Хейзл поднял изящную багряную звезду со дна заводи и сунул в почти полный дерюжный мешок.
– Интересно, на кой они нужны, – сказал он.
– Кто? – спросил Док.
– Да звезды эти, – сказал Хейзл. – Вот вы их продаете, бочками отсылаете. Ну, а потом-то что с ними делать? Их ведь не едят.
– Их изучают, – сказал Док терпеливо и вспомнил, что уже сто раз отвечал Хейзлу на этот вопрос. Но Док никак не мог избавиться от одной привычки. Когда ему задавали вопрос, Док думал, что от него ждут ответа. Он судил по себе. Он сам задавал вопросы, только интересуясь ответом, и не мог постигнуть, зачем их еще задавать. Но Хейзл любил слушать и наловчился использовать ответ на один вопрос как трамплин для второго, чтобы не умолкал разговор.
– А чего их изучать? – подхватил Хейзл. – Ведь звезды – они звезды и есть. Их вон мильоны валяются. Хотите, я вам мильон наберу?
Док взял звезд под защиту:
– Это сложные и интересные организмы. А эту партию, кстати, отправляют в Северо-Западный университет.
Хейзлу только того и надо было.
– А что, там морских звезд нету?
– Там нет океана, – сказал Док.
– У! – сказал Хейзл и стал отчаянно искать, к чему бы еще прицепиться. Он терпеть не мог, когда беседа замирала таким образом. Но он зазевался. Пока он раздумывал, что бы спросить, Док сам его спросил. Хейзл терпеть этого не мог, тут ему приходилось рыться в собственном мозгу, а рыться в мозгу у Хейзла было все равно что блуждать по заброшенному музею, где полно экспонатов, а каталога нет. Хейзл ничего не забывал, но не разбирал своих воспоминаний. Все валялось, как рыболовные снасти на дне лодки – крючки, удилища, лесы, затравка, остроги, – в одной куче.
Док спросил:
– Как дела во Дворце?
Хейзл запустил пальцы в черные волосы и вгляделся в хаос своих мыслей.
– Ничего, – сказал он. – Этот малый, ну, Гэй, видно, к нам подастся. Жена его лупит, жуть. Ему плевать, когда он не спит, а она сперва дождется, пока он заснет, и – лупить. Он, понятно, злится. Надо ведь проснуться, чтобы ей пару раз врезать, а как уснет – она опять его лупит. Он совсем не высыпается, и решил, значит, к нам податься.
– Это что-то новое, – сказал Док, – раньше она всегда заявляла на него в полицию и его сажали.
– Э! – сказал Хейзл. – То раньше, еще когда в Салинасе новую тюрьму не построили. Раньше ему тридцать суток давали, и он дождаться не мог, чтоб отпустили. А в новой тюрьме – там радио, и кровати какие, и шериф добрый. Гэй как попадет туда – так ему выходить неохота. Ему там нравится, и жена больше не хочет его сажать. И сообразила лупить его, когда он спит. Он говорит, нервы отказывают. Вы же сами знаете, – правда? – Гэю чего ее бить? Он всегда только из самолюбия ее бил. Жутко, говорит, устал. Наверно, к нам подастся.
Док распрямился. Волны уже бились о мол Большой Заводи. Начинался прилив, и вода уже струйками перехлестывала через скалы. Со стороны буя рвался ветер, из-за мыса несся лай морских львов. Док поправил капюшон.
– Хватит с нас звезд, – сказал он, и потом: – Слушай-ка, Хейзл, я знаю, у тебя на дне мешка шесть или семь мелких абалонов. Если нас остановит инспектор, ты ведь скажешь, что это для меня, да?
– Ну? – сказал Хейзл.
– Послушай-ка, – мягко сказал Док. – Вдруг я получу заказ на абалоны? Инспектор тогда подумает, что я чересчур часто пользуюсь своим разрешением. Еще решит, что я их ем, верно?
– Ну? – сказал Хейзл.
– Например, в Комитете по промышленному спирту. Они там очень подозрительные – думают, будто я пью их спирт. Они всех подозревают.
– А вы не пьете?
– Его много не выпьешь. Туда что-то добавляют, вкус гнусный, а очищать – себе дороже.
– Ну, чего там гнусный, – сказал Хейзл. – Мы с Маком как-то пробовали. А чего туда добавляют?
Док собирался ответить, но вовремя сообразил, что это обычный маневр Хейзла.
– Пошли, – сказал Док. Он взвалил на плечо мешок с морскими звездами. И забыл про нелегальных абалонов в мешке у Хейзла.
Хейзл пошел за ним следом из заводи, по скользкой тропе, на твердую землю. Спугнутые крабы уступали дорогу. Хейзл хотел понадежней замять тему абалонов.
– Этот малый – художник – снова приходил во Дворец, – начал он.
– Да? – сказал Док.
– Ага! Понимаете, сделал с нас со всех портреты птичьими перьями, а теперь, говорит, надо переделывать ореховой скорлупой. Говорит, изменил свои – как их? – сре-средства.
Док усмехнулся:
– А лодку он все еще строит?
– А как же, – сказал Хейзл. – Все-все переделывает. Другая лодка совсем. Кончит – небось опять переделывать будет. Чокнутый он, а, Док?
Док сбросил тяжелый мешок на землю. Он запыхался.
– Чокнутый? – спросил он. – Да. Наверное. Чокнутый, как и мы, только на свой лад.
Такое Хейзлу и в голову не приходило. Себя он считал примером ясности ума, а свою жизнь – образцом непонятой добродетели. Последняя фраза Дока его задела.
– Ну да, а лодка! – закричал он. – Он семь лет на эту лодку убил! Стапеля сгнили, так он бетонные сделал. Каждый раз: почти кончит – и все по новой. Нет, он точно чокнутый. Это ж надо – семь лет на лодку убить!
Док сидел на земле и стягивал резиновые сапоги.
– Ты не понимаешь, – мягко сказал он. – Анри любит лодки, но он боится океана.
– А на кой ему тогда лодка? – спросил Хейзл.
– Он любит лодки, – сказал Док. – Но предположим, он кончит лодку. Все начнут спрашивать: «Почему ты ее на воду не спускаешь?» А когда он ее спустит, надо будет выйти в море, а он ненавидит воду. Вот он ее и не кончает – чтоб на ней не плавать.
Хейзл сначала следил за ходом рассуждения, но отвлекся, не дослушав до конца, и стал искать, как бы переменить тему.
– По-моему, он чокнутый, – уныло сказал он.
По черной земле, там, где цвел медяник, ползали сотни черных жуков. И у многих хвосты были задраны кверху.
– Глядите-ка, жуки, – заметил Хейзл, благодарный жукам за то, что так удачно подвернулись.
– Интересные, – сказал Док.
– Ага, а почему они зады задирают?
Док скатал шерстяные носки и вложил в резиновые сапоги, а из рюкзака вытащил сухие носки и тонкие мокасины.
– Не знаю почему, – сказал он. – Недавно я их наблюдал. Самые обычные существа, и обычнейшее их занятие – задирать зады. И в литературе даже не упомянут тот факт, что они задирают зады.
Хейзл поддел жука носком мокрой тапочки, и блестящая черная тварь отчаянно затрепыхала лапками.
– Ну, а сами-то вы как думаете, зачем это они?
– Я думаю, они молятся.
– Чего? – Хейзла покоробило.
– Удивительно не то, – сказал Док, – что они задирают зады. Самое удивительное и невероятное – что мы еще тут удивляемся. Лучше просто поставить себя на их место. Мы делаем нечто столь же странное и необъяснимое, только когда молимся, – значит, возможно, молятся и они.
– Ой, пошли-ка лучше отсюда, – сказал Хейзл.
У Ночлежного Дворца своя история. Когда Мак и Хейзл, Эдди, Хьюги и Джон еще только туда въехали, они считали Дворец в общем-то просто укрытием от дождя и ветра, местом, куда можно пойти, когда повсюду или уже закрыто, или радость от их визитов несколько омрачена их частотой. Дворец тогда был просто длинной, голой комнатой, и узкие два окна тускло освещали некрашеные, провонявшие рыбой бревна. Сперва им Дворец не нравился. Но Мак понимал необходимость организации, особенно для такой группы алчных индивидуалистов.
Армия на ученье без артиллерии и танков, с помощью маскарадных тележек и учебных пушек изображает разрушительную мощь, а солдаты закаляют дух и привыкают к полевым пушкам, развозя бревна на колесах.
Мак взял кусок мела и вычертил на полу пять прямоугольников, в семь футов длиной и четыре шириной, и на каждом прямоугольнике он написал имя. Это были как бы кровати. Каждый имел нерушимые права на свое пространство. И мог законно покарать всякого, кто посягнет на его участок. Остальная часть комнаты считалась общим владением. Так и зажили они первые дни: сидели на полу, скорчившись, играли в карты и спали на голых досках. Они и до сих пор бы так жили, не вмешайся погода. На целый месяц зарядил небывалый ливень и разом все изменил. Ребятам надоело сидеть на корточках. Осточертело глядеть на голые бревна. Но они оценили дом, укрывший их от дождя. И приятно, когда не докучает возмущенный домовладелец. Ли Чонг даже близко к дому не подходил.
И вот однажды вечером Хьюги принес откуда-то раскладушку военного образца с прорванной парусиной. Два часа он зашивал дыру лесой. В ту ночь остальные, лежа на своих прямоугольниках, увидели, как Хьюги мягко погрузился на койку; они услышали вздох неземного блаженства, и Хьюги заснул и захрапел раньше всех.
На другой день Мак приволок ржавый набор пружин со свалки железного лома. Лень как рукой сняло. Ребята наперегонки обставляли Ночлежный Дворец, и через несколько месяцев мебели набралось, пожалуй, даже чересчур много. Были тут старые ковры, кресла с сиденьями и без сидений. У Мака был шезлонг ярко-красного цвета. Еще они разжились столом и старинными часами без циферблата и без механизма. Стены побелили, и во Дворце стало почти светло. Появились картины – в основном листки из календаря с великолепными улыбками сладостных блондинок и бутылками кока-колы. Анри пожертвовал две работы периода птичьих перьев. Связку золоченых кошачьих хвостов поставили в углу, а на стене, возле старинных часов, повесили павлиний хвост.
