Одно за другим, пока
он не принялся бегать из одной комнаты в другую. Он подумывал было разбить
стекло, но инстинкт ему не позволял. Тот же инстинкт, что мешал ему громко
бегать по ступенькам или хулиганить внутри.
Ведь так он мог причинить вред Дому.
Гэвин прижался к стене и сполз на пол.
Остаток дня он провел в своей комнате, а затем и весь следующий. Это, наверное, повеселило Дом, все еще излишне опекающего его, но он не
разговаривающего с ними и никак не взаимодействующего с ним без особой
необходимости. Гэвин не спустился на ужин, доев вместо этого пакетик чипсов, найденный в кармане одной куртки, а потом рисовал, пока не уснул,
растянувшись на Кровати ногами к изголовью.
На следующее утро все было по-прежнему: все еще не было выхода
наружу, телефона или обуви, но он проголодался. Всю дорогу на кухню он
проклинал собственный желудок, радуясь сильнее, чем хотел бы признавать, увидев любимый завтрак, ожидавший его на столе. Он поел в тишине, не
поддаваясь на попытки Дома разговорить его или развеселить. Но к концу дня
Гэвин настолько устал сидеть взаперти и настолько хотел увидеть Дэлайлу, что
сказал только одну вещь, которую, как он знал, хотел услышать Дом:
– Я не пойду разговаривать с Давалом. И не буду спрашивать о маме.
С улицы раздался громкий металлический хлопок. Гэвин сорвался с места, пробежал по кухне в коридор, проехавшись на носках и замерев от увиденного.
Дверная ручка вернулась.
Он шагнул вперед. Оглянувшись, сделал еще шаг. Закрыв глаза, он вытянул
руку, кончиками пальцев погладил гладкий металл. Он не чувствовал разницы, ручка была холодной под его кожей, даже гладкой. Схватился за ручку и
повернул ее… Дверь открылась.
***
– Не хочу, чтобы ты вообще туда возвращался, – сказала на следующий
день Дэлайла, стоя перед своим шкафчиком. Это, кстати, было единственное, что она ему сказала тем утром, после того как почти прыгнула в его руки, толкнув его к стене со всей силой своего маленького тела. Он оставил руки на
ее бедрах дольше, чем стоило бы в многолюдном коридоре, пальцами дразняще
поглаживая гладкую кожу в местечке, где ее юбка соприкасалась с рубашкой.
Она выпрямилась, отступила на шаг и пригладила одежду и волосы, после чего
развернулась и набрала нужную комбинацию цифр на шкафчике.
Но от Гэвина не укрылся остававшийся на ее щеках румянец, когда она
сунула в его руки охапку чистой одежды, и как прикусила губу, когда
отвернулась и пошла прочь. Ему нравилось, что он мог так на нее влиять. Кто-
то другой мог подумать, что Дэлайла смущалась их публичной демонстрации
чувств, но Гэвин знал ее лучше. У Дэлайлы не было и капли смущения.
– Это из-за того, что меня не было в школе? – спросил он, идя за ней.
– Поговорим об этом потом, – ответила она, остановившись перед уборной
мальчиков и кивнув на одежду в его руках. – Я купила их на Гудвилле. Будем
надеяться, что все подойдет.
Ему не хотелось ждать этого «потом». Он опустил взгляд на темные
джинсы, черную футболку, носки и потертые кроссовки.
Гэвин поспешил переодеться, спрятал старую одежду в шкафчик, а затем
пошел за несколькими учениками в класс, скользнув на свое место за Дэлайлой.
Отчасти ему казалось, что он в аквариуме, окруженный любопытными глазами
и ушами, что могли услышать его секрет, сделать что-то или сказать кому-то, и
его будут держать от нее подальше. Он понял, что, видимо, именно так себя
чувствует теперь Дэлайла – словно кто-то следит за каждым ее движением, ищет способ разлучить их. Гэвин привык к этому чувству, пока рос,
окруженный множеством необычных предметов, но Дэлайле было страшно, особенно после той ночи.
– Прости, – сказал он, и это привлекло ее внимание.
Она немного развернулась на стуле и прошептала:
– За что вообще ты извиняешься?
Гэвин наклонился, продолжая говорить тихо.
– Потому что это наша первая ссора, и по моей вине. Вся та чертовщина, что произошла с тобой потом, – это моя вина.
Нахмурившись, Дэлайла посмотрела в окно, а потом на свою парту. Она
оторвала разлинованный листок бумаги из своей тетради и, наклонившись, стала что-то писать, чего ему не было видно. Через минуту она повернулась и
опустила записку в его ждущую ладонь.
Он глянул на учителя убедиться, что тот достаточно отвлечен, записывая
текст на доске, и бережно развернул записку.
«Где твой телефон?»
«Не знаю. Клянусь, я поставил его на зарядку, а когда утром проснулся, он
пропал».
Он передал записку вперед и увидел, как ее плечи напряглись.
Гэвин наблюдал, как она завернула свой телефон в листок бумаги и
передала его назад. Сначала он прочитал записку.
«Он у Дома. Я знаю. Смотри».
Экран не сразу разблокировался, и его глаза расширились, когда он прочел
сообщение: «Ты потеряешь не только рассудок, девочка». Сообщение было
прислано с его телефона, когда сам он уже спал. Это сделал Дом.
«Я это не писал, Лайла. Честное слово».
Она покачала головой.
«Знаю! Но ты ведь тоже это понимаешь? Мы не можем быть вместе в
Мортоне. Дом, может, и не навредит тебе, но на меня у него другие планы. Я
хочу быть с тобой, но это для нас возможно, только если уйти, уехать куда
подальше. Я собираюсь вернуться в прошлую школу. И хочу, чтобы ты поехал
со мной».
Гэвин уставился на записку, пока его сердце застряло где-то в горле и
стучало, стучало, стучало так сильно, что он начал задыхаться. Сейчас апрель.
Они выпустятся через два месяца, и Дэлайла уедет – с ним или без него.
Он прижал ладони к глазам, надавливая, до тех пор пока не увидел
звездочки. Ему нужно решить, останется ли он здесь или найдет способ уйти.
Но сейчас идея остаться казалась стопроцентно безумной. С каждой секундой
раздумий он видел Дом все более по-другому. Когда-то он был его волшебным
местом, его убежищем, а мир снаружи пугал и не принимал к себе.
Он и сейчас верил, что Дом любил его, но делал все неправильно. Он не
был человеком, он руководствовался другими правилами: хотел причинить вред
девушке, которую Гэвин любил, чтобы оставить его у себя.
Но он не мог просто уйти. У него ничего не было.
«Лайла, конечно, я поеду с тобой. Но нам нужен план. Нам нужны деньги, а мне нужно время, чтобы понять, как разобраться с Домом. Мне все еще
кажется, что есть шанс помочь ему понять, и тогда я смогу уехать, не
чувствуя себя сбежавшим».
Дэлайла задумчиво покрутила карандаш между длинными пальцами. Он
понял, что она растеряна, по тому, как она несколько раз глубоко вдохнула и
прижала ладони к лицу. Но затем она снова принялась писать. Он попытался не
обращать внимания на звук, с которым ее ручка двигалась по бумаге, пытаясь
сохранять спокойствие в ожидании ответа.
Он огляделся, инстинктивно глядя на окно и на дерево за ним. Это могло
быть игрой воображения, но ему показалось, что ветви стали ближе к стеклу, чем должны были, либо у него на самом деле полным ходом развивалась
паранойя.
Записка приземлилась на его парту, и он развернул ее подрагивающими
пальцами.
«Тогда у тебя есть два месяца до окончания школы. Возьми деньги из
банки. Ты ведь говорил, что они всегда там, – так начни понемногу забирать
оттуда. Отдашь их мне в кабинете музыки, а я спрячу, и Дом никогда не
узнает. Если Дом не доберется раньше, у нас хотя бы хватит денег убраться
отсюда».
***
Решение уехать было принять легко, ведь перспектива остаться в Доме
навеки начинала вызывать приступ клаустрофобии. У Гэвина начался новый
распорядок дня: придя в школу, он переодевался в одежду, которая никогда не
бывала в Доме, и Дэлайла забирала ее после уроков, чтобы постирать у себя. Он
брал деньги из банки: то пять, то двадцать долларов, оставлял их на парте, откуда их забирал Давал, обменивал на купюры из своего кошелька и
откладывал их потом на свой счет, где Дом даже при большом желании не смог
бы их отследить.
Каждый день Гэвин встречался с Дэлайлой в кабинете музыки, она молча
забирала деньги и где-то прятала у себя дома. Гэвин не хотел знать, куда, не
доверяя Дому и беспокоясь, вдруг тот узнает об их затее и выведает через него
