Суженый, видимо, был уже где-то рядом.
Сердце невесты тревожно забилось. Долгожданная встреча, столь внезапно надвинувшись, представлялась ей весьма расплывчато.
К ней медленно и величественно подъезжал статный мужчина на красивом, сером в яблоках коне, которого вел под уздцы старый седой солдат. Лицо бородатого всадника очень напоминало портрет, вырезанный на материнском золотом медальоне. Он оглядывался вокруг, слегка щурясь. Старый солдат развернул коня в нужную сторону. Встретив взгляд жениха, Эвридика вдруг поняла, что он смертельно напуган. Она о многом передумала по дороге, она втайне осмеливалась представлять себе очень разные варианты их первой встречи, но совершенно не ожидала, что ее вид вызовет в нем такой страх.
Подбадриваемый солдатами, Филипп спешился и направился к колеснице, устремив на восседающую в ней особу взгляд голубых глаз, исполненный глубочайшего опасения. Эвридика улыбнулась ему.
— Как ты поживаешь, Арридей? Я твоя кузина, Эвридика, дочь твоего дяди Аминты. Я только что прибыла из Македонии. Александр выбрал меня тебе в невесты.
Восхитившись ее живой и бойкой речью, солдаты одобрительно загалдели и принялись скандировать:
— Да здравствует царь!
Лицо Филиппа прояснилось; он услышал свое прежнее имя. Когда к нему так обращались, на него не взваливали никаких неприятных обязанностей, с ним не проводили никаких угнетающих репетиций перед встречами с раздраженными воинами. Александр всегда называл его Арридеем и никогда не пугал его, а доставлял одни только радости. Эта девушка чем-то напомнила ему Александра. Осторожно, уже почти без боязни он спросил:
— И ты хотела бы выйти за меня замуж?
Грубо захохотавшего солдата мгновенно утихомирили его же приятели. Остальные с интересом наблюдали за развитием разговора.
— Если ты этого захочешь, Арридей. Александр хотел, чтобы мы поженились.
Явно пребывая в нерешительности, царь закусил губу. Внезапно он повернулся к старому воину, державшему поводья его коня:
— Конон, надо ли мне жениться на ней? Александр говорил нам об этом?
Пара-другая солдат зажала себе рты руками. Прислушиваясь к глухому ворчанию толпы, Эвридика осознала, что старый слуга пристально изучает ее. Перед ней стоял неколебимый защитник своего господина. Не обращая внимания на солдатский ропот, из которого даже вырывались непристойные возгласы, побуждающие царя сговориться с девчонкой, пока та не сбежала, Эвридика смело встретила взгляд Конона:
— Я хочу ему только добра.
Настороженность в выцветших глазах смягчилась. Старик слегка кивнул и повернулся к Филиппу, по-прежнему с тревогой смотревшему на него.
— Да, государь. С этой царевной ты был обручен, Александр выбрал ее тебе в невесты. Она красивая и смелая госпожа. Протяни ей руку и любезно попроси стать твоей женой.
Эвридика взяла послушно протянутую царем руку. Большая, теплая и мягкая, она трогательно обхватила ее пальцы. Девушка ответила ободряющим пожатием.
— Кузина Эвридика, ты хочешь выйти за меня замуж? Прошу тебя. Солдаты хотят, чтобы ты согласилась.
Не выпуская его руки, она сказала:
— Да, Арридей. Да, царь Филипп, я согласна.
Разрозненные одобрительные восклицания переросли в настоящую овацию. В воздух полетели широкополые солдатские шляпы. С удвоенным рвением люди принялись прославлять Гименея. Они уже уговаривали Филиппа сесть в колесницу к невесте, когда на сцене появился побагровевший Пердикка, едва не задохнувшийся от бега по крутым и извилистым лестницам древней крепости.
Он выразительно посмотрел на Алкету. Оба отлично знали, что с охваченными столь бурным единодушием македонцами спорить опасно. Это удавалось лишь Александру, который даже зачинщиков бунта в Опиде решился арестовать самолично, спрыгнув с помоста в толпу. Но такой магической силой обладал один Александр, любого другого разорвали бы на куски. Алкета заметил, что, несмотря на душившую его брата ярость, тот приосанился и взял себя в руки.
Стоявшая в колеснице Эвридика сразу догадалась, кто к ним идет. На мгновение она почувствовала себя маленькой девочкой перед грозным разгневанным воспитателем. Но она отважно взглянула на знаменитого полководца, поддерживаемая пробудившейся внутри ее силой, природа которой была ей не ясна. Эвридика знала, что приходится внучкой царю Филиппу и царю Пердикке, а также правнучкой иллирийскому вождю Барделису, наводившему ужас на соседние племена, однако она не подозревала, что унаследовала от них не только гордость, но также властность и крутой нрав. Кроме того, героические легенды, какими в невольном уединении подпитывался дух юной воительницы, непреложно свидетельствовали, что в ее теперешнем положении нет ничего нелепого или непристойного. Еще она точно знала, что рукоплещущие ей воины не должны видеть в ней страха.
Филипп, держась одной рукой за борт колесницы, препирался с мужчинами, пытавшимися подсадить его. Вдруг он схватил невесту за локоть.
— Гляди! — сказал он. — Вон Пердикка. Он идет к нам.
Она успокаивающе погладила его пальцы.
— Да, я вижу его. Залезай сюда и вставай рядом со мной.
Филипп забрался наверх, вдохновляемый солдатами, поддержавшими колесницу, опасно накренившуюся под его весом. Вцепившись в бортовой поручень, он застыл с испуганным и вызывающим видом; она стояла бок о бок с ним, призывая на помощь всю свою храбрость. Тем не менее они все равно обрели сейчас жутковатое сходство с какой-то победоносной парой своих гордых и могущественных предков. Солдаты с явной насмешкой встретили Пердикку громогласными свадебными кличами. Тот подошел к колеснице; все затаили дыхание. Но он лишь поднял в знак приветствия руку.
— Поздравляю, царь. Поздравляю тебя, дочь Аминты. Я рад, что царь выехал встретить тебя.
— Мне сообщили солдаты, — осторожно пробурчал Филипп.
Звонкий голос Эвридики дополнил:
— Государь был очень великодушен.
Филипп встревоженно озирал этих двух претендентов на главную роль в его жизни. Пердикка не выразил никакого неодобрения. Публика, состоящая из солдат, была также довольна. Губы полководца изогнулись в снисходительной улыбке. Предусмотрительно спрятав от чужих глаз свое почти невероятное изумление, Эвридика поняла, что на данный момент победа осталась за ней.
— Пердикка, — сказала она, — благословляемый добрыми македонцами царь попросил моей руки. Но, как ты знаешь, сегодня убили мою мать, сестру Александра. Прежде всего я должна организовать ее похороны.
Эти слова встретил почтительный и одобрительный гул. Пердикка со всевозможной учтивостью поспешил дать согласие на проведение церемонии. Окинув пристальным взглядом хмурые лица, вспомнив об Антипатре, направлявшемся к морю Геллы, он добавил, что смерть высокородной Кинны была результатом ужасного недоразумения, возможно вызванного чрезмерно бурным всплеском ее героизма. Это дело, безусловно, будет расследовано в кратчайшие сроки.
Эвридика склонила голову, осознавая, что никогда уже не узнает, какой приказ получил Алкета на деле. Но по крайней мере, теперь Кинну возложат на погребальный костер с подобающими военными почестями, и однажды ее пепел обязательно вернется в Эгию. Пока же необходимо смело и решительно совершить все ритуальные действа. А уж какова цена крови покойной, пусть решат боги.
* * *
Сразу по окончании похорон Пердикку известили о том, что погребальный кортеж Александра движется в сторону Египта.
Это поразило его точно удар грома. До сих пор все мысли Пердикки были сосредоточены на угрозе, исходящей с севера, со стороны разъяренного тестя, к которому он уже успел отправить Никею. А тут вдруг возникла настоятельная необходимость двинуть войска и на юг.
Эвмен по-прежнему находился в распоряжении Пердикки и был призван им в Сарды, как только с севера пахнуло войной. Они оба отлично понимали, что эту ситуацию, собственно, сам Пердикка и создал, пренебрегши советом Эвмена безотлагательно выступить в Македонию, открыто женившись на Клеопатре и отослав девственную Никею домой. Но об этом, конечно, не стоило и заикаться. Эвмену, как и Кассандре, не суждено было ожидать от своей правоты добрых всходов. Македонцы не могли допустить, чтобы какой-то грек вдруг оказался хоть в чем-то умнее их. Поэтому Эвмен воздержался от напоминания, что Пердикка, заручившись поддержкой царственной новобрачной, мог бы уже стать регентом Македонии и тем самым непреложно возвыситься над Птолемеем; пока он решил просто высказать сомнение, что правитель Египта вообще собирается воевать.
Все действия Птолемея в Египте направлены на укрепление собственной власти и налаживание нормальной жизни. Разумеется, он честолюбив, но далеко ли распространяется его честолюбие? Конечно, перехват погребального кортежа Александра — откровенная наглость, однако ему, возможно, лишь хочется укрепить славу Александрии. Станет ли он тревожить нас, если мы оставим его в покое?
