Вчера на терапии Мэри спросила у меня, говорила ли я когда-нибудь Джесу, что люблю его. Я не ответила ей. Уже воспоминания — или как я должна называть то, что помню из своих иллюзий — начинают постепенно угасать. Они нечеткие, как картинка, на которую кто-то пролил ведро с водой, границы между каждым изображением размываются, пока не становятся расплывчатыми. Она толкнула меня; я должна была любить его, сказала она, если собиралась сбежать вместе с ним, путешествовать по миру вместе с ним, отдавая всю свою жизнь — школу, семью, друзей — только чтобы быть с ним. Я должна была его любить, снова сказала она. Разве нет?
На самом деле, я никогда ей не рассказывала, что собираюсь сбежать с Джесом. Должно быть, я сказала что-то об этом, когда была в полубессознательном состоянии , бесконечно бормоча, вызывая свой сон. Должно быть, она делала заметки, когда сидела у моей кровати.
Я отказаывалась ей отвечать. И, конечно, не сказала ей, что, когда я проснулась в психбольнице несколько месяцев назад, моя первая мысль была о том, что я тоже его люблю. В воде, когда он пытался спасти меня — когда он сказал, что любит меня — у меня никогда не будет возможности сказать ему то же самое; вода обрушилась на меня так быстро, я едва успела открыть рот, чтобы перевести дыхание, не говоря уже о произношении четырех слогов.
Я решила, что на следующей неделе я отвечу Мэри на последний вопрос. Я скажу ей, что не говорила Джесу, что люблю его, потому что нельзя любить кого-то, кто не существует. Какой бы ни была эта боль в моей груди, это не может описать боль, от его потери, потому что его никогда не было здесь. Эта боль — только пустота.
На следующее утро, когда я делаю себе миску каши, я обнаруживаю, что у нас нет молока. Позже мама пошлет меня в продуктовый магазин. Она больше не думает дважды, прежде чем отправить меня куда-нибудь. Это даже немного раздражает, как быстро она это говорит:
— Венди, дорогая, ты можешь взять это?
Всего несколько недель назад, это не имело никакого значения. Несколько недель назад, я волновалась, когда отправлялась за молоком. Улыбаюсь, пока ем свои сухие хлопья, огромная голова Наны покоится на моих коленях — полагаю, это прогресс. Я даже еще не потрудилась одеться; я все еще одета в пижамные брюки и майку, которые я стащила у Майкла несколько лет назад, еще до их с Джоном исчезновения.
Он носил эту одежду на пляже и она стала такой мягкой и выцвела на солнце, поэтому, когда она попала в стопку моего белья, я ее не вернула. Он дулся и пыхтел, глядя на эту рубашку, но я никогда не признавалась ему, что у меня был весь комплект, спрятанный на дне моего комода, ожидающий, когда я возьму его с собой, когда закончу колледж, как маленький кусочек дома.
По крайней мере, теперь мне не придется его скрывать. Я подбрасываю последний из моих зерновых в тарелке, когда отец заходит и блокирует мне дорогу через переднюю дверь.
— Что ты делаешь дома? — спрашиваю я.
С тех пор, как я вернулась из больницы, он обычно ходил на работу каждый день. Распорядок дня родителей становится все больше и больше похож на тот, который был, прежде чем пропали братья и меня выбросило на берег. Мама встает и одевается каждое утро, выходит на долгую прогулку с Наной по окрестностям. Папа ходит на работу пять дней в неделю, и даже иногда приходит с опозданием, как и делал это раньше.
Он не отвечает на мой вопрос, только зовет маму по-имени. Она почти бежит вприпрыжку из своей спальни к нему, ее волосы еще мокрые после душа. Нана пританцовывает у ее ног и у меня кружится голова, потому что родители сейчас несерьезны.
— Венди, — говорит папа, едва сохраняя невозмутимое выражение лица. — Там на подъездной дорожке посылка для тебя.
Я вздергиваю брови. Они уже купили мне машину и тот подарок не был с таким музыкальным вступлением. Отец и я ходили в дилерский центр вместе — я прошла тестдрайв на нескольких моделях и мы вместе с отцом все просчитали, прежде чем решили, какую машину выбрать. Я сама поехала на ней домой; не было никаких больших открытий, машина не стояла на подъездной дорожке с обвязанным вокруг большим красным бантом. Что там может быть?
Мои босые ноги скрепят по плитке на полу, пока я иду к входной двери. Несколько месяцев назад (миллион лет назад), я бы подумала, что это мои братья ждут меня там. Я бы поверила, что — что-то, какая-то магия вернула их назад в стеклянный дом, где они терпеливо ждали на подъездной дорожке, чтобы удивить меня своим присутствием. Но сегодня, эта идея даже не приходит мне в голову.
Братья умерли, и я, наконец, начала долгий процесс обучения жизни без них.
Яркое солнце светит в глаза, когда я открываю переднюю дверь. Прищуриваюсь, держа ладонь как козырек на лбу. Там, прислоненная к моей машине, украшенная в большой красный бант, доска для серфинга. Делаю несколько робких шагов в ее сторону. как если бы у нее могли вырасти ноги и она убежала, если я подойду слишком близко и слишком быстро. Я оглядываюсь на родителей, которые улыбаются с порога.
Доска прекрасная! Кремово-белая по бокам, с потертой бледно-зеленой краской, а желтый и розовый протекают по центру. Как ни странно, длина идеальна для моего роста — даже в своих фантазиях я никогда не занималась серфингом на доске с подходящим для меня размером.
Новая доска все еще возвышается надо мной. Отец даже привязал блок воска для доски и она болтается на шнурке от красной ленты. Протягиваю руку и касаюсь ее, чувствую знакомую текстуру стеклоткани, смотрю на острый плавник на дне. Оборачиваюсь к родителям.
— Это для меня?
Они кивают, проходя через дверь рука об руку.
— Это для тебя, — отвечает папа.
— Мы знаем, как сильно ты хочешь научиться серфингу, — говорит мама. — Ты все время говорила об этом на семейном совещании. И тогда, однажды на пляже, мы просто подумали... — она останавливается, жуя губу. — Мы подумали, что, возможно, это именно то, что ты хочешь.
Киваю. Я думаю, что, возможно, я никогда не хотела чего-то так сильно как хочу грести на этой доске и бежать с ней в волны.
— Мы могли бы позже съездить в магазин и установить стеллаж у тебя на крыше, — добавляет папа, указывая на мою машину. — Она тебе понадобится, чтобы ездить в школу с доской.
— В школу? — повторяю я.
Он кивает.
— Я знаю, что Стенфорд не близко к побережью, но в нескольких минутах езды есть много пляжей.
Киваю. Слова, которые он не сказал парят между нами. Пляж, где меня нашли, находится всего в нескольких часах езды от Стенфорда.
— Только будь осторожна, — начинает мама, но папа качает головой, заставив ее молчать.
Я изучаю лица родителей: они улыбаются, но в их глазах я вижу страх.
Мама берет Нану за ошейник, чтобы она не выбежала на улицу, но она держится спокойно, чем это необходимо, как будто ей нужно уловить каждое сказанное слово.
Я понимаю, как много означает этот жест, что это знак их доверия, их храбрости, чтобы подтолкнуть меня к воде — туда, куда я хочу, несмотря на все то, что случилось со мной и с братьями.
— Если высота неподходящая, — добавляет мама, — или если тебе не нравится цвет...
Я качаю головой.
— Нет, — говорю я, улыбка расплывается по всему лицу.
Я уже представляю воду под моей прекрасной доской, чувство полета, когда я падаю в волну.
— Она идеальна, — добавляю, притянув маму в объятия. — Она мне нравится.
38 глава
Январь теплый не по сезону, даже для Южной Калифорнии. Прогнозисты в вечерних новостях не беспокоятся, чтобы замаскировать свое удивление, каждый раз, когда поднимается температура: семьдесят три, семьдесят восемь, восемьдесят один и, в день, когда я уезжаю в колледж, восемьдесят четыре (прим.пер. - температура по Фаренгейту).
— Пляжная погода, — говорит папа, пока он вмещает матрац в заднее сиденье за мной. Киваю, бросая взгляд на доску для серфинга, плотно закрепленную к стеллажу на крыше моей машины.
Я провела последнюю ночь — когда я должна была собираться или хотя бы просмотреть каталог курсов на компьютере — нанося воск на доску. Я не могла помочь себе. Я хочу, чтобы доска была идеально подготовлена, когда придет время. Мама уже сказала, что когда я буду готова, они собираются взять у меня уроки серфинга на любом пляже, который я выберу.
Они наняли меня частным инструктором. Я чуть не простонала, когда она упомянула об этом — что может быть лучше, чем дорогой частный преподаватель на пляже? — но я понимала, как много это для нее значит. Ее выражение лица говорило, что она согласна отпустить меня в оду, но пожалуйста, пожалуйста, дать ей только одну вещь — это уверенность в том, что я буду как можно осторожна.
Поэтому я подавила свой стон и вместо этого, поблагодарила ее.
На самом деле, я не планирую войти в воду в скором времени, несмотря на тепло не по сезону. Я правда взволнованна начинать занятия, иметь расписание, учиться и писать работу. Это было так давно, что я волнуюсь — может, я забыла как это делается. Папа вздрагивает, когда фотографирует меня. Мне не нужна видеть, чтобы знать, на что это похоже: девушка с прямыми каштановыми волосами и бледной кожей стоит рядом со своей блестящей новой машиной, готовая начать следующую главу ее жизни. Но он протягивает камеру перед собой, чтобы показать мне фото. Я удивлена тем, что вижу — может быть, Фиона не просто была милой в тот день, когда сказала, что я выгляжу хорошо.
