смысле, т. е. не о числе ассоциаций, которыми пользуется индивид при мышлении, а о формальной прочности ассоциативных связей, добытых опытом. Этим опровергается то возражение Ланге, для которого я дал повод неточной формулировкой, а именно, что не всегда «должно быть налицо какое-либо несоответствие между разумом и эффективностью», так как бывают параноики и с очень высоко развитым интеллектом. Слабость связи между ассоциациями является во всяком случае слабостью интеллектуальных функций, но не интеллекта. Интеллект у параноиков развит в общем выше среднего, как это склонен допустить и Ланге; ведь функция интеллекта в том и заключается, чтобы почувствовать конфликт, вытеснить его и создать вместо него сложную бредовую систему, оправдывающую параноика перед самим собой и другими людьми. Аналогичное заболевание у олигофренов принимает несколько иные формы, вследствие чего мы не относим его к паранойе в понимании Крепелина.
Ясперс (цит. по Ланге) отмечает, что мы хорошо «понимаем» бредообразование по его содержанию, но не понимаем главного, почему в данном случае возникает стойкий бред, а в другом случае вносится коррекция. Я полагаю, что понимание этого главного момента вытекает из устойчивости аффективной окраски и продолжающегося существования конфликта. Затем мне кажется все же слишком рискованным утверждать, что у многих людей происходят одинаковые конфликты и что они обладают одинаковой аффективной конституцией, но что они тем не менее не становятся параноиками. Кто решится определить в сложной психической ткани как раз те нити, которые имеют значение при образовании бреда. Тот, кто тщательно наблюдает за здоровыми и неизбежно устанавливает при этом, как часто они создают на таких же самых основаниях, что и параноики, ложные и временно не поддающиеся коррекции представления, которые сами по себе никак не могут быть отграничены от бредовой идеи, тот не может вместе с Ясперсом требовать «особого механизма», который обусловливал бы переход в паранойю. За это же говорят и скоропреходящие бредовые идеи, которые нередко могут быть восстановлены анамнестически из предварительной стадии паранойи.
Хотя мы не можем установить, как общее правило, пониженного сопротивления логических ассоциаций, тем не менее у каждого параноика должна существовать, по меньшей мере, некоторая склонность к отщеплениям, а, следовательно, и к менее прочным связям, чем у нормального человека, иначе он не мог бы обнаружить столь ясно выраженную и столь одностороннюю кататимную реакцию. В предрасположении параноиков должно быть нечто резко шизоидное, причем следует ясно подчеркнуть, что под этим отнюдь необязательно подразумевать что-либо болезненное, что-либо шизофреническое. Патогенным становится лишь взаимодействие устойчивой эффективности, обладающей выключающей силой, и этой шизоидии. Кроме того, шизоидия сказывается также и в том, что параноидные психопаты и ближайшие родственники параноиков до сих пор не могут быть отделены от шизоидного и шизофренического круга наследственности. (Вопрос о том, встречается ли среди родственников параноиков большее число шизофреников, чем среди прочего населения, представляется еще спорным. По Гоффманну, Экономо и др. до сих пор так полагали; однако, Ланге не может подтвердить этого на основании своего обширного материала. Если бы его вывод подтвердился, то следовало бы отличать анормальные проявления, которые мы встречаем среди родственников параноиков, от параноидных проявлений, которые мы видим в семьях стольких шизофреников.)
Аффективность параноиков должна не только обладать исключающей силой, но и отличаться устойчивостью. Если бы она была лабильной, как у истериков, то у индивида возникла бы истерия или нечто аналогичное ей; во всяком случае аффективно неустойчивый индивид не может создать и надолго сохранить стойкую бредовую систему. Но более важное значение для неизлечимости бреда имеет специальная причина последнего: она заключается обычно в ощущении неустранимой трудности, которое опять-таки не было бы столь длительным, если бы аффективность не была устойчивой.
Я имел возможность до сих пор исследовать более подробно только параноиков, ищущих защиты, преследуемых, ревнивых и кверулянтов. У каждого из них я обнаруживал наличность конфликта между стремлением и волевой энергией. Возникновению бреда преследования способствует при этом еще целый ряд побочных обстоятельств. Так, например, крушение собственных планов обусловливает, естественно, чувство ревности по отношению к beati possidentes [7], а ревность составляет и у нормального человека одно из могущественнейших средств, с помощью которого прокладывают себе путь разного рода представления о злонамеренности тех, кто является предметом зависти. Мощность выключающей силы и непрерывная длительность конфликта между тем, кем хотелось стать индивиду, и тем, что он представляет собой теперь, – препятствуют выявлению опровергающих доводов. Таким образом, бред преследования уже налицо. Когда он становится в противоречие с действительностью, то больной инстинктивно находит этому новое объяснение, причем одни ассоциации опять-таки подвергаются торможению, другие же прокладывают себе путь; таким образом бред расширяется. Он расширяется еще и потому, что при длительном существовании конфликта бред постоянно занимает пациента сознательно или бессознательно, вследствие чего новые переживания легко приходят в ассоциативную связь с ним. Даже все совершенно безразличные ассоциации вроде того, что школьники бегут за вагоном трамвая, в котором сидит пациент, или что прохожий именно в данную минуту сморкается, приводятся пациентом немедленно или по прошествии некоторого инкубационного периода в логическую связь с бредовой системой, и так как противоположные мысли выключены, то они не только оцениваются как возможность, но учитываются как действительность. Точно также и воспоминания становятся подвластны комплексу (равно как и у всякого здорового человека, но только количественно больше), под влиянием которого факты получают новое толкование или же возникает иллюзорная связь между элементами воспоминаний.
На основании этого извращенного материала мышления, иллюзий памяти и ложного применения всего происходящего к собственной личности, даже правильная логическая операция должна привести к неправильным результатам. Но так как мышление в остальном нормально, то бредовые построения сохраняют видимость логичности и приводятся к понятным связям: параноический бред «систематизируется». Вследствие той же самой причины и вследствие того, что существует один только конфликт, все бредовые идеи связываются с этим комплексом и остаются логически «сконцентрированными» в отличие от большинства бессвязных шизофренических бредовых идей.
Если конфликт касается отношения к супругу, то возникает бред ревности, за которым постоянно скрывается неосознанная самим больным половая слабость или чувство сексуальной вины (фактически имевшая место или же только желаемая собственная неверность или нечто аналогичное). Для шизофреника, между прочим, достаточно одного лишь желания отделаться от супруга.
Кроме того, мой опыт говорит за то, что все параноики страдают особым видом половой слабости. Желание иметь детей, так резко бросающееся в глаза при шизофрении, отсутствует у этих больных; точно также и в остальном они проявляют пониженное половое влечение. Наша канцелярская помощница (1) хотя и думает иногда о жизненной опоре, но никогда не мечтала о браке в эротическом смысле; податной чиновник (2) хотя и путался с женщинами (как это
