жил, был не лучшим местом для концептуального искусства, хотя другие места были ещё гаже с точки зрения вкусов публики и покупателей. Я пытался местным миллиардерам нахлобучивать свои картины в качестве презентов, занёс офигительного “Кентавра с двумя пенисами — мужским и конским” трейдеру Джону Арнольду в его роскошный офис в “Уильямс тауэр”, отвез в самую задницу мира несколько своих картин Элис Уолтон, бабке с шестьюдесятью миллиардами долларов, всучил управляющему её ранчо, чтоб повесила в свой деревенский музей “Хрустальные мосты” в Арканзасе. А работы были отличные: “Самоубившийся стодолларовый Франклин” с пулевой дырой в виске, “Три Грайи с одним глазастым зубом” и икону “Почкующаяся Одигитрия”. На последней работе Иисус отделялся от Богоматери как бы почкованием, а не появлялся из причинного места, откуда обычно вытаскивают деток. Это символизировало как Непорочное зачатие, так и человеческую составляющую Богочеловека, обретшего плоть от земной женщины и, соответственно, эволюционно-животную природу, что все мы проиошли от амёбы и гидры. Почему-то никто не думает, что Иисусу надо было покушать и покакать, попить и пописать. Не зашло мисс Уолтон моё искусство, всё ж бабка дикая, несмотря на дикие бабки.
Как у всякого человека, у меня есть периоды, когда я страстно увлечён, работаю, делаю что-то, оно получается, не получается, или получается не то, потом наступает некторое отчуждение, оставываешь, и потом либо возвращаешься, либо не возвращаешься. Я создал больше, думаю, 300 арт-единиц, и на текущий момент скорее сосредоточен на кино- и театральной драматургии. Почитать мои тексты будет небезынтересно, потому что я и сам думаю не общими местами, и людей опрашиваю незаурядных, знатоков своего дела.
В настоящий сборник вошли всякие мои статьи, касающиеся всех искусств, до которых мне было дело: изобразительные искусства, архитектура, мода, драматургия, книги, кино. Это спин-офф к моему труду “Хроники турбулентности 2020–2023”. Все вещи, кроме настоящего вступления, написаны с 2020 по конец декабря 2023 года.
Январь 2024 года
ГЛАВА ОБ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВАХ
04.01.2021. Переосмысливая сакральное в мире профанов
Делюсь личным художественным опытом. Я вернулся к занятиям изобразительными искусствами в начале 2010-х годов, переехав из Москвы в Хьюстон и работая журналистом. О том, кто я такой, чем занимался и занимаюсь, можно почитать в моих книгах, в частности, в “Записках прохиндея”.
Я совсем не модный художник. Я стою особняком. Американские и британские арт-критики — Джерри Зальц, Роберта Смит, Вальдемар Янущак — знают, кто я такой, равно как и некоторые другие акторы системы американского искусства. Дело в том, что мои упражнения в искусствах не вписываются ни в систему американского искусства в целом, ни в одну из её подсистем. Я создавал сакральные пространства, опираясь не только на теоретическое и этнографическое знание, как это бывает устроено у народов мира, но и на всю историю мирового искусства.
Началось всё с того, что я мучительно думал — что нравится мне? Что из мирового искусства я бы хотел видеть у себя перед глазами каждый день? Египтян? Нет. Европейскую античность? Нет. Раннее средневековье? Нет. Ренессанс? Тоже нет. Равно как и модерн, и постмодерн, и ничего из современных художников я бы не хотел каждый день видеть перед собой, даже любимых Дюбюффе, Баскию и Бэкона. Этих лично я ценю больше всех, за их неистовость и независимость, за невписываемость ни в какие рамки и определения. Что мне в них ещё нравится — они не из системы воспроизводства искусства, они не ходили по арт-институциям и не канючили, чтоб их туда взяли. Они появились буквально из ниоткуда, не вписываясь ни в какие каноны и до сих пор не подлежат никакой классификации. Дюбюффе пытаются отнести к арт-брюту, Баскию к неоэкпрессионизму, а Бэкон до сих пор ни к чему не относится, так, условно, к никогда не существовавшей лондонской школе.
Консервативный Хьюстон моё искусство тоже озадачило. В Хьюстоне есть частное собрание искусств семейства Де Менил. Несколько лет назад я вёл переговоры с тогдашним куратором коллекции Тоби Кэмпсом о создании тотального сакрального пространства в принадлежащей Де Менилам византийской часовне. Дело в том, что в ультрасовременном здании хранились раннехристианские фрески, которые были возвращены Турции, и намоленное пространство опустело. Я предложил сделать храм памяти замученных за веру и без вины. У меня был личный опыт беспомощного и бессильного отчаяния, когда ничего не можешь сделать с предложенными обстоятельствами и можешь только обращаться к Богу с мольбой о милости и спасении. Из подручных как бы средств — на выброшенных в утиль картонных коробках — я создал весь иконописный ряд, как в византийских церквях, но при этом не в традиционном каноне, но как бы от имени отчаявшихся людей, хватающихся за ускользающую надежду, у которых под рукой только мусор и две краски — чёрная и красная. Я создал полностью сакральное пространство, и даже поместил туда мощи — но в виде сваренных брусков мыла из останков невинно убиенных нацистами детей. Была такая программа в 1940 году, называлась Aktion T4, когда всяких психически и физически ущербных детей умерщвляли по личному разрешению Гитлера. С этого и начался Холокост — не встретив общественного сопротивления, нацисты сначала потренировались на детках, потом к эвтаназии приговорили психически нездоровых взрослых, потом пошли в ход собственные безнадёжно изувеченные солдаты, а затем массово евреи. Изначально я хотел провести эту выставку в Хьюстонском музее Холокоста, но он закрывался на ремонт, пришлось искать другие площадки.
Тоби Кэмпс вежливо уклонился от предложенной чести, переадресовав меня в музей Холокоста в Хьюстоне, хотя еврейская тема была лишь фрагментом в общем замысле; у него был более важный проект для часовни — зеркала на веревочках. В музее Холокоста уже уклонились — дескать, у нас намечается ремонт, да ещё у вас нееврейские иконы, и даже уклонились от установки памятного знака Александра Печерскому по моему проекту, хотя это был символ несгибаемости и непобедимости еврейского духа — ведь Печерский руководил единственным успешным восстанием заключённых в лагере смерти "Собибор". Моя канитель с организацией собственных выставок тянулась всю середину 2010-х годов, и в конце настоящего опуса я дополнительно рассказываю о своём личном опыте, как я пытался сделать в Хьюстоне что-то серьёзное.
Оказалось, арт-мир очень пуглив, кураторы, музейщики, галеристы — все жутко боятся, как бы чего не вышло, все друг на друга оглядываются, ищут знаки одобрения и принятия, а то вдруг окажешься неполиткорректным. В Америке это не шуточки, как бы ни смешно это ни звучало в России. Меня
