протараторил:– Пунш из пуншей, милый мой, Ты котёнка успокой! Пусть здоровеет, пусть хорошеет! Пусть мурлычет и поёт! Пусть им любуется народ!
Мориц, который до этой минуты чувствовал, что умирает – так ему было плохо, – и был не в силах произнести ни звука, вдруг ощутил, что его убогое толстое тельце подтянулось, выросло, и он превратился в мускулистого кота-красавца. Шкурка его перестала быть нелепо пятнистой, а стала белоснежной и шелковистой, а усы его оказали бы честь даже тигру.
Он откашлялся и произнёс голосом таким глубоким и чистым, что сам пришёл в неописуемый восторг:
– Яков, дорогой друг, как ты меня находишь?
Ворон подмигнул ему одним глазом и прокаркал:
– Высший класс, Мориц, ты просто пугаешь своим великолепием. Ты выглядишь точь-в-точь как всегда мечтал.
– Знаешь что, Яков, – задумчиво сказал кот и погладил лапой усы, – пожалуй, тебе теперь снова следует называть меня Мяурицио ди Мяуро. Это имя мне больше подходит, верно? Послушай! – Он набрал воздуха в лёгкие и сладко запел: – O sole mio…
– Тсс, – одёрнул его Яков. – Осторожно!
Без четверти полночь
Но колдун и ведьма, к счастью, ничего не слышали, потому что между ними разгорелся страшный скандал. Крича как бешеные и ругаясь на чём свет стоит, каждый из них обвинял другого в том, что тот допустил ошибку.
– Ты считаешь себя профессионалом, – не своим голосом орала Тирания, – ну и смех! Ха-ха-ха! Да ты ничтожный, – она икнула, – просто комичный неумеха!
– Да что ты себе позволяешь! – взревел Заморочит. – Ты, старая дилетантка, ставишь под сомнение мою фес… мою проф… мою профессиональную честь!
– Пошли, котик, – прошептал Яков. – Я думаю, нам лучше исчезнуть. Они в конце концов сообразят, что случилось, и это может для нас плохо кончиться.
– А мне так хотелось бы посмотреть, каков будет конец, – промяукал кот.
– К сожалению, красота тебе не прибавила ума, – ответил ворон. – Впрочем, певцу он и не нужен. Пошли, да побыстрее, слышишь!
И, пока колдун и ведьма продолжали ещё ссориться, котик и ворон незаметно выбрались через разбитое окно из лаборатории.
От пунша желаний осталась капелька на дне сосуда. Тётя и племянник были уже мертвецки пьяные, и, как это бывает в таких случаях у людей со злым характером, они всё с большей ненавистью ругали друг друга.
О котике и вороне они забыли и, к счастью, не заметили их исчезновения. Мысль о том, что что-то могло уничтожить обратное действие заклинания, им по-прежнему в голову ещё не приходила. Вместо этого каждый из них решил отомстить другому, используя жалкий остаток пунша. Оба хотели пожелать друг другу худшее, что только возможно, – старость, уродство и смертельные болезни хотели они друг другу наколдовать. Поэтому они нацедили себе ещё в стаканы пунша и чуть ли не хором прокричали один и тот же стишок:
– Пунш из пуншей, тебя я заклинаю, Здоровья, счастья и радости желаю. Обновления души и большой доброты! А кому – ты знаешь сам. Пусть всё делят пополам!
И вдруг в полном недоумении увидели, что сидят друг против друга – молодые и красивые, как принц и принцесса из сказки.
Без десяти полночь
Тирания, лишившись дара речи, ощупывала свою стройную фигурку (её жёлтое, цвета серы, вечернее платье висело теперь на ней, как на вешалке), а Заморочит погладил себя по голове и воскликнул:
– Чёрт возьми, что это покрыло мою голову? – Он икнул. – О-ля-ля! Что за чудесные ку… куку… кудри! Подайте мне скорее зерка… гребе… Я хотел сказать… зеркало и гребешок… чтобы я мог…
И в самом деле его гладкая как коленка голова оказалась покрыта буйной чёрной шевелюрой. А у тёти золотистые волосы ниспадали на плечи, как у Лорелеи, а когда она коснулась рукой своего морщинистого лица, то завопила икая:
– Моя кожа гладкая, как задница младенца!
Тут они оба умолкли и с любовью улыбнулись друг другу, словно видятся впервые (в этом образе так дело и обстояло).
Хотя пунш желаний их обоих полностью изменил, – конечно, совсем не так, как они хотели, – но в одном отношении ничего не изменилось и даже только усилилось – в опьянении. Нет такого колдовства, которое могло бы снять своё собственное действие, – этого не бывает.
– Красавчик, – пролепетала тётя, – ты прекрасен, как невинное дитя. Но мне кажется, – она снова икнула, – ты почему-то двоишься у меня в
