– Мы научились любить тебя с высот истории, где солнце твоей храбрости закатилось за край смерти…
Они говорили еще какое-то время, а затем вновь слово взял отец Арсений, и опять он вещал на непонятном языке. «Они переводят молитву священника», – догадалась Ленора.
Само действо казалось абсолютно нереальным. Призрачные тени в свете плескающихся яростным огнем факелов неистово отплясывали в странном, мистичес ком танце. Они, будто живые существа из другого мира, скользили по людским рядам и нашептывали безмолвным отпрыскам погибшего человечества запредельные истины, которые в обычное, обыденное время, освещенное дневным светилом, испарялись под знойными лучами, превращались в банальную глупость, в несуществующую фантазию, могущую прийти в голову разве что сумасшедшим философам или безрассудным поэтам. Но здесь и сейчас все поменялось местами. Нет, тени, беснующиеся в иступленном экстазе, были теперь материальны, состояли из плоти и крови, они безраздельно властвовали над человеческими умами, входили без стука в людские сердца и заставляли ощущать нескончаемую тоску по ушедшему в вечность Герою, отдавшему свою жизнь за неимущих и обездоленных, голодных и отверженных, униженных и оскорбленных. И вот теперь частичка этого Героя была в каждом участнике мистерии, и каждый превратился в Героя…
– Аста съемпре, команданте! – произнесли почему-то не по-русски последнюю фразу бр ат Евгений и сестра Александра.
– Аста съемпре, команданте!! – выкрикнул снова отец Арсений.
– Аста съемпре, команданте!!! – скорбным гулом ухнула толпа.
И вдруг абсолютная темнота обволокла сцену. Послышалось взбешенное шипение – люди, державшие факелы в руках, опустили их в ведра с водой. И в наступившем слепом безмолвии, будто бы со всех сторон сразу, до Леноры донесся голос отца Арсения, преисполненный неизъяснимой горечи:
– Команданте мертв!
– Команданте мертв! – повторилось отовсюду.
И далее – лишь гробовая тишина, которая вязкой всеобволакивающей массой влилась в ушные раковины Леноры, да непроглядная бездна, давящая на расширенные от ужаса зрачки. Ей почудилось, что она сейчас вот-вот провалится в бездонную пропасть нечеловеческого отчаяния, откуда уже никогда не сможет выбраться. Так мерзко, так страшно, так жалко и в то же время так одиноко девуш ка себя не чувствовала с тех самых пор, когда она впервые пересеклась с Кухулином…
В те дни она имела другое имя и была активной участницей одной из многочисленных подростковых банд Самарского метрополитена. Банды, которая своей бескомпромиссной жестокостью наводила ужас на близлежащие подземные станции. Как и все ее товарищи, девочка была озлобленным, но гордым изгоем, безо всякого сожаления причинявшая случайным путникам боль и страдания, и сочувствие к несчастным жертвам никогда не проникало в ее слишком рано повзрослевшую душу. Она ощущала себя неуязвимой и вечной… пока не была поймана вместе с еще четырьмя соучастниками…
Они, жалкие оборванцы, стояли в ряд, потупив головы. Молча. Вокруг них – восемь вооруженных человек, готовых расстрелять малолетних ублюдков на месте. А вдоль взад-вперед прохаживался широкоплечий рослый мужчина с пистолетом Макарова в правой руке и полицейской дубинкой в левой. Электрическая лампочка слабо освещала туннель, и зловещие неровные тени придавали лицу их мучителя жуткий, демонический характер.
– Итак, это и есть знаменитая неуловимая банда подземных мстителей, – медленно, чтобы до пленных дошло каждое сказанное слово, произнес он. – Точнее, половина банды, потому что пятеро таких же вонючих ничтожеств уже мертвы. Что ж, очередь за вами.
Демон во плоти подошел к белесому пацану, который, несмотря на плачевность своего положения, держался надменно.
– Ты у них главный? – спросил мужчина.
Вместо ответа подросток плюнул ему в лицо. В тот же миг демоноподобный человек резко замахнулся дубинкой, и пацан зажмурился, приготовившись получить сокрушительный удар по черепу. Но удара не последовало.
– Нет, – как бы задумчиво проговорил мужчина, опустив руку, – тебя уже нельзя исправить. Я это вижу.
Он вновь прошелся вдоль ряда пленных и, вернувшись к главарю банды, пр одолжил:
– Но я не только вижу, я еще и слышу. Эхо туннелей может рассказать о многом, нужно только уметь прислушиваться. Звуки в метро не так-то просто уничтожить, – мужчина начал плавно водить дубинкой из стороны в сторону, будто дирижировал, уловив неслышимую остальным мелодию. – Да, здесь гуляют звуки с самого основания метро, когда вас, да и меня тоже еще и в помине не было. И знаешь, что я сейчас слышу?
Главарь банды с напускным равнодушием пожал плечами.
– Я слышу твой вечный вопрос, который ты постоянно задавал тем, кого потом убивали твои отморозки. И звучал он примерно так: «Не станешь же ты стрелять в детей». И знаешь, каков будет мой ответ?
В глазах подростка впервые мелькнула искорка недоумения, перемешанного со страхом. Видимо этого и добивался его мучитель.
– Вот тебе мой ответ, – мужчина резко вскинул руку с пистолетом и нажал на спусковой крючок.
Тело малолетнего преступника влипло в тюбинг и обмякло. А мучитель уже направил пистолет на следующего чернявого пацана. Тот, дико, почти по-бабьи взвизгнув, упал на колени и обнял ногу своего палача.
– Дяденька, не надо! Пожалуйста, не надо! – заверещал он, плача и целуя запыленную штанину мучителя.
– Мерзость какая, – без всякого отвращения и каких-либо других эмоций произнес мужчина, пытаясь стряхнуть с себя подростка. – Туннели и про тебя все поведали. Сколько раз ты слышал мольбу о пощаде, вроде твоего «пожалуйста, не надо»?.. Нет, тебя тоже исправить нельзя…
Отбросив дубинку в сторону и схватив убийцу-малолетку за жесткие волосы освободившейся рукой, он вставил тому ствол пистолета в рот. Раздался еще один оглушительный выстрел.
– Ну… ты следующая, – палач теперь обращался к белесой щуплого вида девчушке.
– Можешь стрелять, я не боюсь, – потупившись, выпалила она дрожащей скороговоркой.
Палач приложил руку к уху.
– О! – воскликнул он. – Что я слышу! Туннели донесли до меня какую-то возню, охи, стоны… Надо же, такая юная и уже такая развратная… ну разумеется, после лицезрения вспоротого живота беременной женщины возбуждение во сто крат сильнее.
Девчушка вздрогнула, и пурпурный румянец, возможно, впервые за всю ее недолгую жизнь зарделся на ее бледном лице.
– Ты, – мучитель ткнул в нее пистолетом, – малолетняя подстилка недоношенных выблядков. Убийца и *censored*тка, достойная собачьей смерти, как и эти два… – мужчина сделал паузу. – Но я вижу, что у тебя и у оставшихся двух мальцов не все еще потеряно. Представляешь, не исключено, что ты и два твоих тупоумных дружка можете остаться в живых… не исключено…
Девчушка опять вздрогнула и вдруг – разрыдалась. Грязные коленки ее непроизвольно затряслись, а бледные тонкие губы свела отвратительная судорога. Она, уже ни на что не надеясь, приготовилась умереть. И тут вдруг этот коварный демон сказал, что у нее есть шанс выжить. Как жестоко! Дать надежду, чтобы потом с равнодушным презрением отнять ее, с легкостью оборвать одним-единственным выстрелом глупую и никчемную жизнь бедной заплутавшей девчонки!
– Ты ведь хочешь жить, не правда ли? – донесся до девчушки стальной голос мучителя.
Заливаясь слезами, надрывно всхлипывая, она слабо кивнула.
– Что ж… я дам вам, всем троим, шанс…
– Да какой им, на хрен, шанс?! – заорал вдруг один из товарищей палача. – Они семимесячным выкидышем в футбол играли!
– Я, – громко и с нажимом повторил палач, – дам вам шанс. Теперь вы трое в моей команде. Завтра на закате мы уйдем из Самары. Забудьте ваши имена и никогда их больше не смейте произносить вслух. Вы покрыли их несмываемым позором. Я даю вам новую жизнь и соответственно новые имена . Меня можете звать Кухулином.
Кухулин отвернулся от пленных подростков, в задумчивости посмотрел на дающую хилый свет лампочку и потом, резко развернувшись, ткнул жестким как титановый стержень пальцем в курносого мальчонку лет двенадцати от роду:
– Отныне тебя будут называть Марком, а тебя… – он указал на стоящего рядом худосочного пацана.
– Аврелием, – оборвал Кухулина на полуслове мужчина со шрамом и громко заржал. – Прости, Кух, я просто перед всеобщим концом в кино ходил про римлян… байда, короче…
– А что, – тоже засмеялся Кухулин, – пусть будет Аврелий.
